— Но я что-то не пойму — сам-то ты доволен? Нет? Мне, правда, не нравится твое производство в генерал-интенданты. Лучше бы в контр-адмиралы.

— Меня это тоже не порадовало. Не хочется кончать жизнь по интендантской линии. Но, в конце концов, это не так уж важно. Важно другое: буду ли я стоять во главе живого дела или только подписывать бумажки. Как всегда, я поставил вопрос ребром.

— Обещали? Успокоили?

— Обещали, но не успокоили. Не так уж я наивен, чтобы довольствоваться обещаниями. Я оговорил себе возможность подбирать сотрудников, а это уже многое. Я, разумеется, не собираюсь взорвать изнутри департамент...

— Я знаю твою манеру. Ты будешь поворачивать его на оси с настойчивостью часовой стрелки.

Головнин промолчал.

Федор Литке был удивлен, когда узнал, что своим назначением на бриг «Новая Земля» он обязан Головнину. Но, поразмыслив, решил, что иначе и быть не могло.

Вспомнился разговор с Василием Михайловичем в гостеприимном доме Рикордов на Камчатке. Речь шла о трехтысячеверстном путешествии Головнина с Филатовым по полуострову, чуть не окончившемся гибелью Головнина. Литке в душе сомневался: неужели так уж необходимо было, рискуя жизнью, мчаться на нартах нехожеными тропами по неисследованным горным хребтам этого дикого края? И кому? Моряку, командиру судна, у которого все будущее — это плавание, а под старость почетная работа в адмиралтействе. Когда он робко намекнул об этом, Головнин спокойно, но с обычной настойчивостью сказал:

— Корабль и сани там, где вместо берегов льды, всегда будут в тесном содружестве.

А затем, задумавшись, словно увидел что-то пока далекое и неясное, добавил:

— Нас, русских, ждут великие испытания и великие подвиги на далеком Севере, у берегов Сибири и Аляски. Наши кровные национальные интересы лежат в закованных во льды, пока еще недоступных землях. Не следует ли нам, российским морякам, помнить об этом ежечасно?

Обрадованный мыслью Головнина, Литке заговорил с несвойственным ему пылом:

— Я убежден, что эти земли станут доступными и будут изучены еще нашим поколением!

— Совершенно с вами согласен, — поддержал его Головнин. — Первейший интерес для нашего народа изучить и освоить эти земли Севера. Это было бы равносильно открытию нового материка.

Литке, Врангель и Матюшкин невольно тогда посмотрели друг на друга. И потом, на «Камчатке», в часы ночных бесед под южным небом, мысли о Севере, сперва робко, а затем все ярче и сильнее, занимали их воображение. Мимо Головнина это не прошло. И вот теперь для этих трех спутников Головнина по второму его походу возможность стать исследователями Севера обернулась реальностью, — правда, для всех порознь....

Прибыв в Архангельск, Литке с первых дней понял, какая трудная и своеобразная задача поставлена перед ним.

Встретившись с мореходами Севера, он увидел новых для него людей. Слышанные им не раз рассказы о мореходах русского Севера и легенды о викингах здесь, на берегу Ледовитого океана, приобретали в его глазах новую жизнь.

На берегу встречал он рыбаков, уходивших на лов и возвращавшихся из дальних походов на Грумант и Медвежий. Перед ним проходили волевые люди, воспитанные в повседневной борьбе с морем и стихиями, одновременно вольные и деловые, люди слова и чести, гордые русским именем.

С невольной, тщательно скрываемой робостью он иступил на палубу «Новой Земли». Его встретили вежливо, по чину, но в пытливых глазах людей, с которыми ему предстояло идти в океанский поход, не было ни униженности, ни равнодушия, ни выжидательного опасения, с коим смотрели на него когда-то матросы «Камчатки».

Он почувствовал, что этих людей ему еще предстояло завоевать. Он весь подтянулся внутренне, ища в себе силы и находя их в воспоминаниях о двух годах на «Камчатке» с Головниным.

Но на «Камчатке» он долго был далек от матросов. Он не страдал высокомерием. Ему не чужды были передовые идеи века, понятие «человек» никак не совпадало для него с понятием «раб». Но что-то стояло стеной между ним и матросами. Здесь же он неожиданно нашел путь к людям...

