Литмир - Электронная Библиотека
Содержание  
A
A

Особенно резко звучали речи Завалишина, да и других юных моряков, когда речь заходила о русском флоте.

Сам Головнин больше молчал. Но его глаза приобретали стальной оттенок. Он знал, что его прочат на высокую должность генерал-интенданта флота. Знал также, что в морских кругах не все были склонны поддержать его кандидатуру. Боялись. Прямота, честность, жесткость — эти качества Головнина не всем по душе.

Твердостью характера Головнин завоевал себе особое положение в Морском ведомстве.

Работая помощником начальника Морского корпуса, Василий Михайлович упорно продолжал научную работу. Он закончил перевод обширного труда англичанина Дункена «История кораблекрушений», прибавив описание ряда крушений судов российского флота. Вслед за этим закончил «Тактику военных флотов» и напечатал «Искусство описывать приморские берега и моря». Попутно он приводил в порядок свои заметки о двукратном кругосветном походе, о пребывании в плену у англичан и в Японии.

Среди морских офицеров того времени нельзя было найти равных ему по столь напряженной и разнообразной научной деятельности, и имя Головнина в среде моряков пользовалось широкой известностью. Это давало Василию Михайловичу не только внутреннее удовлетворение, но и возможность отстаивать свои идеи и мнения.

— Как ни пытаются некоторые государственные деятели принизить наш флот, — говорил он среди своих, — я убежден, что это временное затишье. Даже сейчас российский флаг не уходит с морей. Кто знает, какое будущее у полярных океанов? А когда на помощь парусам придет паровая машина, многое изменится. По существу, соревнование держав и народов начнется сначала.

— Вы верите в то, что паровая машина заменит паруса? — удивился Феопемпт.

— Вопрос сей не вызывает сомнений, — твердо сказал Головнин. — Сейчас есть сторонники совмещения парусов и пара. Паруса и машины одновременно — это слишком громоздко. Поэзия парусного флота отойдет и уступит место соревнованию машин. И для России важно не упустить этот момент. История предоставляет нам возможность начать соревнование на равных.

Головнин непривычно разволновался.   

Феопемпт, как зачарованный, смотрел на зятя.

— Только враг может думать и поступать иначе! — воскликнул он.

— Хорошо, что ты это понимаешь.

Василий Михайлович любил пылкого, иногда несдержанного, но искреннего Феопемпта. За этим юношей Головнин видел его сверстников. Сч итал, что они и есть надежда России. И вместе с тем набегали сомнения.

Юность самого Головнина — это шумные дни Екатерины, славные для флота дни Ушакова и Сенявина. В дни Александра шли великие битвы на полях Европы. Нашествие Наполеона, пожар Москвы, победный марш на Париж. Новый век явно не походил на век минувший. Как для каждого нового поколения, открывающиеся горизонты казались только началом новых путей.

Головнин чувствовал, что новая молодежь лучше, светлее, значительнее его современников. На это у него хватало чувства справедливости. Но он и лучше многих представлял себе трудности, встающие на пути нового поколения. Все, что он слышал об императоре, о его окружении, в особенности об Аракчееве и Фотии, говорило не в пользу верховной власти и не сулило молодежи легких побед. А самое главное, он не видел за лучшими из этой молодежи таких сил, которые могли бы одолеть закостенелый порядок огромной России. Он слушал внимательно и Феопемпта и Завалишина, не вступая с ними в споры. Слова негодования то и дело срывались с их уст, когда они за столом или у него в кабинете пускались в обсуждение событий, слухов, доносившихся со всех концов страны в столицу.

Военные восстания в Чугуеве и на Дону говорили о неблагополучии, напоминали о пугачевщине.

Молодые были убеждены, что все делается не так, как надо. Что надо учиться у передовых народов. Что России пора подумать о расширении образования, об отказе от косных, неуклюжих пережитков.

Завалишин воинствовал:

— Вы бы послушали, что говорили вчера в доме Васильчиковых. Я ведь там принят как свой. Всему виной Аракчеев. Там не хотят слышать его имени. У Остерманов, где я бываю как у родных, не произносят это имя без гримасы.

