Головнин слушал Девиса, не скрывая скептической улыбки.

— Не кажется ли вам, — спросил он американца, — что самостоятельность Сандвичевых островов недолговечна? И если Тамеамеа полон тревоги за судьбу своего народа — у него есть к тому все основания.

— Конечно, столь лакомый кусок уже сейчас привлекает взоры передовых наций. Климат на Гавайях прекрасный, здоровый, здесь нет эпидемий... Пока прямой угрозы Гавайским островам нет. Но будущее... Кто возьмется предсказывать события через пятьдесят, сто лет?

— Мне кажется, — заметил задумчиво Врангель,— что будущее прежде всего за островом Воагу с его прекрасной гаванью — Гонолулу. Недаром именно этот остров избрал для поселения Манини. Мы браним испанцев за неумение трудиться и хозяйствовать. Но вот перед нами счастливое исключение.

— Манини потчевал меня своим вином и виноградом, — охотно поддержал Врангеля Головнин, — они прекрасны. У него первое хозяйство на всем Воагу, а может быть, и на всем архипелаге. У него столько арбузов, что ими кормят свиней. Он пытается сеять рис и пшеницу. Кто-то из европейцев, увидев кусты риса, или, как его называют здесь, сарачинского пшена, и думая, что он нашел дикий вид, сорвал колосья и принес Манини. Испанец едва не упал в обморок... Теперь он стремится вырастить кофе. Но пока это ему не удается.

Манини, проживший на островах свыше двадцати лет, оказался для русских великолепным проводником. Он прекрасно знал историю и природные богатства острова.

Начальник острова Бокку доставил на «Камчатку», по приказу Тамеамеа, зелень, рыбу и свиней. За это, к величайшей радости, он получил зрительную трубу.

Из уважения к гостям он устроил что-то вроде показательного сражения. На самом Бокку был великолепный боевой наряд, который тут же был зарисован Тихановым. Широкое в скулах лицо начальника острова не было расписано и, пожалуй, было красивым.

Восторг туземцев вызвало учение на «Камчатке». Островные старшины упрашивали матросов повторить учение несколько раз.

Двадцать девятого сентября Головнин и офицеры в последний раз обедали у гостеприимного Девиса.

Провожать русских собралась вся знать острова. Старшины явились в военных нарядах или в мантиях, искусно сшитых из перьев крохотных птичек.

— В Петербурге такая мантия произведет фурор, — сказал кто-то из офицеров. — Вот бы купить!

— Боюсь, не придется вам блеснуть таким трофеем, — охладил азарт русских Манини. — Во-первых, продажа этих действительно замечательных свидетельств прилежания и умения местных художников — привилегия самого Тамеамеа, а во-вторых, цена такой мантии восемьсот пиастров, или на ваши деньги — четыре тысячи рублей.

Покончив расчеты с Манини, русские простились с хозяевами, и шлюп поднял якорь.

— Я как-то не верил, когда мне говорили в лицее, что на земле воды чуть ли не в три раза больше, чем суши, — размышлял вслух Матюшкин, сидя в кают-компании.

— А теперь поверили, — улыбнулся барон.

— Приходится верить. Европейцы открывают все новые страны, знакомятся с неизвестными народами. В сущности, для связи с иными землями море удобнее земли. Здесь нет ни гор, ни пропастей.

— Зато есть штормы, шквалы... В море все зависит от ветра, а ветер...

— Капризен, как женщина, — вмешался Филатов.

— Я вот часто думаю, — продолжал Матюшкиц, — неужели нет никакого способа...

— Есть способ, — перебил его Врангель. — Есть способ. Я убежден, что парусу можно помочь. Пусть ветер несет корабль, если ему по пути с ветром. А в штиль или против ветра должна нести корабль другая сила.

— Вы говорите о паровой машине? — спросил вошедший Головнин.

— Конечно! Я видел на Неве пароход «Скорый», который прекрасно ходит без весел и парусов.

— Я тоже ходил смотреть это чудо, — скептически заметил Новицкий. — Выглядит оно неважно.

— Но все-таки идет!