Вековое рабство не придушило север. Помор дышал морозным воздухом смело и уверенно. Он строил свой дом окнами на юг, а флюгер закреплял так, чтобы он принимал ветер всех румбов, и прежде всего с севера. Здесь в окраске ставен и наличников, ворот и крылец на каждом шагу Федор Литке чувствовал любовь к красоте. И когда пылала, охватив три четверти небосклона, северная заря, ему становилось понятным, у какого художника взяты поморами эти краски.

Долгие годы существования Архангельского порта в качестве единственных морских ворот России создали здесь высокую мореходную культуру. Короткое лето, опасные ледоставы Двины порождают в Архангельском порту необычайно напряженное движение. Дельта Северной Двины сложна, извилиста, изобилует узкими местами, кривыми протоками. Сто пятьдесят островов с окружающими их мелями по-настоящему известны только лоцманам-старожилам. Впрочем, все это сложное устье многоводной реки в день прибытия Литке было затянуто льдом и покрыто снегом.

По всему услышанному, по настроению и рассказам опытных людей Литке видел: задача, поставленная перед ним, если и выполнима, то только ценой героических усилий и при большой удаче.

Бриг «Новая Земля» нуждался в некоторых переустройствах. Для этого его следовало перевести из Лапоминской гавани к Архангельскому адмиралтейству. Зимой подобный переход был попросту невозможен. Оставалось ждать тепла.

Литке решил не терять времени и знакомиться с краем, в первую очередь с опытом мореходов, уже побывавших на островах Новой Земли, составлявших цель экспедиции.

Что знал сам Литке о Новой Земле? Очень мало. На картах берега островов были показаны оледенелыми, с неустойчивой линией. Он изучил записи олонецкого промышленника Саввы Лошкина. Этот удивительный герой-мореплаватель еще в елизаветинские времена совершил поход вокруг обоих островов.

Знаток российского мореплавания в северных морях Сульменев посоветовал Федору проштудировать хранящуюся в адмиралтействе опись Маточкина Шара и другие записи и наблюдения энергичного мореплавателя Федора Розмыслова.

Не ушли от внимания Литке и первые по времени записи голландца Виллема Баренца и штурмана Поспелова, давших описания отдельных участков обледенелого побережья Новой Земли.

Но с особенным вниманием знакомился он с печальными результатами состоявшейся всего пять лет назад экспедиции лейтенанта Андрея Петровича Лазарева. Экспедиции так и не удалось высадиться на берег, а цинга свалила половину команды. Трех матросов приняло студеное море.

Печальная слава обледенелого острова не испугала Литке. Чем труднее дело, тем больше чести.

Он стоял однажды на высокой набережной Архангельска. Уже прошел двинский лед. Мимо по течению реки шли до десятка карбасов с тремя-четырьмя гребцами на каждом. Они буксировали тяжелую барку в сто футов длиной. Литке, не отрываясь, следил за удивительной согласованностью движений рулевых этого сложного каравана. Нет, с такими людьми не пропадешь. Ни во льдах, ни в бурю!

Суровы архангельские берега. Волна бьет в камни, покрытые мхом, засиженные птичьими стаями, бьет с шумом, гневно, даже когда нет бури, и рыбачьи лодки под косым, серого полотна парусом, тяжело покачиваясь, покидают порт, чтобы вернуться с трюмом, набитым рыбой. Дыхание у северного моря могучее, трудное. Низкое небо, высокая волна — таков северный океан.

И люди севера не похожи на южан, ленивых, обласканных солнцем и дарами богатой природы. Они высоки и кряжисты, похожи на героев морских легенд и сказаний. Шершавы их руки с хваткими пальцами, с обломанными ногтями, с потрескавшимися от соли ладонями.

Сухопутному человеку не вытерпеть и малой доли того испытания, какое предлагает северное море архангельскому рыбаку или корабельному матросу. Пеньковый обледенелый канат не поддается слабым пальцам сухопутного. Ему не завязать, не развязать морской узел. Одежда моряка на севере — это щит против неизбывного холода, против дождя и снега, против ветра, способного, кажется, пробраться сквозь железо.