— Мы выполним свой долг, адмирал... И будем осторожны.

— И вот что я еще должен сказать вам, лейтенант!— В голосе Рикорда прозвучала официальная нотка.— Еще о Наварине... Почти весь турецкий флот там был уничтожен нашими судами, построенными Головниным!.. Вам не надо рассказывать, какое испытание в эту зиму выпало на долю «Михаила» и «Эммануила». А они тоже постройки Головнина... Как вы считаете, стоит об этом подумать?

— Какая мысль! — загорелся Матюшкин. — Об этом надо написать Василию Михайловичу. Немедленно, сегодня!

— Я уже писал ему, — улыбнулся Рикорд. — Но вы напишите тоже. Чем больше свидетелей — тем крепче доказательство. Напишите в стихах. Напишите оду!

— К сожалению, я не Пушкин.

— А вы при встрече расскажите Пушкину. Море, корабли, бури! Затем добавьте авансом... — Рикорд многозначительно посмотрел на Матюшкина и лукаво усмехнулся, — Стамбул... Голодный султанский гарем... И... как финал — фирман о мире!

— Черт возьми! — вскочил с места Матюшкин. — Никогда я так не жалел, как сейчас, что не умею писать стихи!.. Я все понял, адмирал...

— Раз поняли все, лейтенант, — вы свободны.

Возвращаясь на свой корабль, Рикорд продолжал думать о Головнине, о предстоящем походе к Дарданеллам. От этих мыслей его не оторвала даже сказочная красота вокруг.

Не много мест на земном шаре могут спорить с Эгейей, колыбелью европейских народов. Есть в ней обаяние и мощь, прелесть и суровость. Кто прошел хотя бы раз от берегов Мореи до Тенедоса или Смирны, навсегда сохранит память о башнеподобных островах, поднимающихся из пучины и вершинами сливающихся с облаками.

Если солнце не бьет прямо в берег и тень залегает у подножий островных гор, паруснику легко стать незаметным в прибрежном мареве жаркого дня. Но стоит обогнуть скалу — откроется гавань с берегами в рощах, цветах и садах.

Нет здесь буйной тропической растительности в путах лиан и давящей, застывшей влажности. Здесь и в самый знойный день от моря идет глубокое, волнующее, бодрящее дыхание. И только в полдень ищет тени дитя, выросшее на берегах Эгейи.

Все здесь исхожено, изучено, занесено в память народов. Еще до того, как из мглы встанет древний Текар, родина Геркулеса, мореплавателю, идущему от Гибралтара, укажут гавань Пилоса или Наварина, где много столетий назад афинский флот уничтожил флот спартанцев, и мрачные Строфары, на которых ютились легендарные гарпии.

Над всем здесь царит поэтическая легенда. Европейцу не надо закрывать глаза, чтобы вообразить в голубой дали корабль аргонавтов, паруса Агамемнона или Одиссея. Здесь что ни остров, то легенда. Имена богов и героев известны школьникам и поэтам. Вам укажут скалу, с которой бросилась в море, отчаявшись, влюбленная Сафо, остров, на котором родилась Елена Спартанская, и где из вод вышла Афродита. Путями Агамемнона и Одиссея можно пройти к Тенедосу, что стражем залег у входа в Дарданеллы и служил когда-то базой ахеянам. Отсюда в трубу можно увидеть мыс, на котором стояла Троя.

И теперь, укрытые изгибом берега, барьером скал, крохотные бухты служат притоном греческим и арабским пиратам. Здесь надо держать ухо востро, если на борту нет тридцати-сорока пушек и каронад.

И тем не менее ни днем ни ночью море не бывает пустынно. Стамбул и Александрия, Марсель и Фамагуста, Пирей и Неаполь шлют свои товары и фрукты, вино и ткани даже тогда, когда флоты держав ищут друг друга, чтобы пушечными залпами развеять один неписаный порядок и утвердить другой.

Ночная прохладная тьма приняла в свои объятия и море, и горы, и гавань. И над всем широко раскинулся небесный свод с россыпью больших и малых звезд.

В этой тьме белая, стройная фигура на палубе адмиральского корабля — как легкий призрак. Это контр-адмирал Петр Иванович Рикорд вышел выкурить вечернюю сигару и встретить «Соловья» — посыльное судно, которое должно привезти очередную почту из русского посольства.

«Соловей» опаздывает. Конечно, виноват наступивший штиль.

