— Да, тут от тебя требовалось не меньше мужества, чем у мыса Горн, — задумчиво сказал Рикорд. — Новому пробить дорогу трудно...
— Господа! — взмолилась Людмила Ивановна. — Давайте отдохнем от дел. Хотите, почитаю новые стихи?
— Я что-то не уверен, что Василий Михайлович с удовольствием послушает твои стихи.
— Откуда ты взял, что я собираюсь читать свои?
— Значит, Пушкина?
— Дорогой мой муж! Когда ты был женихом, ты с упоением слушал Державина и Жуковского.
— А Жуковского я люблю и по сей день. Баллады, героическая романтика, море, скалы, Греция! А кстати, если пойдем к берегам Пелопоннеса, что дашь нам, Василий Михайлович?
— Семидесятичетырехпушечные корабли «Азов» и «Иезекиил» уже закончены. Они в Архангельске. «Гангут», «Александр Невский», «Михаил», «Фершампенуаз», «Эммануил» тоже готовы — в Петербурге. Да еще с десяток фрегатов. И семидесятичетырехпушечными они только числятся. На деле пушек — восемьдесят четыре. А строим и стопушечные, и больше. Строим теперь не по Моллеру и маркизу. Самое большее — год.
— Словом, эскадру ты нам наберешь. По всему чувствую — идти мне в Средиземное...
— И ты счастлив?
— Он спит и мечтает... Голубые воды... Голубое небо!.. Лавры побед. И притом каких! Благодарная миссия России!
— Я тоже просился. И слушать не хотят. Но от тебя, Петр Иванович, я требую при всякой возможности слать мне откровенное мнение о каждом корабле. Считай, что это входит в долг моряка и друга.
— Будем уходить — произнесу клятвенное обещание. Люда, изготовь, пожалуйста, поторжественней, в стихах...
С полуюта линейного корабля «Фершампенуаз» контр-адмирал Петр Иванович Рикорд обозревал в трубу бухту Ла-Валетты. Жара истомила даже волны. Лениво и ласково покачивали они корабль, как нянька, которая сама готова уснуть над затихшей колыбелью.
Не очень обширная бухта полна военными кораблями российского и английского флотов. Но, глядя на залитую солнцем бухту, трудно думать о войне. И пушки легко покачивающихся на мелкой волне фрегатов кажутся бутафорией.
Матросы и офицеры эскадры Рикорда совершили путешествие от Финского залива до берегов Мальты, преодолев свыше шести тысяч верст. Привыкшие к туманам и холоду финских берегов, миновав Гибралтар, они сперва приходили в восторг при виде средиземноморских красот, а потом, охваченные дыханием африканских песков, ждали с нетерпением ночной прохлады.
Самому Рикорду все еще не утихающая кровь его итальянских предков помогала чувствовать себя и у берегов Африки бодро. Переодевшись в штатский костюм, стройный, высокий, он отправился на берег.
Первые вечерние огоньки, первые звуки музыки. Английские и русские моряки уже завели знакомства с девушками из местных кафе и кондитерских. Стучат бильярдные шары, слышны песни под гитару, веселые голоса юности — картина южного, оживающего после полуденной жары приморского города.
Мальта лежит на большом пути. Она привлекала взоры всех хищников, для которых Средиземное море, еще со времен Финикии и Рима, — арена торговых и политических состязаний за власть над путями из Европы в Азию.
Жители Ла-Валетты видели легионеров Рима, закованных в железо рыцарей Ричарда Львиное Сердце, турецких мамелюков, смуглых арабов, пронырливых еврейских купцов, венецианцев и генуэзцев, русских и англичан. Мальтийцев уже не удивишь ничем. Им надоели назойливые гости, надоела неуверенность в завтрашнем дне, несущем смену языка, нравов, цен и порядков.
Англичане любят устраиваться солидно. У них здесь и клуб, и театр, и трактир. Они ставят пьесы Шекспира и готовят драму из жизни русских декабристов. Пусть русские офицеры услышат пылкие речи заточенных царем революционеров, какие немыслимо услышать в стране Николая I.
Англичане охотно принимают русских офицеров в семейных домах. Русские умеют себя держать. Иные из них сорят деньгами. Русские матросы держатся строго. Их много, и они решительны. С ними не стоит затевать стычки.