— Идет-то идет, но медленно, и много дыма. То ли дело паруса! Величественно, красиво! Если бы мне предложили идти на такой посудине...

— Не пошли бы?

— Какой может быть разговор!

Головнин смотрел на врача, задумавшись.

— А вы бы пошли, господин капитан второго ранга?

— Человек, раз ухватившись за какую-нибудь природную силу, не успокоится, пока не подчинит ее себе. Мы оседлали ветер. Оседлаем и другие силы.

«Как много в нем внутренней мощи», — думал, глядя на капитана, Матюшкин.

Если бы его спросили теперь, есть ли на свете человек, на коего он хотел бы походить, он ответил бы не колеблясь: «На Головнина».  

Покинув Гонолулу, Головнин вел «Камчатку» к самому южному острову Марианской гряды, который испанцы называли Гуахам, а американцы — Гуам. Эта часть Тихого океана требовала от капитанов особой осторожности, и «Камчатка» шла под всеми парусами только днем при солнечной погоде.

Подойдя к Гуаму, Головнин не доверился ни одному из местных жителей, предлагавших себя в качестве лоцманов.

Удобен для стоянки был залив Умату, находившийся в западной части острова. «Камчатка» вошла в него только к вечеру.

К губернатору поехал Врангель, коего Головнин уважал за умную сдержанность и владение языками.

Губернатор был отменно любезен и обещал содействие. Он тут же послал фрукты и мясо и пригласил русских офицеров к обеду.

Испанский сановник жаловался на то, что уже в течение двух лет он не получает никаких известий из Манилы.

— Конечно, так спокойнее, — иронически замечал он. — Но как бы не пожаловали сюда американские инсургенты.

«Не трудно предвидеть, что с оживлением пути из Америки в Китай и Индию, — размышлял Головнин, — Гуахам приобретет значение промежуточного порта, который не минует ни одно судно, пересекающее Тихий океан в этих широтах».

— От Гуахама до Манилы двенадцать дней среднего хода, — продолжал губернатор, — а от Манилы до Гуахама — пятьдесят.

Это заявление испанца не вызвало удивления. Идти с востока на запад или с запада на восток — для парусного судна не одно и то же.

Губернатор Гуахама, видимо, любил принимать капитанов забредавших сюда иностранных судов. Он щедро снабжал их провизией, зеленью, прекрасной ключевой водой. При этом величественно отклонял самую мысль об оплате. И в то же время он, видимо, не оставался в накладе. Скрепя сердце, капитаны отдавали ему за воду и зелень ценные или редкие вещи и при этом еше благодарили и за продукты и за любезность.

— А вы, господа, видели, какие на Гуахаме петухи? — спросил художник Тиханов. — Таких петухов я в жизни не видел. Да, но цена им! Когда с меня за петуха спросили десять пиастров, я думал, меня дурачат.

— И не купили?

— И не купил, конечно. Но за полпиастра полюбовался зрелищем, какое вряд ли увижу еще где-нибудь. Видели вы петушиные бои? Нет, никакие французские дуэлянты не сравнятся по темпераменту с гуамскими петухами. Кровь, летящие перья, выклеванные глаза!

— А вы наблюдали за зрителями? Вот где темперамент! Они заключают пари. Они сами готовы вцепиться друг в друга.

— Азарт, господа, вездесущ. И к тому же разнообразен. Здесь перед вами еще один вид, — заметил Литке.

По выходе из гавани «Камчатку» сопровождали ветер и дождь. А когда погода смилостивилась и луна в полном блеске взошла над морем, «Камчатку» едва не постигло самое жуткое несчастье — пожар.

Головнин, сидя у себя в каюте, почувствовал запах гари. Он выглянул в узкий коридор. Горела одна из офицерских кают. Виновники пытались сами погасить огонь. Страх перед командиром чуть было не наделал двойной беды. Пожар был ликвидирован. Но, к досаде офицеров, Головнин велел выломать на кубрике все переборки и держать там постоянного часового.

Офицеров и команду интересовало — выберет Головнин путь через Кантон и Сингапур или через Манилу.