Очнувшись, Егор сел и ощупал голову. На затылке обнаружил большую болезненную шишку. Со стороны шатра слышалась какая-то возня. Егор с трудом встал на четвереньки, постоял, унимая тошноту. Взгляд упал на распахнутый ящик. Он захватил молоток и так же, на четвереньках добрался до угла пролётки. Выглянув, похолодел от ужаса. На земле около шатра лежал Павел. Под головой расплывалось кровавое пятно. Но барчонок был жив, грудь его часто вздымалась. Данила склонялся над Павлом, держа в руке топорик, которым Егор мясо рубил.

Егор выпрямился, встав на колени, тщательно прицелился и запустил молоток в голову Даниле. Как ни странно, попал. Маровщик кулем рухнул рядом с Павлом. Схватив оброненные постромки, Егор поднялся, держась за колесо пролётки. Пошатываясь, он, как мог быстро, дошёл до Данилы. Краем глаза увидел, как около невысокого кургана Игнат дерётся с Осипом за саквояж с сокровищами. Егор порывался кинуться на помощь, но решил сначала связать Данилу. Если тот жив остался. Молоток дядька Архип выдал новенький, тяжёлый.

Егор присел рядом с Данилой, заметив, что тот дышит, вздохнул с облегчением. Слава Богу, голова у маровщика оказалась крепкой, грех на душу Егор не взял. Он ловко связал руки и ноги злоумышленнику. Осмотрел голову Павла. Сняв с шеи барчонка батистовый платок, положил под рану. Поднялся и даже сделал несколько шагов в сторону кургана, на подножии которого шла драка. Курган оказался тем, на который показывал Игнат.

Игнат, несмотря на невысокий рост, маровщику не уступал. Дрался жестоко, со знанием дела. Ему удалось отобрать саквояж у Осипа. А тот неожиданно выхватил из-за пояса нож и вонзил Игнату в шею. Кровь хлынула из раны, щедро поливая курган. Игнат упал, но даже смертельная рана не заставила его выпустить сокровища. Осип принялся разжимать сведённые судорогой пальцы Игната.

Егор перешёл на бег, но землю сильно тряхнуло. Он не удержался на ногах. Сел, морщась от боли, сильно его Данила зашиб, да и тряхнуло знатно.

Посмотрев на курган, справа от раскопа, Егор замер, потрясённый. На холме, в самом центре, стоял золотой конь. Он сверкал под лучами заходящего солнца, глаза горели алым рубиновым огнём.

Осип громко охнул и конь ожил. Одним прыжком он добрался до тела Игната и лежавшего на земле Осипа и принялся бить копытами, наваливаясь всей тяжестью. Раздался треск ломаемых костей. Кровь впитывалась в золото, придавая коню красноватый оттенок.

Закончив топтать превращенные в месиво тела, конь, грациозно перебирая ногами, двинулся в сторону Егора и Павла с Данилой. Егор, вспомнив рассказ деда Савелия в трактире, понял, волшебный конь не успокоится, пока всех не раздавит. Он вскочил и кинулся наперерез. Егор не о себе думал, об обещании Павла сберечь. И так не усмотрел, хоть попытаться жизнь спасти.

Конь остановился, ноздри его заходили, как у живого. Похоже, заметив мавкину печать, он попытался обогнуть Егора. Тот, пользуясь заминкой, крепко ухватился за уздечку. Сам не понял, как в седле оказался. Не хотел он ловить золотого коня, но раз вышло так, направил в степь, уводя подальше от Павла.

Конь проскакал в аршине от Павла, не задев копытом ни его, ни Данилу. Он послушно помчался на простор. Оставаясь золотым, он ощущался Егором настоящим. Сам скакун, поводья, седло, стремена, вот только живого тепла и запаха не было.

Скакал конь плавно, словно летел над землёй. А степь затаилась: стихли кузнечики, не пели птицы, даже ветер не шумел в траве. Егор направлял коня к горизонту, туда, где уже почти полностью зашло солнце. На небо вышла луна, ещё бледная, еле заметная. Отрывки мыслей мелькали в ушибленной голове Егора, никак не собираясь в какое-нибудь решение. И он гнал вперёд волшебного скакуна.

Внезапно впереди прямо в воздухе появилось что-то странное, похожее на проём широкой двери. Там, за волшебной дверью, высоко стояло солнце, а вдали виднелся прекрасный золотой город, стоящий на холме. Глаза слепило от блеска, но Егор заметил двух золотых коней, стоящих у ворот на высоких мраморных постаментах.

