Какую позицию занимал в этом споре князь Дмитрий Иванович? Судя по всему, он менял свои взгляды в соответствии с изменявшейся политической конъюнктурой и расстановкой сил придворных партий. Но и по сути своей его позиция в этом вопросе отличалась двойственностью. Как практический политик, занятый решением текущих проблем, он предпочел бы иметь под рукой всецело преданного ему московского митрополита. Но как политик, обладавший стратегическим мышлением, он понимал обоснованность взглядов Сергия Радонежского и его школы. Идея единого русско-литовского государства со столицей в Москве — над воплощением которой работали потом несколько поколений российских правителей — кружила ему голову, манила своей смелостью. Долго не желая признать права митрополита Киприана, он между тем позаимствовал у него многозначительную титулатуру. Киприан носил титул «митрополит всея Руси», и Дмитрий стал писать на своих печатях «великий князь всея Руси» (305, 149). Такое заимствование митрополит мог только приветствовать. Исследователи отмечают, что прославление Дмитрия как «русского царя» встречается «в писаниях и документах, связанных так или иначе с Киприаном» (327, 57).
Византийский интеллектуал и мистик, Киприан на Руси выступал как писатель и переводчик. Его перу принадлежат вторая редакция Жития митрополита Петра и публицистические послания Сергию Радонежскому и Феодору Симоновскому. Под его надзором — а может быть, и при его прямом участии — велась общерусская летопись. Он написал ряд посланий по церковно-правовым вопросам. Всё это делает Киприана своего рода «культурным героем» эпохи.
Однако увлекаясь обаянием его даровитой личности, исследователи (в первую очередь — филологи, литературоведы) порой теряют историческую объективность и начинают рассматривать людей и события тех лет исходя из политических и карьерных интересов Киприана. Так возникают карикатуры на лиц, не менее достойных уважения, чем сам Киприан. Вот яркий пример такого рода субъективизма.
«12 февраля 1378 года умирает митрополит Московский Алексий, и казалось бы, митрополитом должен был стать именно Киприан. Но здесь Димитрий, не желавший принимать митрополита литвина, в полной мере проявил своеволие и недальновидность, серьезно скомпрометировав и церковную иерархию, в дела которой он грубо вмешался (шесть веков спустя Русская Церковь канонизирует князя Димитрия Донского и тем самым внесет соблазн в ум и чувства верующих). Избранником и любимцем Димитрия стал некто Митяй (в иночестве Михаил), одна из темных, авантюристических и одиозных фигур в истории Русской Церкви» (322, 495).
Историю взлета и падения Митяя, смысл которой мы до конца не понимаем, но которая, безусловно, была ярким, хотя и неудавшимся проектом, — исследователь безапелляционно характеризует как «недостойную, более того, скандальную авантюру» (322, 505).
Вернувшись в Литву, Киприан написал отчет о поездке в Северо-Восточную Русь, где убеждал патриарха в решимости москвичей иметь собственную митрополию и необходимости сохранять с ними добрые отношения во избежание полного разрыва этой Великорусской митрополии с Константинополем.
В Литве Киприан хмуро отозвался о Москве и митрополите Алексее, выставив себя перед местными князьями литовским патриотом, сторонником самостоятельной Литовской православной митрополии. Восхищенные его красноречием, они написали послание патриарху, в котором просили поставить на вакантную тогда литовскую (киевскую) кафедру не кого иного, как самого Киприана.
Подготовив таким образом патриарха Филофея к определенному «организационному выводу», Киприан отбыл из Литвы в Византию. Его расчет оказался совершенно правильным. 2 декабря 1375 года Киприан был поставлен «в митрополита киевского, русского и литовского», с тем условием, что после кончины Алексея он примет под свою власть и все епархии Великороссии…
Зимнее путешествие из Константинополя в Киев представляло много затруднений. Новопоставленному митрополиту спешить было особенно не за чем, и он отправился в путь морским путем весной 1376 года. 9 июня Киприан прибыл в Киев и совершил свою первую литургию в Софийском соборе уже в качестве митрополита. Погрузившись в дела давно осиротевшей Литовской митрополии, он ни на миг не забывал о своей главной цели — Москве…
Весной 1376 года в Москву приехали два патриарших посла — Георгий Пердика и Иоанн Докиан (270, 48). Вероятно, от них-то москвичи и узнали о поставлении Киприана на киевскую кафедру патриархом Филофеем и о его правах на московскую кафедру в случае кончины митрополита Алексея.
