На этот вопрос дал исчерпывающий ответ господин Абадио. Этот просвещенный и деятельный человек, коммерсант и чиновник одновременно, сопровождал их при посещении монастырей и храмов, а затем пригласил к себе в дом.

— Вас, вероятно, поражает нищета, какую вы видите на улицах, и роскошь вице-королевского дворца? А если я скажу вам, что Лима высылает в Мадрид ежедневно на десять тысяч пиастров серебра? Конечно, это не тот поток золота и драгоценностей, какой шел в Европу в прошлом столетии. Но и сейчас, — с гордостью заметил господин Абадио, — наш монетный двор, с помощью закупленных мною новых английских машин, выпускает монеты из драгоценных металлов с изображением испанских королей на миллионы пиастров.

Сейчас Лима, Кальяо и все вице-королевство переживает трудный момент. В Вальпараисо — шеститысячный отряд инсургентов. Вся Южная Америка бурлит. И кто знает, что сулит нам грядущий день.

— Неужели же могущественная и богатая Испания боится каких-то шаек бунтовщиков? — удивился Филатов.

— Инсургенты — это не шайка, это организованная армия. У них энергичные вожди. Их поддерживают. Северо-Американские Соединенные Штаты тайно, а иногда и явно шлют им помощь и укрывают под своим знаменем их боевые суда.

Абадио бывал в Европе и бойко говорил по-французски. Когда он показывал в монастыре Святого Доминика алтарь из серебра, казалось, что говорит убежденный католик. В монетном дворе это был трезвый экономист и инженер. У себя дома — гостеприимный хозяин. Чувствовалось, что этот умный и образованный человек яснее других понимает и переживает падение мировой испанской державы.

— Да, здесь хвастать вице-королю нечем, — после посещения перуанского цейхгауза сказал Литке.

Абадио по тону и гримасе говорившего почувствовал смысл его фразы.

— Да. Сейчас вы застаете нас в трудном положении. Нам день ото дня становится все труднее держать в повиновении эту огромную страну. Туземцы и даже креолы ненавидят нас.

Как испанец, Абадио, конечно, сожалел о распаде испанской колониальной монархии, хотя и видел ее болезни.

Жители Буэнос-Айреса и Чили уже объявили себя самостоятельными. Во всех четырех вице-королевствах испанской Америки шла или открытая, или пока глухая борьба против испанского владычества.

Головнин долго сидел в каюте над дневником. Потом он встал, надел сюртук, вышел на палубу.

Черная южная ночь. В агатовых волнах отражались звезды. В глубине бухты едва светились окна портовых домов и учреждений. В гору карабкались, сливаясь со звездами, редкие огоньки поселка Кальяо.

Размышления Василия Михайловича прервал звон склянок.

Полночь. Смена вахты.

Вахту несут и гардемарины. Вот его любимец Феопемпт Лутковский выходит на шканцы. У Феопемпта глаза Дуни. И голос напоминает ему ее голос.

На палубе тихо.

Из душного кубрика вышел на палубу матрос. Увидел, что на вахте гардемарин, подошел... Вопрос за вопросом... Но, заметив капитана, скорее обратно к койке.

В каюте Василий Михайлович вновь раскрывает книгу записей. Здесь и ветры, и выписки из книг, и рыночные цены, и советы будущим путешественникам, коих занесет судьба к берегам Перу.

Только через два с половиной месяца по выходе из Кальяо «Камчатка» вновь увидела берега. Второго мая при легком попутном ветре она подошла к самому входу в Авачинскую губу.

Обычно в это время вход в губу заполнен льдом, но сейчас судно прошло ко входу в гавань и стало на якорь, не коснувшись льдины.

Василий Михайлович подсчитал, что весь путь от Кронштадта до Петропавловска «Камчатка» прошла за восемь месяцев и восемь дней.

— Глазам своим не верю! Такое огромное судно в такое раннее время! И ко всему вы, мой дорогой, глубокоуважаемый Василий Михайлович! — это были первые слова Калмыкова, старого знакомого Головнина, с которыми он поднялся на борт «Камчатки».

— Позвольте прежде всего поздравить вас с благополучным прибытием от имени начальника области, капитана первого ранга господина Рикорда, — сказал Калмыков уже в каюте капитана. — И вот вам от него презент.

