Егор кивнул, не объяснять же, откуда он такой взялся. Не поверит Матрёнка, а то и вовсе, как от нечистого шарахаться станет. А ему в этом времени знакомцы не помешают. Ему ещё придумать надобно, как отсюда выбираться. Сильно Егор не испугался, помнил гадание и шестёрку бубновую. Раз Ворожея ему предсказала возвращение домой, значит, так тому и быть.

— Матрёна, а ты ведь не сказала, куда так торопишься, — сказал он.

— К дядьке своему. Он у меня атаман казачий. Микита по прозванью Дружина, — ответила Матрёна. Она достала откуда-то из-за пазухи онучи, намотала на ноги и принялась обувать лапти, одновременно рассказывая: — Они в поход на Сарай-Берке отправились, а меня не взяли! А ведь у меня свой счёт к ордынцам. Басурмане проклятые всю семью загубили: маменьку, батюшку, братишек малых, всю деревню пожгли. Я цела осталась, потому, как в Пришибе у дядьки гостила. Пойдём со мной, тебе дядька за моё спасение любого конька подарит.

Она вскочила, потопала ногами в лапотках, натянула шапку, пряча под неё косу.

— Попить бы, — сказал Егор.

— Да тут рядом родник. А дядька со товарищи в соседнем леске лагерем стоят. Ждут, пока ордынцы в поход отправятся, чтоб град их стольный захватить, — сказала Матрёна. — Идёшь со мной?

— Иду, — ответил Егор, припоминая рассказ Павла.

Они с Матрёной выбрались из перелеска, прошли немного через степь и зашли в лесок около озера. Там действительно имелся родник. Егор пригоршней зачерпнул воду и с удовольствием попил.

Матрёна, хихикнув, достала из-за камня деревянный ковшик в виде утицы и попила из него.

— Сразу видать, не здешний ты, — произнесла она, вытирая губы рукавом. — Издалека пришёл?

— Издалека, — согласился Егор. — Село моё Волково.

— Не слыхала, — Матрёна покачала головой. — Скажу тебе по секрету, Егорша, казаки великое дело затеяли. Как услышали, что разгромили наши воины войско Мамаево на поле Куликовом, решили выкрасть коня золотого, чтоб не смогла возродиться проклятая орда.

— А конь-то здесь в каку дуду? — не сдержал удивления Егор. — И почему одного?

— Так оба-два не утащить. Под одного-то волокуши особые сделали. Не слыхал ты, значится, про коня волшебного. Я думала по, всей Руси то ведают. Видать, совсем твоё село глухое. Ну, слушай, топать нам порядком, успею обсказать, — ответила Матрёна. Она повела Егора по едва заметной тропе, рассказывая: — Вот помянул ты Бату хана проклятого. Захватил он в свою пору земель без счёту, данью великой обложил, осиротил малых детушек, народ честной — кого не убил, того в полон угнал. И не нашлось воина, чтоб одолеть того хана. А всё потому, что возил он с собой коня волшебного, на котором ихний бог войны ездил. Прознали про то люди русские, надумали коня изничтожить, к хану-то было вовсе не подобраться. Сторожили его воины свирепые, с саблями вострыми, кинжалами, ядом смазанными. Коня тоже берегли, только вот рабов не опасались. Воспользовался тем парнишка пастух и отравил коня волшебного, да сложил за то буйну голову.

Матрёнин рассказ, словно ручеёк лился. Замолчала она, чтоб отдохнуть. Егор посмотрел на небо, понял по солнцу: утро ещё, пару часов до полудня осталось. Это ему после сумерек вечерних показалось, что в день попал.

— А дальше-то что, Матрёнушка? — спросил он. Хоть и знал из рассказа Павла, как коней отливали, но Матрёне-то лучше знать, как всё на самом деле было.

— Так вот, — продолжила она. — Горевал Бату хан, лютовал, половину слуг выпорол, рабов многих и вовсе жизни лишил. Но оказался хан умным да хитрым. Велел согнать к себе мастеров дел колокольных, да заставил из всего золота, что в дань собрал, вылить двух золотых коней, чтоб один в один на волшебного коня походили. Поставил их Бату хан перед стольным градом Золотой Орды для охраны. Но и это не всё. Призвал он колдунов местных, те обряд провели, жертв немеряно своим богам принесли. И вселился дух коня волшебного в золотых. И пока стоят проклятые кони, не сгинет басурманская орда, а коль разобьют её, вновь восстанет, как птица феникс из пепла. Вот скрадём одного коня, считай, сила басурманская наполовину ослабнет. А там, дай Бог, и до второго доберёмся, ежели нужда на то будет.