Егор изо-всех сил натянул поводья, пытаясь остановить коня. На этот раз конь не послушал и прыгнул прямо в волшебную дверь.

Золотой конь, запрыгнув в проём волшебной двери, приземлился посреди полянки в перелеске около небольшого болота. Тут он решил послушаться ездока и встал, как вкопанный. Егор не удержался и свалился на землю, выпустив из рук поводья.

Почуявший свободу конь поскакал прочь, да не просто поскакал, а становился бледнее, прозрачнее, пока совсем не растворился в воздухе.

Егор, придерживая руками многострадальную голову, которой вновь умудрился приложиться о землю, сел.

— Вот скотина золотая, растудыть твоё коромысло! — в сердцах выругался он вслух. Оглядевшись, пробормотал: — Это куда ж меня занесло?

Со стороны болотца, скрытого от глаз камышом, раздался тоненький голосок:

— Эй, есть кто живой? Спасите!

Егор вскочил и захромал на голос. Ногу он тоже ушиб. Подойдя ближе, заметил, как пытается выбраться из тёмной затянутой ряской воды худенький парнишка. В рубахе и портах, из грубого полотна, в жилетке меховой, натянутой до бровей шапке. Через шею лапти перекинуты, между собой завязками связаны.

И что странно, у самого берега парнишка завяз, всего по колено, за камыш цепляется, а выбраться не может. Присмотрелся Егор. Батюшки светы! А из трясины за спиной парнишки две кикиморы высовываются, ноги ему водорослями обвивают.

— Руки давай! — крикнул Егор, подходя ближе, и крикнул на кикимор: — А ну, быстро дитёнка отпустите!

Кикиморы, с зелёными волосами, желтоватыми лицами, вытаращили на Егора зелёные же глаза. Видать, заметили мавкину печать, потому как быстренько размотали водоросли и под кочки болотные нырнули. Мавка ведь среди водной нечисти, вторая по старшинству после водяного.

Но Егорша о том не думал, схватил парнишку за обе руки и выдернул из болота, как репку из грядки. С парнишки слетела шапка, и на спину упала толстая чёрная коса.

— Так ты девица, — удивлённо протянул Егор.

Девица посмотрела на Егора синими глазами и спросила:

— Кто там, в болоте?

Губы её подрагивали от страха, сама она назад обернуться боялась.

— Так кикиморы, — просто ответил Егор. — У нас-то их старухами страшными описывают, а тут девки, да лицом приятные, только зелёные.

Со стороны болота раздался плеск, похожий на смех.

— Ой! — вскрикнула девица, прижимаясь к Егору и утыкаясь лицом в его рубаху.

— Не бойся, они в тину спрятались. Я Егорша, а тебя как зовут-величают?

Девица отодвинулась, подняла шапку, встряхнула, обернулась на болото.

— Давай-ка отойдём, от греха, — сказала она. После того, как вышли на полянку, представилась: — Матрёна я, с Пришиба.

После чего присела около берёзки, опираясь спиной о ствол. Видать, ноги после пережитого плохо держали. Егор опустился на траву напротив.

— Что же тебя, Матрёна, через болото понесло? — спросил Егор.

— Да тут гать надёжная проложена, в обход-то куда дольше. И говорили ведь бабки, что в Зябком болоте нечисть завелась, да я не поверила. Бабки, сам знаешь, много что наболтать могут, — ответила Матрёна. — А ты сам-то куда направляешься?

Егор почесал затылок и ответил:

— Да, пойду коня золотого искать. Сбежал он, подлюка.

Матрёна, напрягшаяся на первых словах, вздохнула облегчённо и протянула:

— Так ты о живом коньке-то… — Затем пристально глянула на Егора и велела: — А ну, побожись, что не засланец ордынский, не шпиён ханский.

— Вот те крест! — сказал Егор, перекрестился, достал из под рубахи крестик и поцеловал его. В уме забрезжила догадка, что конь золотой его закинул в стародавние времена. Чтоб подтвердить это, спросил: — О каком хане речь ведёшь? О Батые?

Матрёна рассмеялась, махнув рукой.

— Вспомнила бабка, как в девках ходила! Бату хан уж почитай второй век в земле гниёт, чтоб ему в аду тошно было, ироду. Шуткуешь, небось?