Маковецкий отшельник понимал жестокие законы мира сего, но умел обходить их тропою добра и милосердия. Через своих многочисленных учеников и собеседников он имел ясное представление обо всем, что происходило на Руси. Подобно древним пророкам, он чувствовал ответственность перед Богом за свой народ. Погруженный в молитву и внутреннее созерцание, он говорил мало, но каждое его слово стоило дорого.

Воспитанный в традициях московской политики времен Калиты, Сергий Радонежский, судя по всему, не одобрял затеянную Дмитрием войну с Ордой. Он советовал князю откупиться от татар деньгами и кончить дело миром. Но дело зашло слишком далеко, и путей к отступлению у Дмитрия уже не было. Образ ветхозаветного царя Давида, героя своего народа, придавал ему силы.

Предотвратить войну было невозможно. Но можно было земными средствами повлиять на ее результаты. Сергий понимал, что поражение Дмитрия в решающей битве с Мамаем будет тяжким бедствием не только для Москвы, но и для всей Северо-Восточной Руси. Сначала победители огнем и мечом пройдут по земле побежденных. После этого бекляри-бек, скорее всего, передаст великое княжение Владимирское Михаилу Тверскому, который начнет гонения на прежних союзников Москвы и перераспределение княжеских столов. В итоге Северо-Восточная Русь будет ввергнута в долгую и кровавую усобицу.

Таким образом, спасением была лишь победа Дмитрия. Безусловно, прозорливый старец понимал, что силы степняков неисчерпаемы и вслед за поверженным Мамаем вскоре явится за данью новый повелитель Орды. А может быть, и сам Мамай найдет в степи силы для второго похода на Русь… Но будущее всецело в руке Божьей. А в настоящем «великий старец» должен был дать ответ явившемуся в монастырь за благословением и помощью князю Дмитрию. Эта историческая встреча состоялась 16 августа 1380 года.

Обращаясь к Дмитрию и сопровождавшей его свите, Сергий объявил поход на Мамая священным делом, «войной за веру». Каждый, кто падет на этой войне, получит венец мученика и попадет в рай. Уклонение от участия в походе равносильно измене православию.

Зная впечатлительную натуру Дмитрия, «великий старец» укрепил его дух тайным пророчеством: «Имаши, господине, победити, супостаты своя» («Победишь, господин, супостатов своих»). И прибавил: «Не уже бо ти, господине, еще венец сиа победы носити, но по минувших летех» («Не сейчас еще, господин мой, смертный венец носить тебе, но через несколько лет») (25, 146).

В знак благословения троицкий игумен отправил с войском двух своих монахов — Александра Пересвета и Андрея Ослябю. Облаченные в черные с красными крестами одежды схимников — строгих аскетов, отрешившихся от всего земного, — они привлекали всеобщее внимание. Дмитрий включил их в свою ближнюю свиту. В маленьком мире ранней Москвы многие знали друг друга в лицо. Пересвета и Ослябю не нужно было представлять москвичам. Все знали их как бывших славных воинов, а ныне иноков Троицкого монастыря. Их появление рядом с князем, идущим в поход, говорило о многом. Монахи не могли покинуть монастырь без благословения игумена. Стало быть, преподобный Сергий благословил их на ратный подвиг. А значит, война с Мамаем — святое дело, участвовать в котором обязан каждый христианин.

На призыв «великого старца» поднялась вся Москва. Это движение напоминало религиозный энтузиазм первых крестовых походов. Даже нищие, подхватив свои костыли и миски, отправились вслед за войском. Каждый хотел получить свою долю святости, свой пропуск в рай. В эти удивительные дни Дмитрий почувствовал себя не только великим князем Московским и Владимирским, но подлинным царем всего московского народа — царем кузнецов и пекарей, плотников и портных, бродяг и нищих. Они поднялись и пошли за ним, чтобы вместе с ним победить или умереть за веру.

Заглядывая в будущее, заметим, что эти люди шли не напрасно. Известно, что московские пехотинцы-ополченцы («небывальцы») успели на битву и после некоторого замешательства в начале сражения проявили необычайную твердость и мужество. Их стойкость во многом решила исход сражения (22, 22).

