Разумеется, нет и речи о прямой аналогии между пророком Ионой и Митяем. Автор (редактор?) «Повести» увидел в книге ветхозаветного пророка Ионы более тонкую и красивую аналогию — корабль, который терпит бедствие (тонет в бурю или, напротив, не может двинуться с места) из-за того, что на его борту находится человек, действующий вопреки воле Божьей. Избавившись от этого человека (удалив его самого или даже его мертвое тело за борт), корабль может благополучно продолжать свой путь.

На каком этапе существования «Повести о Митяе» в ней появляется образ пророка Ионы? В поисках ответа на этот вопрос обратим внимание на некоторые подробности.

История пророка Ионы была известна русским книжникам уже в XIII веке и послужила темой одного из пассажей во втором поучении Серапиона Владимирского (24, 444). Однако ее вспоминали нечасто. Имени Ионы нет в «Повести временных лет» и летописных сводах той поры. Такой эрудированный в Священном Писании человек, как митрополит Киприан — предполагаемый автор первой редакции «Повести о Митяе», — несомненно, знал этот сюжет. Более того. Именно Киприан имел все основания часто вспоминать историю Ионы во время своих неоднократных плаваний по морю в Константинополь. Образ бушующего моря и его библейские аллюзии постоянно воодушевляли Киприана как писателя.

В начале 80-х годов XIV века Киприан, помимо «Повести о Митяе», работал и над другим литературным произведением — Житием митрополита Петра. В Житии содержится красочное описание морской бури, которая послана Богом, чтобы воспрепятствовать прибытию в Константинополь самозваного претендента на митрополичью кафедру игумена Геронтия. По мнению современных исследователей, «описание выпавшей бури, в которую он попал, едва ли не самое образное во всем Житии» (290, 39). Можно полагать, что история о «мертвом корабле» в первой (киприановской) редакции 1382 года раскрывалась через историю пророка Ионы. Позднее этот комментарий был снят переписчиками и вновь возвращен на свое изначальное место только в редакции Никоновской летописи.

Отметим еще одну деталь, свидетельствующую о том, что образ Ионы присутствовал уже в первой редакции «Повести о Митяе». В русских и византийских месяцесловах этого периода память пророка Ионы празднуется 22 сентября (296, 292). Именно в эти дни корабль с московскими послами приближался к Константинополю. (Г. М. Прохоров называет точную дату — 26 сентября. Но его аргументация в данном случае неубедительна.) Именно в этот день или около него умер архимандрит Михаил (Митяй). Это совпадение и подсказало Киприану литературный прием — обращение к истории Ионы для разработки провиденциальной трактовки событий: смерти Митяя и его погребения, долгой стоянки корабля на рейде Константинополя.

Напоследок заметим, что автор «Повести» как опытный книжник цитирует Священное Писание весьма вольно, по памяти. Близко к тексту из книги пророка Ионы взята только одна фраза: «И взяша Иону и въврьгоша и в море, и уста море от влънениа своего» (Острожская библия, Ион., 1, 15).

Теперь обратимся к событиям, последовавшим за внезапной кончиной Митяя. Среди участников посольства началось смятение. Еще недавно единые в своем страхе перед морской пучиной, в своем желании поскорее достичь берега, в своей молитве ко всемогущему Богу — путешественники воспылали враждой друг к другу. Потрясенный такой переменой, автор «Повести о Митяе» обращается к вечному кодексу добра и зла — Псалтири. В ткань своего рассказа он вплетает золотую нить 106-го псалма, одной из тем которого служит милость Божия к плывущим по водам:

«Умръшу же Митяю бысть в них замятня и недоумение, смятоша бо ся, яко же пишет (царь Давид. — Н. Б.): возмятошася и въсколебашася, яко пиании, и вся мудрость их поглощена бысть…» (43, 129).

Книжник вновь цитирует Священное Писание по памяти, сохраняя смысл, но не стремясь к буквальной точности. В Острожской библии (начало XVI века) этот фрагмент читается так: «Смутишася, подвизашася яко пианым, и вся мудрость их поглащена бысть» (Пс. 106, 27).