Москвичи были возмущены этими известиями и стали во всеуслышание бранить византийского императора и патриарха Филофея, называя их «литвинами», то есть продавшимися Литве (270, 201). По-видимому, тогда же князь Дмитрий Иванович распорядился удалить из числа поминаемых при богослужении («великой ектенье») лиц имя византийского «царя».
Однако всё это были лишь эмоции (вероятно, подогретые властью), которые в политике играют декоративную роль. Известно, что реальная политика делается не на сцене, а за кулисами. Москвичи возмущались «обидой», нанесенной греками старому митрополиту Алексею. Но князь Дмитрий Иванович (да и сам святитель, вероятно, разделявший планы великого князя), в сущности, могли только радоваться такому повороту дел. Сомнительное с канонической (не говоря уже об этической) точки зрения поставление Киприана на кафедру, занятую другим архиереем, давало хороший повод для разрыва церковных связей с патриархатом и провозглашения автокефалии. Но это был, конечно, только повод. Причины, склонявшие русскую правящую элиту к идее автокефалии, были вполне рациональными. И здесь как обычно на первом плане был финансовый вопрос.
Историческая реконструкция любого крупного события русского Средневековья не может быть полной без привлечения трудов первого русского историка В. Н. Татищева (1689–1750). Известно, что он имел в своем распоряжении источники, не сохранившиеся до наших дней. При этом Татищев считал возможным пополнять «Историю Российскую» собственными вставками и комментариями, обоснованность которых остается загадкой. Татищев отводит несколько страниц «смуте в митрополии». Пересказывая «Повесть о Митяе» по тексту Никоновской летописи, историк не только сокращает и редактирует текст, но и делает вставки. Сообщая об отказе Митяя ехать на поставление в Константинополь, Татищев дает краткое пояснение мотивов этого решения: «…да извергнут протори (расходы. — Н. Б.) пути» (71, 132). Этой фразы нет в Никоновской летописи. Но каким бы ни было ее происхождение, она верно отражает суть вопроса. Великие дела и замыслы князя Дмитрия далеко превосходили возможности московской казны…
Итак, летом 1378 года возмущенная произволом патриархии Москва была как никогда близка к провозглашению автокефалии. Но такое расположение умов сохранялось недолго. Победа на реке Воже 11 августа 1378 года сильно повлияла на настроения московских правителей. С одной стороны, Дмитрий почувствовал свою силу, впервые разгромив татар в большом полевом сражении. С другой стороны, битва на Воже неизбежно должна была повлечь за собой карательную экспедицию всеми силами Мамаевой Орды. Нетрудно было догадаться, что ордынцы, убедившись в высоком боевом потенциале Москвы, будут искать союза с Литвой. Помешать этому гибельному для Москвы союзу можно было двумя способами: налаживая добрососедские отношения с великим князем Литовским Ягайло — и вместе с тем показывая литовцам свою мощь и свои возможности пошатнуть литовский трон.
Со своей стороны князь Ягайло, занятый укреплением своей власти и поиском стратегических перспектив, избегал военных конфликтов как с Москвой, так и с Ордой. Он был открыт для переговоров. Но для развития московско-литовских отношений нужен был опытный и нейтральный посредник. На эту роль как нельзя лучше подходил митрополит Киприан. Сотрудничество с ним могло принести Москве гораздо больше пользы, чем упрямое продвижение Митяя. И первым, кто понял это и с самого начала мужественно отстаивал свою точку зрения, был «великий старец» игумен Сергий Радонежский.