— Неужели так смело? — с волнением спросил Феопемпт.

— Дорогой мой, если бы вы посещали, как я, офицеров-преображенцев, семеновцев, вы бы наслушались такого!.. Мы сходим как-нибудь с вами к Остерманам. Александр — это безвольное орудие Меттерниха. Я дам вам почитать о греках, о восстаниях в Италии и Испании.

Он неожиданно перешел на другую тему, буквально подавляя своей эрудицией молодого Феопемпта, готового слушать его часами.

Евдокия Степановна тревожно посматривала то на мужа, то на речистого мичмана. В семье ее отца — преображенского офицера — подобные речи были немыслимы.

— Что же это такое? — спросила она мужа, оставшись с ним наедине.

— Многое у нас нехорошо, Дуня. Скрыть это нельзя. Но хуже другое. Нет у нас такой силы, чтобы все переменить. А такие юнцы, как Завалишин, — еще не сила. Это только начало...

— Я все-таки скажу Феопемпту...

— Что ты скажешь? Чтобы замолчал? У нас замолчит, а в других местах заговорит еще громче. Пусть уж лучше выговорится здесь...

Александра раздражало всякое упоминание о морском патриотизме отца. Победы Ушакова и Сенявина не пробуждали в нем энтузиазма. Прославленные флотоводцы при молодом императоре ушли в тень, в вынужденную бездеятельность. Российский флаг покинул воды Средиземного моря еще в дни континентальной блокады, когда Россия оказалась вовлеченной в войну с Англией.

Создавая «Священный союз» с главной целью подавлять революцию, где бы она ни проявлялась, Александр был убежден, что интересы «Священного союза» на морях полностью обеспечены морскими силами Англии, и, следовательно, нет нужды восстанавливать дорогостоящий российский флот.

Еще в 1814 году британское правительство постаралось поддержать такое направление мыслей союзника-победителя. В честь Александра была организована внушительная демонстрация. В Портсмутском порту было собрано восемьдесят военных кораблей. Сам генерал-адмирал герцог Кларенс представил российскому монарху восемьдесят девять адмиралов английского флота.

Александр рукоплескал доблестному флоту союзной Англии. С обольстительной улыбкой приветствовал представляемых ему лордов адмиралтейства. На адмиральском корабле ласково беседовал с матросами, опробовал их кушанье и с царственной щедростью выложил за ложку супа полную горсть червонцев с отчеканенным на них собственным изображением.

Возвращаясь через Дувр, Остенде и Амстердам на родину, он посетил Саардам, где с топором в мозолистых руках трудился его великий предок.

Александр разыграл здесь спектакль, в коем самовлюбленность и лицемерие сменяли друг друга.

Когда сопровождавший его принц Ольденбургский показал ему мраморную доску с латинской надписью «Петру Великому — Александр», которая должна была украсить дом, где проживал его предок, он скромно заявил, что не заслужил такой чести, но тут же согласился на то, чтобы рядом с именем Петра на другой такой же доске вычеканили надпись: «Александру Благословенному».

Кто, какой льстец придумал эту надпись? Читая ее, император не мог отделаться от чувства легкого неудобства. Но раз все принимают ее как достойную и справедливую, ему остается склониться перед общей волей.

В историю он войдет как «Благословенный».

На Венском и Веронском конгрессах «Благословенного» обвели вокруг пальца. Где же хитрецу домашней выучки было бороться с такими мастерами дипломатии и обмана, как Меттерних и Талейран.

Под звон венских литавр шла позорная распродажа русских судов, осевших в английских и испанских портах. Даже и после победы над Наполеоном Средиземное море оказалось закрытым для кораблей, совершавших под водительством Ушакова и Сенявина чудеса военного искусства, удивлявшие самого Суворова. И впредь, во все долгие годы царствования Александра, для его приближенных не было секретом равнодушие царя к морской славе предков.

38
{"b":"890444","o":1}