— Я приготовила для вас подарок.

Под этим предлогом удобно было скрыть слезы. Дуня упорхнула, а на смену ей появился самый младший из Лутковских, тринадцатилетний гардемарин Феопемпт. Он тоже поступал на фрегат к Головнину. Это был не по возрасту высокий, немного угловатый юноша.

— Господин капитан второго ранга, — обратился он к Головнину.

— Пока мы в вашем доме, я для вас Василий Михайлович,— сказал, вставая, Головнин. — Но на судне... Я буду вам благодарен, если вы будете со мной, как все. На судне будет иногда трудно, иногда скучно, однообразно. Возьмите с собой учебники. Тетрадь для записей.

Лутковская появилась в парадном платье из шелестящего тяжелого шелка.

— Ну что ж, дорогой Василий Михайлович, пойдемте к столу. Время идет. Вам еще добираться до Кронштадта.

— Ничего, гребцы у меня молодые, сильные. Вмиг домчат.

— А мне разрешите погрести? — встрепенулся Феопемпт.

— Не знаю — весла-то нелегкие. Там посмотрим.

В годовщину славной Бородинской битвы «Камчатка» покинула Кронштадт.

Ушли в туман берега Англии. Отступил, растаял в серебристой дымке маяк мыса Лизард.

Стоявший на вахте лейтенант Филатов, указывая на восток, сказал:

— Когда мы шли здесь на «Диане», мы не видели ничего, кроме темных валов, пены и низких туч.

Филатов был горд тем, что совершает кругосветный поход вторично.

Василий Михайлович уже в шестой раз пересекал Атлантику. И, стоя рядом с Филатовым, думал о том, как велик, необъятен земной шар и как мало человек знает свою планету.

Он посвятил изучению морских походов знаменитых путешественников долгие годы. В его записных книжках и дневниках достойно и уважительно отмечены их драмы и подвиги. Вообще Головнин не разговорчив, но об этом он может рассказывать молодым мичманам и гардемаринам часами.

Покачиваясь на крепких ногах, он стоял на палубе, то глядя на вздымающуюся и опускающуюся линию горизонта, то следя за сложной игрой стаи дельфинов. Ему казалось, что среди этих крупных и вместе с тем таких подвижных, легких, почти летучих обитателей океана он узнает уже виденных им. Неужели они упорно сопровождают корабль, не считаясь с расстоянием? Есть в них что-то загадочное. Недаром матросы, которые в свободный час развлекаются охотой на акул или огромных рыб, обитателей экваториальных бассейнов, не ловят, не убивают дельфинов. Многие утверждают, что дельфины — существа разумные, что можно услышать их голоса, что даже взгляд их маленьких глаз «человечий».

Три молодых офицера, свободные от вахты, стоят у борта, наблюдают, как непрерывно изменяющееся кружево пены сползает с плотных, величественных волн.

В море знакомятся быстро и основательно. Три Федора... Федор Литке и Фердинанд Врангель — мичманы, Федор Матюшкин — полуофицер «за мичмана». Мичманы держатся увереннее. Матюшкин не робок, но все же оглядывается на товарищей.

Первый страх Матюшкина перед морской болезнью прошел. В спокойную погоду, когда легкий ветер смягчает жару, Матюшкин между двумя вахтами часто сидит на носу шлюпа. Он учится переносить качку, и ему все чаще удается это. Правда, голова еще слегка кружится, но в таких случаях помогают воспоминания. Дом... Лицей... Царское Село...

Директор лицея Егор Антонович Энгельгардт переводил Ванкувера. Переводил с увлечением. Вечерами, когда все затихало, он плотными занавесями закрывал окна кабинета, зажигал четыре свечи и пускался в плавание.

Лицеисты знали об этой слабости директора, но только один Федор Матюшкин был допущен в этот уголок его жизни. Подкупленный горячим сочувствием лицеиста, его острым интересом к морским походам, директор допускал юношу в святая святых.

В толстых папках со шнурами хранились карты и чертежи, на которых он прокладывал пути великого путешественника, а вместе с тем продолжал и свое затянувшееся повествование.