Офицер взял из рук сопровождавшего его солдата внушительный сверток. Рикорд знал по опыту, как надоедают сухари и консервы за долгие месяцы морского похода.

— Так, значит, капитан Рикорд — верховная власть на Камчатке?

— Да, уже несколько месяцев.

— И все довольны?

Калмыков замялся.

— Не все? — улыбнулся Головнин. — Представляю себе!

— Еще не все поняли Петра Ивановича...

— Ах, вот как! Оказался загадкой. Это Петр Иванович! — Головнин рассмеялся, что случалось с ним не так часто.— Он один здесь?

— Никак нет! Супруга... Людмила Ивановна...

— Понравилась?

— Все покорены. Воистину такая дама еще никогда не ступала на землю Камчатки.

— Ну, ладно. Насчет погоды... Видимо, нам повезло.

— Да, мы ждали вас позже. Господин Рикорд рассчитывал на июнь, а то и июль.

— Поблагодарите Петра Ивановича. Кстати, как насчет салюта?

Калмыков стал как будто на голову выше:

— Не извольте беспокоиться. Получите выстрел за выстрел...

Пришел черед удивляться Головнину.

— Разве пушки не лежат по-прежнему в сараях?

И действительно салют удался на славу. А через час Головнин и Рикорд обнялись как старые друзья.

— Сейчас, конечно, ко мне, Василий Михайлович? Людмила ждет.

— Рад бы, Петр Иванович, но у нас на шлюпе беда. Ветер спал, а наши, должно быть на радостях, прозевали, канат не подтянули, и трос от якорного буя попал между рулем и штевнем. Вытащить его пока не удалось. Трос новый, крепкий. В случае ветра исковеркает рулевые петли, а то и весь руль. Прошли два океана, и вдруг авария...

— Я понимаю, — согласился Рикорд. — Но утром жду.

Пока было тихо. Но камчатская тишина... Она знакома Василию Михайловичу.

— Кому-то придется рискнуть, — сказал капитан.

— Позвольте мне, ваше высокоблагородие! — вышел вперед матрос первой статьи Никита Константинов.

Матроса опустили в ледяную воду, к короткому тонкому тросу он привязал двадцать пять пудов балласта. Погружаясь, балласт потянул застрявший трос, и дело было сделано.

Продрогшего смельчака Головнин велел напоить коньяком и уложить в постель под присмотр штаб-лекаря Новицкого.

Наутро Константинов был в полном порядке и шутил, что за такую порцию согласен нырнуть еще раз.

Обычно русские суда приходят в Петропавловск с запада. «Камчатка» пришла с востока. В Петропавловске было воскресенье, на «Камчатке» была суббота. Это породило много шуток.

Визит офицеров к Рикорду по календарю Головнина приходился на воскресенье. Но по дороге разобрались, что воскресенье уже прошло и, следовательно, у начальника края день присутственный.

Начали с извинений.

— Прошу вас, господа, — приветствовала нараспев, по-украински Людмила Ивановна. — Ваш приход сам по себе праздник. Петр Иванович так рад, так рад... Сегодня я не отпущу вас. Вы столько должны рассказать нам.

— А вы еще больше! Чуть ли не год мы ничего не знаем, что творится на свете.

— Новости у нас пятимесячной давности. Правда, генерал-губернатор Иркутска обещал, что почта теперь будет ходить быстрее. Колесных дорог здесь нет.

— Зато колеса мы вам привезли, уважаемая Людмила Ивановна. Настоящая губернаторская коляска!

— Первые колеса на этой земле! Местные ведь никогда не видели колеса.

— Было бы колесо, а дорога будет, — заметил Литке.— Для одной коляски! Да я тогда на нее никогда не сяду.

— Как вам здесь живется? — начал расспрашивать Г оловнин. — Трудно?

— Только не для Людмилы Ивановны, — вмешался Калмыков. — Она у нас особенная.

— Не знаю, что бы я делал без просвещенной помощи Людмилы Ивановны, — заявил молчавший до сих пор средних лет штаб-лекарь Любарский. — Здесь половина населения больна, и Людмила Ивановна готова помогать всем.