Для правильного понимания смысла этой цитаты в контексте «Повести о Митяе» приводим развернутый текст данного пассажа Псалтири в переводе на современный русский язык:

«Отправляющиеся на кораблях в море, производящие дела на больших водах, видят дела Господа и чудеса Его в пучине: Он речет, — и восстает бурный ветер и высоко поднимает волны его: восходят до небес, нисходят до бездны; душа их истаевает в бедствии; они кружатся и шатаются, как пьяные, и вся мудрость их исчезает (курсив наш. — Н. Б.). Но воззвали к Господу в скорби своей, и Он вывел их из бедствия их. Он превращает бурю в тишину, и волны умолкают. И веселятся, что они утихли, и Он приводит их к желаемой пристани» (Пс. 106, 23–30).

Так молились и так славили Господа люди, только что переплывшие бурное осеннее море.

Опасность миновала. Но слова 106-го псалма всё еще звучали в ушах. И выплеснулись на бумагу уже как метафора, изображающая смятение московских послов в связи с неожиданной кончиной их главы — нареченного митрополита Михаила.

(Не исключается, что отрывок 106-го псалма в сохранившейся интерпретации появился в тексте «Повести о Митяе» после ее редакторской переработки. В первоначальном варианте он был связан с картиной опасного морского плавания русских послов.)

Спутники Митяя должны были решить два вопроса: кто виноват в смерти Митяя? И как быть дальше? По первому вопросу единомыслие было достигнуто быстро. Желающих отыскать виновных во внезапной смерти Митяя не нашлось. Версия несчастного случая всех устраивала. Прямых доказательств убийства не существовало. И хотя личный состав посольства был укомплектован доброхотами Митяя, никто из них не счел возможным начинать расследование.

По второму вопросу споров оказалось больше. Проще всего было вернуться с пустыми руками в Москву. Но такое решение было нежелательно для заговорщиков, которые предпочитали объясняться с великим князем Дмитрием Ивановичем через «своего» митрополита. Кроме того, в случае немедленного отъезда назад москвичи добровольно оставляли поле битвы за митрополичий стол двум личным врагам великого князя Дмитрия Ивановича — владыкам Дионисию и Киприану.

Более реальный вариант состоял в том, чтобы посылать гонца в Москву и всем составом посольства ждать указаний великого князя в Константинополе. Но это ожидание могло растянуться на неопределенно долгий срок. Учитывая время года — конец сентября, начало осенних морских штормов, — обратный путь гонцов обещал быть гораздо дольше и опаснее, чем путь в Константинополь. К этому прибавлялись сложности осеннего пути по половецким степям и русским дорогам, натянутость отношений с Мамаевыми татарами…

В итоге второй, самый благоразумный вариант был отвергнут.

Московские послы после долгих споров приняли «третий путь»: такое решение, которое не по форме, а по смыслу соответствовало бы замыслу великого князя Дмитрия Ивановича — замыслу создания митрополии «всея Руси» во главе с московским иерархом. Они решили продолжать действовать по сценарию, написанному великим князем для Митяя, но уже без Митяя, а точнее — с его alter ego, своего рода «Лже-Митяем».

Кто именно должен сыграть роль «Лже-Митяя», московского кандидата на митрополию? Разумеется, Митяй был слишком оригинален и внешне и внутренне, чтобы найти ему равноценную замену. Речь шла о сути, о своего рода политическом двойнике. Светская часть посольства (великокняжеские и митрополичьи бояре) предлагала найти в своей среде скромного провинциала, преданного московскому делу и лично известного князю Дмитрию. Таким они сочли переяславского архимандрита Пимена.

Монастырские «старцы» предъявляли иные требования к личности будущего митрополита. Они выдвинули своего кандидата — Иоанна, архимандрита московского Петровского монастыря, «московьскаго киновиарха, началника общему житию» (43, 130). Общее дело — введение в московских монастырях «общего жития» — вероятно, сблизило Иоанна со старцами круга Сергия Радонежского. Однако его пребывание в свите Митяя свидетельствует о том, что он умел ладить и с княжеским двором. И всё же это была слишком одиозная фигура. Зная сложные отношения великого князя с монастырскими «старцами», бояре остерегались делать ставку на «московского киновиарха».