Вернувшись из Троицкого монастыря, Дмитрий поспешил к своим войскам. 20 августа передовые полки выступили из Коломны и направились вдоль левого, «московского» берега Оки к устью Лопасни. Там войско переправилось через Оку и двинулось на юг, где в верховьях Дона по-прежнему пребывал в странной задумчивости «генералиссимус степей».

На всем пути русского войска к нему присоединялись пехотинцы-ополченцы и замешкавшиеся всадники. Эта идущая из народных глубин «подпитка» продолжалась до самого Дона. Дмитрию пришлось даже выделить особого воеводу, направлявшего и провожавшего отставших бойцов (175, 42).

Кто не знает хрестоматийную картину художника А. П. Бубнова «Утро на Куликовом поле»? Ее воспроизведение украшает любой школьный учебник. Присмотримся к ней еще раз. Вот образы простых воинов с рогатинами и дубинами, вот среди них — князь Дмитрий на белом коне с указующей десницей. Вот развернутое ветром огромное знамя с образом Спаса Нерукотворного…

Всё правдоподобно, хотя и несколько театрально. Но в этой истории было в избытке и подлинной драматургии.

В первых числах сентября русские полки подошли к Дону. Мамаева Орда теперь находилась совсем рядом, на другом берегу реки.

Русское войско подходило к Дону без особого порядка. Теперь предстояло превратить эту живую массу, эту бесконечную вереницу людей и повозок в стройные ряды боевых подразделений.

Князь Дмитрий и его воеводы провели военный совет, на котором договорились о распределении воинов на боевые единицы — «стяги» и «полки». Это деление было подчинено общему замыслу, «сценарию» битвы. Выработка этого «сценария» и была главной задачей совета (175, 48).

Лесостепной ландшафт Куликова поля с его водными препятствиями, оврагами и перелесками был весьма благоприятен для русских. Избрав это место для битвы, Дмитрий проявил дар полководца. «Место военных действий, — говорил Наполеон, — это шахматная доска генерала, именно его выбор обнаруживает способности или невежество военачальника» (246, 126).

По окончании военного совета была проведена своего рода «генеральная репетиция» построения сил в боевом порядке. Всё происходило на левом берегу Дона, где сама река защищала их от внезапного нападения степняков.

Ночью русские полки по заранее наведенным мостам переправились через Дон и согласно принятому построению расположились на Куликовом поле. После переправы мосты были разрушены. Этим распоряжением Дмитрий еще раз показал, что не вполне доверяет стойкости своего лоскутного войска. Уничтожение мостов должно было укрепить боевой дух ратников, отогнать самую мысль о возможности спасения через бегство. Войску оставалось одно: стоять насмерть и разбить Мамая.

Этот знаменитый приказ не был, конечно, чем-то принципиально новым в военном искусстве. Более двух тысяч лет назад китайский воин и философ Сунь-цзы в своем трактате «Искусство войны» учил полководцев такому приему. «Направь своих людей в такое место, откуда они не смогут выйти. Помести их туда, где они скорее погибнут, чем успеют спастись бегством. Если нет иного выбора, кроме смерти, разве есть что-либо, чего невозможно сделать?

Великая опасность придает великую силу. Там, где некуда деться, — не остается страха. Там, где нет пощады, — не остается трусости. Там, где нельзя избежать смерти, — сражаются до победы» (69, 200).

В критическом положении так поступали и античные полководцы.

Дмитрий умело воспользовался природными особенностями Куликова поля. Фланги и тыл русской рати были защищены от внезапного удара естественными препятствиями — Доном, Непрядвой и мелкими речками, а также лесом (Зеленой дубравой). Благодаря этому ордынцы не могли применить на Куликовом поле свой излюбленный прием — фланговый охват и окружение. Взяв противника в кольцо, они издали засыпали его градом стрел из своих мощных луков. На сей раз этот маневр был исключен. Заняв позицию на Куликовом поле, Дмитрий заставил Мамая отказаться от традиционной степной тактики охвата и атаковать русское войско «в лоб», что вело к большим потерям для атакующей конницы и требовало от нее особых усилий. Такой сценарий был оправдан и психологически: привыкшие побеждать стремительным набегом, татары быстро теряли боевой пыл в затяжном рукопашном бою.