Молодой офицер с эполетами лейтенанта откозырнул Рикорду.
— О! — обрадовался Петр Иванович. — Старый знакомый! Рад вас видеть, Федор Федорович! Как вам понравилась Ла-Валетта? Освоились уже? Впрочем, что я спрашиваю. Слава о ваших успехах гремит по всей эскадре.
Матюшкин смущенно хотел что-то возразить, но Рикорд весело и добродушно перебил его:
— All right, my boy! All right![5] He хотите ли распить бутылочку?
Усевшись за столиком под защитой полотняного навеса и виноградных листьев, Рикорд повторил свой вопрос в другой форме:
— Итак, вам понравилась Ла Валетта?
Окинув взглядом заполненную военными судами бухту, Матюшкин тихо произнес:
— Если угодно вашему превосходительству, я предпочел бы меньше красоты, но больше спокойствия.
— Я вижу, вас смущают соседи, Федор Федорович! Но ведь их всего ничего. С прибытием эскадры графа Гейдена мы превосходим их во много раз.
Матюшкин пододвинул свой стул поближе к адмиралу:
— Петр Иванович! Я бы предпочел, чтобы англичане были поближе.
— Ах, какой остряк! — рассмеялся Рикорд. — А я-то все думал — как бы от них подальше. Кстати, как вам понравился вчерашний приказ по эскадре? Вам не будет жаль покидать Ла-Валетту? Общество прелестных лондонских дам?
Федор часто заморгал глазами. «Значит, уже разнесли флотские кумушки. А что случилось? Всего ничего!»
— Ну, ладно, быль молодцу не в укор. Сегодня Ла-Валетта — завтра Пирей или еще какая-нибудь азиатская или африканская гавань. В путь, в путь! Куда-нибудь...
Матюшкин смотрел вопросительно. «Начал, так продолжай!» — думал он с нарастающим напряжением.
— Вас не интересует куда?
— Я полагаю, к Дарданеллам.
— Делает вам честь, лейтенант!
— Но ведь это же — война?
Рикорд перестал улыбаться. Откинувшись в плетеном кресле, он размышлял вслух:
— И притом воевать будем в одиночку. Кстати, мой друг, вы отчетливо представляете себе, с какого борта вдруг придется открывать огонь вашему «Эммануилу»?
— «Эммануил» всегда готов дать залп обоими бортами!
— Очень хорошо, Федор Федорович! Мы давно и неплохо знаем друг друга. Как вы думаете — зачем пришли мы с вами в Средиземное море?
— Чтобы защитить наших единоверцев, греков, славян...
— Когда я был в Лондоне, посол показал мне рескрипт государя. В нем ясно было сказано: «Наша эскадра посылается в Средиземное море для защиты русских торговых судов, для борьбы с пиратами. Но ни в коем случае не для вмешательства в борьбу восставших греков с их верховным правителем — султаном»... Запомните это. Все, что хотя бы слегка попахивает революцией, даже простым неповиновением верховной власти — ненавистно государю.
— Это мы знаем!
— Но знаете ли вы, что уже первого июля последовал новый рескрипт: «Адмиралу, графу Гейдену следует совместно с флотами западных держав оказывать пособие восставшим грекам».
— Это нам тоже известно, адмирал.
— А что последовало дальше?
— Наварин!
— А известно ли вам, что в это время Россия да и другие державы не состояли в войне с Турцией? И когда рейс-эффенди, клокоча гневом, потребовал объяснения от трех оставшихся в Стамбуле дипломатов, наш посол заявил, что русская эскадра не принимала никакого участия в Наваринском бою. Да, да! Никакого участия!..
Матюшкин посмотрел на Рикорда с изумлением.
— Вы удивлены? — продолжал Рикорд. — Так я удивлю вас еще больше. Когда турецкий флот перестал существовать, флоты Британии и Франции не ушли в свои гавани. Лондон и Париж испугались, как бы наш добрый император не проглотил Турцию со всеми проливами и Стамбулом. Я все это говорю вам, мой дорогой, чтобы вы поняли, почему нам следует держать наготове оба борта, как вы сами сказали.
— Я слушаю вас, адмирал, внимательно и думаю, что я все еще плохой политик.
— Но это, надеюсь, не мешает вам быть добрым моряком и слугой своего государя?
