— Да, худшее позади. Я решил спуститься как можно дальше к югу, дабы избежать встречи с фрегатами бывшего союзника.

— Но ведь это тысячи миль лишних! — воскликнул удивленный Рикорд. — При наших ресурсах!..

— Да. И лишние мили и малые ресурсы.

Головнин отошел к фальшборту, снял фуражку, подставил голову освежающему ветру и, словно сгоняя следы усталости, провел рукой по лицу и по спутанным волосам. Неожиданно он ощутил дрожь в коленях. Усталость....

— Индийский океан, большая дорога. — Головнин всматривался в даль. — Кого мы можем встретить в этих широтах?.. — И, повернувшись лицом к Рикорду, спросил:— Ты заметил? Мы держим на юг, а какая-то сила относит нас к востоку.

— Видимо, здесь есть течение.

— В том-то и дело. Еще немного отойдем к югу и возьмем курс на восток.

— Значит, в обход Новой Голландии?

— Совершенно верно. Иди же спать. Пусть тебе приснится недовольная физиономия Барти!

Все сближало этих, таких разных людей: в прошлом совместная учеба, теперь служба, а главное — любовь к морю, взаимное уважение. Понимали они друг друга с полуслова.

По бортам маленькой «Дианы» два гигантских океана. Где-то далеко на севере, на экваторе, — вечное лето, где-то далеко на юге — вечные льды. На границе еще не познанного скользит, подставляя паруса ветру, шлюп с шестьюдесятью русскими матросами, пораженными огромностью мира, его чудесами и красотами, китами и медузами, альбатросами и летучими рыбами.

В штиль, в спокойную волну Головнин работал у себя в каюте. Его дневник вдумчив, точен, написан хорошим русским языком.

Василий Михайлович не считал себя ни ученым, ни исследователем. И, записывая свои наблюдения, он как будто только скромно намечает — ставит вопросы перед будущими исследователями.

Но глаз Головнина наблюдателен. Его интересует все. Для него океан не только стихия, от состояния которой зависят ход и безопасность порученного ему корабля. Океан — это огромный, бурлящий жизнью и борьбой бассейн. Он обнаруживает перед путешественниками только крошечную долю кипящей в нем жизни. Поверхность его как бы разделяет два несливающихся мира — подводный и воздушный.

Под нею все таинственно и грандиозно.

Может быть, поэтому почти все моряки — философы.

По уставу Российского флота командир судна обязан был читать команде и офицерам морские законы. У большинства капитанов это сводилось к чтению уставов. Василий Михайлович ввел в практику беседы на темы мореплавания, открытий. Он охотно отвечал на вопросы матросов.

Темой его бесед на шканцах была история славных дел российского флота и важнейшие события их собственного плавания.

Маленькая «Диана» упрямо стремилась к востоку, и к концу дня Головний отмечал на большой карте число миль, оставшихся за кормой. В дни, когда дули попутные ветры, «Диана» делала в сутки по 200 верст и больше.

«Диана» ушла из Симанской бухты с более чем скромным запасом сухарей и пресной воды. Рацион команды и офицеров сокращен до предела. Головнин со всем вниманием выслушивает ежедневные рапорты судового лекаря — флегматичного, но дотошного Богдана Брандта.

Еще неизвестно, что страшнее в таких походах — буря или цинга. Разве не сдался он у мыса Горн перед чудовищным призраком цинги?

В этой части Индийского океана все способствовало тихоходной «Диане» — попутный ветер, течение, даже высокая волна. Расстояние от мыса Игольного до Ван-Дименовой земли было пройдено за пятьдесят одни сутки.

Повернув за Ван-Дименовой землей в воды Великого океана, «Диана» вступила на путь знаменитого Кука. Впрочем, еще до Кука тут прошли Вальполь и даже Кирос, побывавший здесь еще в конце семнадцатого века. Этот испанец, открывший Новогебриды, назвал их островами Святого Духа, но история мореплавания сохранила за ними название Новогебридского архипелага.

— Я думаю, — сказал Василий Михайлович, — на этом мало посещаемом архипелаге мы найдем все, что нам нужно: и воду, и продукты.