В углу директорского кабинета, у окна в сад, закрытый мягкой занавеской, стоял большой глобус. Энгельгардт испытывал истинное наслаждение, подводя лицеиста к этому осязаемому изображению планеты. Длинной камышовой указкой он мгновенно пролетал расстояние, которое парусному судну не пройти и в полгода. Это были радостные часы вдохновенного учителя, нашедшего взволнованного ученика.

— Счастливая судьба ждет молодого человека, решившегося отдать свои труды морю, — говорил Энгельгардт. — Взгляните, юноша, на глобус. Немного фантазии, и вы увидите, что наша Европа являет собою не столь значительную часть планеты. Только для невежественного и равнодушного мертва эта синяя краска, обозначающая стихию океана. Как небеса таят в себе планеты и светила, так и море скрыло в глубинах жизнь разнообразную, кипучую и таинственную. Ах, юноша, если вас действительно притягивает море — отдайте ему свои силы и свою жизнь. Оно вернет вам результаты ваших трудов с благодарностью. А для нашей родины люди, дружные со стихией океана, так нужны!

Во взволнованной душе юноши слова Энгельгардта оставляли неизгладимый след.

Лицеисты добродушно подсмеивались над пухленьким, с живыми глазами мечтателем. Но море было реальностью и символом. Море воспевали Державин и Жуковский. Слово «море» часто рифмовали и Пушкин и Илличевский.

И вот он идет в кругосветный поход под командой известного мореплавателя. Все, что было мечтой, стало реальностью. Ноги его больше не чувствуют равновесия тверди. Засыпая, он отдается ритмичному, хотя не всегда приятному, раскачиванию койки. Но природная внутренняя сдержанность помогает ему переносить трудности корабельной жизни. Ни за что на свете не хотел бы он оскандалиться перед товарищами. Врангель всегда готов помочь и, что очень приятно Матюшкину, никогда не посмеется над слабостью товарища. В добром отношении к себе Литке Матюшкин еще не уверен. У Литке, Федора первого, острый язычок, и он готов проехаться насчет и друга и недруга.

Литке и Врангелю весь порядок корабельной жизни известен. Он стал для них даже необходим, как все, что формирует жизнь, придает ей устойчивость и традиционность.

Сейчас молодые люди говорят о наступившей жаре, о неудобствах кают, об однообразной пище.

— Привыкайте, друзья, — наставительно роняет старший по возрасту Литке. — Все эти прелести надолго. Ищите утешения в красоте океана, в его тайнах, в его бурном, непоследовательном характере. Ведь вы сами выбрали полем жизненной битвы море.

— А я нисколько не раскаиваюсь, — подхватывает Матюшкин, — Еще в лицее я мечтал о море. И не изменю ему до конца дней.

— Это звучит как присяга, — с серьезностью говорит Врангель. Он смотрит на взволнованного «за мичмана» с присущим ему теплым доброжелательством.

Литке молчит. Он не хочет сознаться перед товарищами, что в глубине души вынашивает свою мечту. Она всегда живет в нем, даже не мечта, а уверенность в том, что он станет ученым. И там, на суше, и здесь, на борту фрегата, все свободное время он проводит над книгами. Упорно ведет дневник. Это не следы юношеских волнений или шалости пера. Ему еще неясно, о чем именно будут написаны его будущие книги, но что они будут написаны, в этом он уверен. Безрадостное, одинокое, полное лишений детство не ожесточило, но научило его ходить по жизненным тропам осторожно. Он был искренне рад, встретив на «Камчатке» Врангеля. Благородный и прямой, он пришелся Литке по духу. Так хорошо, так приятно иметь друга на этой посудине!

Матюшкин не ревнует, замечая, что между Литке и Врангелем дружеские отношения складываются естественнее и быстрее.

Еще их всех троих объединяет нелюбовь к Филатову. Он слишком часто подчеркивает, что чином выше их. Филатов иногда намекает, что на «Камчатке» нет настоящего флотского режима. Видимо, будь он командиром, он завел бы иные порядки. Нетрудно догадаться, чего ему не хватает. Матросы не любят и боятся его. Филатову лучше на глаза не попадаться. Даже офицеры при нем замолкают. И не поймешь — нравится это ему или нет. Из троих младших офицеров он больше всего не любит «штатского», то есть Матюшкина. Когда Филатов смотрит на него злыми глазами и вычитывает ему какие-нибудь упущения, Матюшкин стоит, пытаясь вытянуться, и за каждым словом повторяет: