Оказавшись в политической изоляции, Киприан и предпринял свой дерзкий «изгон» на Москву.

На первый взгляд это было абсолютно безрассудное предприятие. За несколько месяцев, прошедших после кончины Алексея, до Киева дошли, конечно, вести о твердой решимости великого князя видеть Митяя во главе автокефальной Великорусской церкви. Таким образом, ни на княжеском, ни на митрополичьем дворе Киприана никто не ждал. Он имел основания надеяться на поддержку со стороны Сергия Радонежского и Феодора Симоновского, с которыми состоял в переписке. Однако одно дело переписка, а другое — реальная власть. Трудно представить себе теплый прием Киприана — отвергнутого великим князем и осужденного народной молвой как «литвина» — в каком-либо из московских монастырей.

Вся деятельность Киприана свидетельствует о том, что это был смелый, но отнюдь не безрассудный политик. Он тщательно просчитывал последствия своих поступков и был вполне рационален в составлении планов. Так было и в этом случае. В логической цепи исторической реконструкции недостает одного звена — какого-то события в Москве, участником которого очень хотел быть Киприан.

Таким событием, по нашему мнению, был поместный собор, созванный для утверждения Митяя в качестве автокефального митрополита, главы Великорусской церкви. В летописной «Повести о Митяе» два собора (июнь 1378-го и весна 1379 года) оказались слиты в один.

Какие аргументы можно привести в пользу предположения о том, что в июне 1378 года в Москве состоялся церковный собор? Прежде всего, это логика событий. После кончины митрополита Алексея иерархам необходимо было собраться для обсуждения ситуации и утверждения кандидатуры нового митрополита. Откладывать это собрание на неопределенный срок не имело никакого смысла. Святитель скончался 12 февраля 1378 года. В течение сорока дней после смерти принято было соблюдать траур и не вести речь о дальнейших делах. В конце марта начиналась весенняя распутица, затруднявшая поездку епископов в Москву. Дороги просохли и стали проезжими в мае. Именно тогда, в конце мая или начале июня, и можно было собрать архиереев в Москве.

В те времена важные события в общественной жизни приурочивали к главным церковным праздникам. Не был исключением и поместный собор. Его открытие уместно было приурочить к празднику Троицы, который в 1378 году пришелся на 6 июня. Примечательно, что именно к этому дню Киприан и хотел оказаться в Москве. Отправленное им из Любутска письмо Сергию Радонежскому и Феодору Симоновскому датировано 3 июня. По меркам той эпохи расстояние от Любутска до Москвы — около 120 километров — небольшой отряд всадников мог преодолеть за три дня пути.

Почему ни один источник прямо не сообщает об этом соборе? Причина проста. Практически все источники информации по «делу Митяя» прошли через руки (или через канцелярию) митрополита Киприана. В его концепцию событий этот собор мог войти только как беззаконный, возвысивший Митяя и благословивший раскол митрополии и установление автокефалии. Но участниками этого беззаконного собора были все те иерархи и светские лица, с которыми Киприан — принятый в Москве в качестве общерусского митрополита в начале 1380 года — должен был сотрудничать. Естественно, он не хотел представлять их в своем летописании в качестве антигероев. Фигура умолчания была здесь как нельзя более уместна. Мастер церковно-политической публицистики, Киприан прекрасно знал, как представить желаемое на бумаге.

Итак, Киприану очень важно было к Троицыну дню явиться на собор, посвященный выборам наследника митрополита Алексея. Вероятно, он надеялся найти там поддержку тех епископов, которые тяготились произволом московского митрополита.

В это время на кафедрах Великороссии сидели следующие лица: архиепископ Алексей Новгородский и Псковский, епископы Дионисий Суздальский, Нижегородский и Городецкий, Герасим Коломенский, Арсений Ростовский, Афанасий Рязанский, Матфей Сарайский, Даниил Смоленский, Евфимий Тверской. Возможно присутствие епископа Черниговского и Брянского Григория. Собственно митрополичья епархия, формальной столицей которой был Владимир, а фактической — Москва, с кончиной митрополита Алексея оставалась в управлении наместника, которым и был Митяй.