На маленьком каноэ он приблизился к шлюпу вплотную, приложил руку к груди и сказал:

— Гунама.

Это был первый человек тихоокеанских островов, которого Головнин и его спутники увидели после бегства из Симанской бухты.

Головнин держал в руках небольшую книжку — словарь, составленный Форстером, спутником Кука, побывавшим на острове Тана первым из европейцев. Но и без слов было ясно — Гунама предлагает свои услуги. Перо крупной птицы в волосах свидетельствовало о знатности туземца. Волосы были аккуратно убраны в мелкие пучки с расчесанными концами.

Головнин приказал спустить па воду две шлюпки с вооруженными людьми и жестом пригласил Гунаму. Гунама ловко перепрыгнул из каноэ в шлюпку, никого не задев, и со всей непосредственностью занялся разглядыванием и ощупыванием одежды и оружия матросов.

Матросы, в свою очередь, с интересом рассматривали Гунаму. Раскраска его лица и, еще больше, следы надрезов на лице и животе, сделанные «для красоты», приводили матросов в изумление. Гунама улыбался каждому, скалил крупные белые зубы, лопотал что-то непонятное. Но главное было понятно — он опять предлагает свои услуги.

Дать ему понять, что нужно экипажу шлюпа, было не так уж сложно.

На берегу русских встретила толпа вооруженных островитян. Было рискованно смешиваться с ними. Гунама помог и тут. Он что-то сказал соотечественникам, и они без колебаний снесли свое оружие в ближайшие кусты.

Весь день шел оживленный обмен с островитянами. Гунама продал поросенка, другие приносили кокосовые орехи, платаны и питательный корень «ям».

Оказалось, что успешнее всех ведет переговоры с туземцами мичман Мур. Он ловко и изобретательно жестикулировал. Находил какие-то неожиданные гримасы, размахивал руками, устраивал целые пантомимы, вызывая смех и шутки русских моряков и сочувственные жесты островитян. Ему удавалось втолковывать туземцам самые сложные вопросы. При этом никто так не радовался успеху этих переговоров, как он сам. Даже Головнин вынужден был признать его способности.

— Придется вам, мичман, взять на себя всю дипломатию, — сказал он Муру, — но только не увлекайтесь. Доверие доверием, а осторожность осторожностью.

— Тебя, Петр Иванович, — обратился он к Рикорду,— я прошу взять на себя общий надзор за меной. Пока мы не обеспечим себя на дальнейший поход всем необходимым, я запрещаю частный обмен.

На другой день команда занялась доставкой воды и дров. На берегу опять собралась толпа туземцев. Оружие они сразу оставили в лесу, а сами весело принялись таскать пятиведерные бочки. Когда в награду за эту помощь их стали одаривать цветным бисером, желающих помогать оказалось больше, чем имелось посуды.

— Очень хорошо, что нам удалось наладить с жителями Таны мирные отношения, — сказал Рикорд. — Но я хотел бы предостеречь наших людей — ни в коем случае, даже на охоте, не заряжать ружья и мушкеты на глазах у туземцев. Плохо будет, если они поймут, что после выстрела ружье безвреднее простого туземного копья.

С каждым днем крепли дружеские связи с туземцами. На легких каноэ они подъезжали к кораблю. Многие побывали на палубе в гостях. Их привлекало все блестящее. Эполеты, шарфы и форменные пуговицы приводили их в восторг. Но особый успех имел ящик с красками, принадлежавший мичману Муру. Увидев своего товарища, которому расписали лицо в желтый, коричневый и синий цвет, они настойчиво просили мазнуть и их. Красок в ящике у Мура не могло хватить на всех желающих. Пришлось извести еще и полведра простых масляных красок.

Гунама и другие вожди с жадностью смотрели на офицерские мундиры. Дарить мундиры, разумеется, никто не мог. Поэтому Рикорд попробовал сделать другое. По его указанию Гунаме подарили простой госпитальный халат, изукрашенный цветными лоскутками и лентами. Эффект получился сногсшибательный. Счастью Гунамы не было предела. Он гордо красовался в этом халате среди своих, вызывая зависть других вождей. Пришлось и им подарить по такому же халату.