Это был тяжкий удар по престижу Михаила Тверского. И как правитель, и как отец он должен был любой ценой добиться освобождения сына и наследника тверского престола. Не знаем, какую сумму запросили москвичи за княжича Ивана, но очевидно, что даже трофеев из Торжка не хватило для этого платежа. Вести тягостный торг с москвичами и копить нужную сумму тверскому князю пришлось целый год. Речь шла не только о деньгах, но и о политических уступках — публичном и клятвенном отказе Михаила от притязаний на великое княжение Владимирское.

Зимой 1373/74 года долгожданное соглашение об освобождении Ивана, а также об общем примирении Москвы и Твери было наконец достигнуто. «А потом тое же зимы по мале днии Божиим жалованием створишеться мир князю великому Михаилу Александровичю со князем с великим с Дмитрием с Ивановичем и сына его князя Ивана с любовию князь великии Дмитрии отъпустил с Москвы в Тферь. А князь великии Михаило Александрович со княжениа с великаго наместникы свои свел и бышеть тишина и от уз разрешение христианом и радостию възрадовалися, а врази их облекошася в студ» (43, 105).

В этом сообщении летописец не упоминает о деньгах. Однако очевидно, что торг шел именно о них. Можно думать, что москвичи взяли за освобождение Ивана Тверского огромную сумму, значительно превышавшую выкуп княжича в Орде.

В тусклом блеске драгоценных металлов всегда чудится что-то зловещее. Политое кровью Торжка тверское серебро легло в темные подземелья московской казны.

История с выкупом тверского княжича тянет за собой самый сложный и безответный из всех вопросов ранней Москвы. Это «денежный вопрос». Широкая политическая и военная деятельность князя Дмитрия Ивановича требовала больших средств. Откуда внук Калиты добывал эти горы серебра и иных ценностей, которыми он расплачивался со своими слугами и союзниками? Где скрывались тайные родники, питавшие московскую казну?

Для любого правителя финансовые вопросы являются наиболее важными. Это нечто сокровенное, почти интимное, о чем не говорят вслух. Рассуждая о тайнах московской казны, хранившейся в белокаменных подклетах кремлевских храмов Ивана Калиты, можно только гадательно называть ее доходные статьи: налоги и подати, торговые пошлины, пушные и промысловые богатства Севера… Однако никаких документов на сей счет до наших дней не сохранилось.

Не претендуя на твердую уверенность, мы всё же полагаем, что самым глубоким корнем московского процветания был прирост населения — как естественный, так и «механический», путем расширения территории. Москва давала людям покой («великую тишину») и безопасность. И будущие налогоплательщики шли сюда со всех беспокойных окраин. Переселенцы и разного рода «пришлые люди» обогащали казну, а растущий потенциал казны позволял обеспечивать «великую тишину» и вести мирную территориальную экспансию. Великое княжество Владимирское было по существу куплено московским серебром. Но этот расход вскоре вернулся сторицей. Важно и то, что потомки Калиты умели собирать деньги, но также умели их вовремя и щедро тратить. Режим экономии они распространяли в первую очередь на самих себя. Перечень драгоценностей в завещаниях московских князей поражает своей скромностью.

К этому можно прибавить еще два слова. Судя по всему, московские князья умели заставлять людей работать на себя бесплатно. Это и всевозможные отработки, и развитие института холопства, и использование труда многочисленных пленных.

…Вскоре после стоянки возле часовни «Крест», что расположена на 133-м километре Ярославского шоссе, дорога словно стекает в огромную котловину, на дне которой светлеет широкое озеро. На южном берегу озера тянет к небу купола своих церквей город Переславль-Залесский. Ровесник «Слова о полку Игореве» и первых крестовых походов, он таинственно глядит на мир своими перламутровыми от старости окнами. Они видели многое и многих. Здесь, в Переславле бывали едва ли не все выдающиеся личности русской истории — от Юрия Долгорукого и Александра Невского до Петра Великого и Екатерины II. Но никто из них не задерживался здесь слишком долго. Если, конечно, не считать титулованных узников политической тюрьмы, которой славился Переславль во времена Московского царства.

Затерянный «во глубине России», город этот со времен Минина и Пожарского не испытывал бедствий войны. Время мирно уснуло на его зеленых холмах, увенчанных белыми церквами. И хотя его памятникам старины всё же пришлось уплатить тяжкую дань советскому атеизму и русскому вандализму, их первый ряд уцелел почти полностью.

Для любителя старины Переславль — словно праздничный стол, уставленный разнообразными яствами. В центре «стола» — краса и гордость Переславля — древний Спасо-Преображенский собор. Его простые и ясные очертания чужды окружающему его архитектурному разнотравью. Это совсем другой стиль, другая эпоха. Собор словно вырезан из камня той же могучей рукой, что создала окружающие его древние валы и темнеющие на горизонте синие холмы.

Удивительная подробность: собор стоит не в центре двухкилометрового кольца валов, а с краю, почти прилепившись к их заросшему травой крутому скату. Безусловно, в таком расположении собора есть какой-то особый, уже непонятный нам практический смысл.

Внутри собора сумрачно и прохладно даже в июльский полдень. Полюбовавшись первобытной мощью белокаменной кладки стен, поплакав об утраченных по неразумию нашему фресках, помянув дрожащей свечкой весь сонм русских людей, вступавших некогда под эти древние своды, — отправимся далее и совершим традиционный обход вокруг храма.

Рядом с собором стоял княжеский дворец. На уровне второго этажа дворец и собор связывала деревянная галерея. В северной стене собора до сих пор заметны очертания заложенного дверного проема. Через эту дверь князь проходил на хоры — своего рода «балкон» в западной части храма, где во время богослужения находились княжеская семья и бояре.

В этом давно исчезнувшем дворце (на месте которого ныне стоит безликое двухэтажное каменное здание) поздней осенью 1374 года появился на свет второй сын Дмитрия Донского Юрий. Со временем он войдет в историю как храбрый воин, неутомимый строитель, ревнитель благочестия и при всём том — зачинщик династической смуты, в течение двадцати восьми лет пятнавшей кровью Северо-Восточную Русь. Но это — в будущем. А пока, пугая ворон, гремели соборные колокола: московское семейство праздновало пополнение.

Новорожденного крестил сам знаменитый игумен Сергий Радонежский. На торжества были приглашены близкие и дальние родственники. Крестины младенца стали поводом для княжеского съезда — традиционной формы выяснения отношений между Рюриковичами. «Тое же осени в Филипово говение (Филиппов пост с 14 ноября по 25 декабря. — Н. Б.) месяца ноября в 26 день на память святаго отца Алумпиа Стлъпника (преподобный Алипий Столпник. — Н. Б.) и святого мученика Егориа (святой Георгий Победоносец. — Н. Б.) князю великому Дмитрию Ивановичи) родися сын князь Юрьи, в граде Переяславле, и крести его преподобный игумен Сергии (Радонежский. — Н. Б.), святыи старец. И ту бяше князь великий Дмитрии Костянтинович Суждальскыи, тесть князя великаго, и с своею братиею (Борис Константинович Городецкий. — Н. Б.) и со княгинею и с детми, и с бояры, и с слугами. И беаше съезд велик в Переяславли, отьвсюду съехашася князи и бояре, и бысть радость велика в граде в Переяславле и радовахуся о рожении отрочати» (43, 108).