Киприан рассчитывал не только на свое красноречие. Он знал, что далеко не все архиереи поддерживают московскую идею автокефалии. Наконец, помимо антимосковских настроений и разного рода политических соображений, имелся и своего рода «психологический барьер». При всех инвективах в адрес греков, при всём отвращении к нравам патриархии русские всё же склоняли голову перед культурно-историческим величием Византии. Они всегда помнили, что их православная вера есть лишь ответвление могучего древа восточного христианства.

«Нигде за пределами империи благоговение перед Константинополем не переживалось столь глубоко и широко, как на Руси. Нигде, кроме сочинений русских странников, посетивших его в позднее Средневековье, не обнаруживалось с такой трогательностью убеждение в том, что этот город является источником истинной веры», — пишет современный исследователь (249, 284).

Религиозные чувства следовало подкрепить политической выгодой. Можно полагать, что Киприан имел какие-то предложения для Москвы в области церковно-политических отношений. Вероятно, не обошлось и без «секретной дипломатии» — приватных поручений от литовских князей к Дмитрию Московскому. Словом, поход Киприана на Москву был смелой, но далеко не авантюрной акцией. На руках у литовского митрополита, безусловно, имелись сильные козыри. Но для успеха ему нужно было прежде всего лично явиться на собор. Это соборное присутствие давало ему и определенные гарантии личной безопасности. Все знали каноническое правило: светский правитель, осмелившийся взять под стражу епископа, отлучается от церкви.

Московская разведка и сторожевая служба знали свое дело. Дмитрия заранее уведомили о походе Киприана. Желая избежать скандала в Москве, князь приказал не допустить святителя в столицу. По дорогам были выставлены крепкие заставы. Если верить Киприану, излагавшему эту историю в одном из своих посланий, московские воеводы имели приказ действовать по обстоятельствам и в случае необходимости даже убить митрополита. Послы Сергия, направленные для его встречи, по приказу князя были задержаны.

Но Киприан верил в успех. Узнав от своих доброхотов о княжеских заставах, он «иным путем пройдох» и всё же въехал в Москву (270, 196). Судя по всему, этот «иной путь» проходил через Серпухов. Правивший там удельный князь Владимир Андреевич Серпуховской был женат на дочери Ольгерда и хорошо знал литовские дела. Возможно, он был лично знаком с Киприаном и покровительствовал ему. Во всяком случае, духовный отец Владимира Серпуховского игумен Афанасий Высоцкий — ученик преподобного Сергия Радонежского — был близок с Киприаном, состоял с ним в переписке, а после второго изгнания митрополита из Москвы (в 1382 году) последовал за ним в Константинополь и поселился там в одном из столичных монастырей.

Московские воеводы не имели права действовать на территории удельного княжества. Здесь Киприан мог чувствовать себя в безопасности.

В этом отношении примечательна хронология его московского анабазиса. 3 июня 1378 года Киприан пишет Сергию из Любутска по пути в Москву. А 23 июня он опять в Любутске и опять пишет Сергию — но уже на пути обратно в Киев. Положим по три дня на путь от Любутска до Москвы и обратно, прибавим еще пару дней на задержки в пути — получим восемь дней чистой дороги. В остатке — 12 дней. Но Киприан не мог все эти 12 дней провести в Москве. Князь Дмитрий стремился как можно скорее выпроводить незваного гостя. В Москве Киприан был не более двух-трех дней. Где же он провел остальные? Понятно, что не в лесу у походного костра. Единственное место, где он мог провести это время, — двор серпуховского князя Владимира Андреевича. При его же поддержке Киприан, миновав московских воевод, добрался до Москвы. Московские заставы просто не посмели бы остановить иерарха, едущего в сопровождении серпуховского князя.