Ряд памятных для митрополита Алексея дат можно продолжить путем простых подсчетов. Вступив на берег 16 августа (вероятно, в Каффе), святитель мог добраться до Киева и подготовиться к торжественному восшествию на кафедру примерно за две-три недели. Саму церемонию интронизации епископы и митрополиты обычно совершали в воскресенье, когда свободный от трудов народ стекался в городской кафедральный собор. Именно на этот день недели — воскресенье — и приходилось 6 сентября 1355 года. Взойдя на кафедру в день памяти архангела Михаила, Алексей как бы отдавал себя под покровительство предводителя небесного воинства. Зная властный характер святителя, можно думать, что образ небесного воина был ему особенно близок.

Митрополит не жалел средств для благоустройства Чудова монастыря. Он выстроил там каменный храм и трапезную палату, наполнил монастырскую казну доходами от сел и деревень. При этом Алексей ввел в обители так называемый «общежительный» устав, при котором упразднялась частная собственность и торжествовал принцип формального равенства иноков: одинаковая одежда и обувь, общий стол, непрерывный труд, строгая дисциплина. Точное соблюдение иноками общежительного устава ассоциировалось с понятием «высокого жития».

Приближаясь к концу своего земного пути, Алексей выразил желание быть погребенным не в митрополичьем Успенском соборе, а в Чудовом монастыре. Трудно сказать, какие чувства и мысли заставили его отказаться от посмертного соседства со святым митрополитом Петром и ученым греком Феогностом. Агиограф объясняет дело особым смирением митрополита — необходимым качеством прославляемого святого. Алексей не считал себя достойным занять место рядом с гробницами столь великих мужей.

Житие святителя особо отмечает еще одно необычное пожелание Алексея: быть погребенным не в стенах собора Чудова монастыря, а снаружи, близ алтаря. Это также следовало понимать как проявление крайней скромности святителя: внутри церкви хоронили только самых знатных духовных и светских лиц.

Настал час исполнить последнюю волю покойного. Под стеной собора уже выкопана была глубокая могила. Но здесь в дело вмешался великий князь Дмитрий Иванович. Он приказал похоронить митрополита внутри собора Чудова монастыря, на самом почетном месте — близ алтаря.

«Егда же преставлешеся, заповеда князю великому не подвел е положите себе в церкви, но внеуду церкви за олтарем, тамо указа место и ту повеле положитися конечнаго ради и последняго смиренна. Князь же великии никакоже не сотвори того, не въсхоте положите его кроме церкви, таковаго господина честна святителя, но въ церкви близь олтаря положи его съ многою честию» (43, 124).

В летописи, как и в житии, каждый персонаж говорит и действует в соответствии со своим положением. Такое явление принято называть «литературным этикетом». Святитель проявляет должное смирение перед Богом и людьми, а великий князь — должное почтение святителю.

Однако литературный этикет не был чистой абстракцией. Он не только в известной мере отражал реальность, но и влиял на реальное поведение людей.

Имена митрополита Алексея и князя Дмитрия Ивановича стоят рядом в русской истории. Это были люди одного разбора. Принято считать Дмитрия учеником и воспитанником Алексея. Вероятно, так оно и было. Во всяком случае, Дмитрий в своей политике действовал с той же решительностью, с какой святитель — в своей. Разумеется, они принадлежали к разным поколениям и на многие вещи смотрели по-разному. Случалось, что их воли сталкивались, высекая искры гнева. Самым драматическим из таких случаев была изложенная двумя главами ниже история с небывалым возвышением и загадочной кончиной коломенского священника Митяя…

Заросшая тальником речка Вожа теряется среди зеленых полей между Коломной и Рязанью. Автомобильная трасса Москва — Рязань пересекает ее почти незаметно, пугая уток надсадным ревом своих грузовиков. Никаких памятных знаков или исторических надписей здесь нет. А между тем на берегах этой реки 11 августа 1378 года произошло сражение, которое можно по праву назвать «первой станцией» на пути Руси к независимости.

И как тут не вспомнить горестные заметки Пушкина о нашем историческом беспамятстве. «Уважение к минувшему — вот черта, отличающая образованность от дикости; кочующие племена не имеют ни истории, ни дворянства» (273, 292). Или его же хрестоматийное суждение: «Гордиться славою своих предков не только можно, но и должно; не уважать оной есть постыдное малодушие» (273, 166).

Битва на Пьяне и разгром татарами Нижнего Новгорода навсегда отбили у Дмитрия Суздальского всякое желание продолжать «розмирие» с Ордой. Этого и добивался Мамай. Союз двух Дмитриев, а вместе с ним и вся переяславская коалиция приказали долго жить. Теперь Мамай мог приступить к решению главной задачи — усмирению Москвы.

Однако статус нападавшего должен был соответствовать статусу оборонявшегося. Не только «царь» Мамаевой Орды Мухаммад, но и сам Мамай — по формальному положению всего лишь бекляри-бек, то есть первый министр двора молодого «царя», — не опускался до личного участия в походах на Нижний Новгород. «Царю» подобало воевать с «царем», а бекляри-беку — с бекляри-беком. Для наказания взбунтовавшегося вассала посылали одного из «царевичей» или эмира, то есть в русском понимании — удельных князей или бояр-воевод. Со временем этот подход усвоили московские самодержцы, обычно посылавшие в походы своих младших братьев и воевод.

Следуя этому правилу, Мамай летом 1378 года отправил в поход на Рязань и далее на Москву своего порученца — эмира Бегича.

«Того же лета Ординьскыи князь поганый Мамай, собрав воя многы и посла Бегича ратию на князя великаго Дмитрея Ивановича и на всю землю Русскую» (43, 134).

Этими словами начинается летописная «Повесть о битве на реке Воже» в ее старейшем из сохранившихся списков — в составе Рогожского летописца.

В этой фразе каждое слово исполнено глубоким смыслом. И явным образом ощущаются стилистика и патетика «Слова о полку Игореве». Ордынцы идут войной не только на Дмитрия Московского, но и «на всю землю Русскую». «Русская земля» — и как некая лирическая величина, и как политическая идея — сквозной образ «Слова», встречающийся на его страницах не менее пятнадцати раз.

Мамай не случайно назван «ордынским князем», а не «царем». Согласно представлениям русских летописцев, любое современное событие понималось как повторение некой древней «матрицы», библейского прообраза. Власть татар — это «вавилонский плен» Руси, а ордынский хан — перевоплощение «вавилонского царя Навуходоносора». Поскольку Бог велел иудеям до поры до времени повиноваться Навуходоносору, то и повиновение ордынскому хану считалось религиозным долгом русских. При таком понимании восстание против «царя» (как называли русские хана Золотой Орды) было нарушением установленного Богом порядка. Покорность «царю» есть покорность Богу. В этом состояла религиозно-политическая доктрина первых московских князей.

Источники свидетельствуют о том, что в начале XV века при московском княжеском дворе существовали своего рода «партии» — «бояр старейших» и «молодых» (42, 210). Можно полагать, что корни этой «двухпартийной системы» уходят в эпоху Дмитрия Московского. «Старейшие бояре», как и подобает возрасту, были осторожны и недоверчивы. Они призывали хранить заветы отцов и дедов: жить в мире с Ордой, сохранять установленную Иваном Калитой «великую тишину». Свои взгляды они подкрепляли ссылками на библейские примеры и прежде всего — на историю вавилонского плена иудеев.

«Молодые» были дерзкими и самоуверенными. Они говорили, что настало время освободиться от тягостной власти Орды.