Петр Иванович подошел к борту.

Чуть шевелится тяжелое, мягкое море. В его черноте, на поверхности неторопливой волны, почти у самого борта отражение освещенного иллюминатора адмиральской каюты.

...Сейчас в каюте Людмила Ивановна. Она, разумеется, нервничает. Ей пора возвращаться на берег, но уехать до прихода «Соловья» она не хочет.

Людмила Ивановна не поленилась пересечь всю Россию, чтобы повидаться с мужем — беспокойным и плохо умеющим заботиться о себе.

Теперь она думает, что сделала это вовремя. Разве могут вестовые, денщики заменить женскую заботу? Внешне, пока не заглянешь в мелочи, все в порядке... На флоте, в частности на этом корабле, есть прекрасные врачи. Но спроси их: как ест адмирал, как дышит ночью, как спит?.. А есть ли у него одышка? А как с отдыхом? А нервы! Сколько пришлось ему пережить!

Она читала лондонские газеты... В них Рикорда называют героическим упрямцем. Где это видано — всю зиму караулить вход в эти ужасные Дарданеллы. Да еще и вести какую-то сложную политику.

Конечно, Рикорд делает вид, будто он здоров и бодр. Но она видит, чего ему стоят и молодцеватый вид, и каскады шуток, которыми он пересыпает свою речь.

...Светлое пятно от иллюминатора падало на поверхность моря. Рикорд с высоты палубы задумчиво следил, как это пятно дробилось и мерцало на ленивой волне.

— Ваше превосходительство, — раздался негромкий голос.

Адмирал поднял голову и отошел от борта.

— Ее превосходительство велели вам напомнить, что уже десять часов.

— Скажи — иду. Видно, «Соловей» задержится до утра. Вот докурю сигару.

Адмирал двинулся на шканцы:

— Что же, лейтенант, ничего на горизонте?

— Вот уж четверть часа наблюдаю — то появляется, то исчезает огонек. Вот опять мелькнул. Думаю, что это «Соловей». Я уже хотел доложить вашему превосходительству, да не решался.

Рикорд поднялся на полуют и взял трубу. Он долго всматривался в темноту ночи.

— Смотрите правее недвижного огонька...

— Вижу, вижу. Конечно, это и есть «Соловей».

Вахтенный начальник и адмирал всматривались, каждый по-своему волнуясь. Этот маленький корабль, связывавший их с далекой родиной, может принести радость и горе, обласкать надеждой и причинить боль.

Война кончилась, но мир не наступил. Здесь, на проливах, бушевали страсти. Сегодняшний враг мог стать союзником. Союзник оказаться врагом. Слабость хозяина проливов — Турции — порождала соблазн. Вместо того чтобы держаться единодушно, великие державы готовы были вцепиться в горло друг другу.

Рикорд привел к Дарданеллам два линейных корабля и два фрегата. С этими силами он должен был блокировать проливы, чтобы лишить турецкую столицу подвоза продовольствия. Граф Гейден знал, на кого возлагал эту труднейшую задачу. Базируясь то на Тенедос, то на небольшие острова, Рикорд взял на крепкий замок проливы и не пропустил в Дарданеллы ни одного транспорта. Стамбул голодал...

Рикорду показалось, что ветер усилился и теперь «Соловей» пошел быстрее. На нем Феопемпт Лутковский. Он везет приказы и вести из посольства.

— Пусть станет на якорь у нас за кормой, под ветром,— сказал Рикорд, — а командира немедленно ко мне.

— Слушаюсь, ваше превосходительство.

Когда на лицо Феопемпта, поднимающегося по трапу, упал луч фонаря, Рикорд поразился. Даже в призрачном полумраке можно было заметить, как изменился он.

— Что случилось, Феопемпт? Что с вами? Вы больны?

Юноша не выдержал. Лицо его болезненно исказилось.

— Ах, уж лучше бы я!..— Да говорите же! — даже рассердился Рикорд.

Он крепко взял под руку Лутковского и повел к входу в адмиральскую каюту.

У самой двери Феопемпт остановился:

— Людмила Ивановна здесь?

- Да.

— Тогда лучше в другое место. Не сразу.

Рикорд ввел Феопемпта в адмиральскую столовую и молча ждал, что он скажет.

— В Петербурге холера, — с трудом заговорил Феопемпт.— Люди падают на улицах. Ушел от нас и Василий Михайлович...