— Вот ты раззадорилась, аника-воин, — подшутил над Матрёной Егор и сказал: — Кажись, коростель кричал. Не должен бы в эту пору.

Они остановились, прислушиваясь. Неподалёку вновь раздался крик птицы, скрипучий, негромкий. Матрёна радостно улыбнулась и сказала:

— Дозорные нас увидали, зоркие они у дядьки. Ох, он и браниться будет. Горяч, но отходчив.

— Пришли уже? — спросил Егор, оглядываясь по сторонам. Нигде и признака не было, что рядом лагерь. Да и дозорного Егор не увидел.

— Нет, это только первые, ещё будут перед стоянкой. Пока доберёмся, дядька уж всё знать будет. Вот смотри: столь криков, сколь человек идёт, ежели свои, дозорные коростелём затрещат, а чужаки — вороном каркнут, — объяснила Матрёна.

Дальше шли в тишине. Матрёнка, судя по меняющемуся лицу, представляла предстоящий разговор с дядькой. Егор решил, что и ему стоит подумать, как представиться и объяснить, почему здесь оказался. Да так придумать, чтоб на правду похоже было. Не любил Егор ни врать, ни лукавить. «У, аспид», — помянул он про себя бранным словом золотого коня, из-за которого здесь очутился.

Когда они с Матрёной миновали степь и вошли в лес, из-за дерева выступил высокий казак, с чёрной бородой и нахмуренными бровями. Одет он был в кафтан длинный, портки широкие, в сапоги заправленные, шапку с собольим отворотом. На поясе висела сабля в ножнах.

Матрёна ойкнула и спряталась за спину Егора. «Похоже, дядя сам племяшку встречать вышел», — догадался тот.

Вид у атамана казачьего был такой, словно ухватит Матрёну за шиворот, как кутёнка, и сам лично домой, в этот самый их Пришиб, оттащит. Егор решил на себя внимание отвлечь.

— Здрав будь, атаман, — произнёс он и почтительно поклонился.

— Кто таков будешь? — вместо приветствия строго спросил атаман.

— Егор внук Архипов, из села Волково, — представился Егор. Слово «внук» добавил потому, как вовремя вспомнил: в старину фамилии не в ходу были. И в его времени не так давно появились. Не все ещё привыкли.

— И что забыл в этих краях, Егор внук Архипов? Дело пытаешь аль от дела лытаешь? — продолжил допрос Матрёнин дядька.

— Хотел в работники наняться, заплутал маленько. Да к тому же конь скинул и сбежал, — ответил Егор то, что наскоро придумал.

— У кого кони есть, в работники не идут, — подозрительно сказал атаман и спросил: — Коль нужда такая, что коня не продал?

— Очень уж он мне дорог, — сказал Егор чистую правду. Ведь без коня золотого ему, Егору хода домой нет. Да и золото во все времена ценно.

Матрёна высунулась из-за Егора и затараторила, как сорока:

— Дядька Микита, я к тебе через Зябкое болото шла, оступилось, чуть не увязла. Егорша меня спас от беды неминучей. В трясину-то меня кикиморы тянули: зелёные, лохматые, страшные, глаза завидущие, руки загребущие. Еле Егорша меня у той нечисти отбил! Дядька, не бранися, лучше Егорше коня выдели за моё спасение.

Атаман неожиданно задумался и протянул:

— Болото, значит, Зябкое… Нечисть…

Матрёна осмелела, вышла из-за спины Егора, встала рядом с ним и спросила:

— Как с конём-то? А меня домой не отправишь?

— А? — рассеянно спросил её дядька, погруженный в свои думы. — Коня выделю, тебя не отправлю. Ступайте-ка в лагерь, мне думу думать надобно. Чудинко, проведи.

Откуда-то из-за деревьев неслышно выступил казак, к которому атаман обратился. Высокий светловолосый, брови да ресницы тоже белёсые, глаза светло-голубые, тоже почти белые. Егору вспомнилась бабушкина сказка о чуди белоглазой, что предпочла в землю уйти, а веры христианской не принять. Так может, и не сказка то была?

Казак по прозванью Чудинко повёл их по ведомой ему лишь тропке. Егор, как ни приглядывался, не заметил ни тропы на земле, ни веток обломанных, примятых.