С первыми покупками Егор цену сбить пытался осторожно, робко даже, а к концу во вкус вошёл, базар, на то и базар, чтоб на нём всласть поторговаться можно было. Возвращался Егор с полной сумой гостинцев, чувствуя себя так, словно день косой отмахал. Про себя думал: «Выходит, и торговать — дело нелёгкое, тут вон покупал лишь, весь упарился».

На ночь Егор остался в больнице, собирался в трактир, да фельдшер Семён уговорил остаться. Сказал:

— Ты, Егорша, парнишка и сам, видать, фартовый, и нам удачу принёс. Аннушка вон, замуж выходит, доктору приглашение пришло в столичную больницу, меня с собой берёт. Из больных после матушки Пистимеи никто не помер. К тому же дежурства, когда ты ночуешь, спокойные, а мне как раз сегодня заступать.

— Так и быть, останусь, — согласился Егор.

Семён похлопал его по плечу, Егора он уважать начал с того момента, как тот не побоялся против него пойти, добился, чтоб Павла доктор осмотрел.

Дежурство и впрямь выдалось тихим. Егор, уставший за день, крепко уснул на уже обжитом диванчике. Сон-явь перед утром пришёл, странный, на другие не похожий. Видит Егор город золотой не своими глазами, а глазами парящего в небе орла. С высоты всё как на ладони: вон лесок, где казаки лагерем стояли, вон дорога, по которой до стольного города Орды добирались. Вот сам Сарай-Берке. Только нет перед воротами золотых коней. Орёл делает пару взмахов и вновь парит уже над степью. Там хоронят хана, видать, того самого Мамая, потому как рядом с его смертным ложем ставят оставшегося золотого коня. Перед тем, как приступить к возведению кургана ордынцы падают на колени и утыкаются лбами в землю, молятся. Ещё пара взмахов крыльев и внизу Зябкое болото с торчащими у берега обломками гати, подальше колодец с коновязью, у которого они с Матрёной попрощались. «Давай, ещё немного, там Пришиб, может, хоть одним глазком Матрёнку увижу», — мысленно просит орла Егор. Птица послушно взмахивает крыльями и… Егора выкидывает из сна.

«Чуток не долетели», — подумал он, просыпаясь. За окном начинало светать. Егор повернулся на другой бок, но больше не уснул, лежал с закрытыми глазами, вспоминая встречу с Матрёной. Он ведь и когда платок для дочери кучера выбирал, о подружке своей нежданной думал, купил голубенький с синими цветочками, под цвет её глаз. Понимал, не ладно это, покупать подарок одной девице, а думать о другой. Но уж как вышло. А потом, может, и не сложится у них с дочерью дядьки Архипа. По словам отца, она красивая да бойкая, а на Егора такие девицы и не смотрят. Но кучер с Егора слово взял, что по приезду в первое же воскресение тот к ним в гости придёт.

К отъезду в родное Волково собрались за час до полудня. Провожать вышла вся больничная обслуга. Егору и вовсе каждый вручил небольшой подарочек. Сторож — крепкий кнут, сестра Анна с женихом — кошелёк из телячьей кожи с бумажным рубликом внутри.

— Это, чтобы денежка водилась, — сказала сестра Анна, обнимая Егора на прощание.

Больничная кухарка — свёрток с пирожками, фельдшер Семён — складной ножик. Не остался в стороне и доктор, вручил книгу, со словами:

— Слыхал я, ты грамоте обучен. Вот стихи о крестьянах Николая Некрасова, думаю, тебе понравится.

Егор от души всех благодарил, чувствуя себя немного неловко. Вроде, ничего особенного для людей не делал, а они вон как родного провожают.

Когда Пётр Фомич и Павел вместе с Прошкой уселись в экипаж, запряженный тройкой, появился следователь. Василий Степанович ехал верхом на коне рыжей масти. Подъехав, он спешился, попрощался с Павлом и Петром Фомичом, после чего направился к Егору, стоящему у пролётки, ведя в поводу коня.

— Ну что, Егор Архипов, принимай подарок, — сказал следователь, вручая повод онемевшему от удивления Егору. Затем добавил: — Это дончак, порода Степная казачья. Арабский скакун тебе без надобности, а вот такой конёк пригодится. Да, седло со всем прочим тоже тебе.

— Василь Степаныч, уж слишком дорог такой подарок, — растерянно произнёс Егор.

Следователь склонился к его уху и шепнул:

— Ко мне во сне Межага приходил. Сказал, мол, сделай Егору подарок не только от себя, но и от нас, Заволжских казаков. Вот выполняю, — после чего добавил уже громко: — Прощай, Егор Архипов, Даст Бог, свидимся.

Он пожал Егору руку и быстрым шагом отправился к казённой двуколке со стражником на облучке, которую раньше никто не заметил.

Михайла Иванович хлопнул оробевшего Егора по спине и сказал:

— Ты, Егорша, не смущайся, раз дарят, значит, заслужил. Давай помогу коня к пролётке привязать. Дончаки и под седло хороши, и в упряжь.

Вскоре из губернского города выехал маленький обоз: впереди экипаж, запряжённый тройкой лошадей, следом — пролётка, сзади к которой привязан был рыжий, золотой под солнцем, конь.

К дому родному подъезжал Егор верхом на дончаке. По обе стороны от седла свисали полные гостинцами сумки. Вечерело. Около соседских ворот дед Зуда чинил скамейку. Обернувшись на стук копыт, он выронил из рук молоток и завопил:

— Растудыть твоё коромысло! Егорша вернулся!

На вопль деда на улицу высыпали все обитатели трёх домов: Архиповы, Кузнецовы и Корзинкины. Дальние соседи во дворах остались. Любопытство праздное в селе порицалось, вот и приходилось людям через заборы да щель в воротах подглядывать. Интересно же.

Егор спешился и тут же попал в маменькины объятия.

— Сыночек, родненький! — заголосила маменька. — Мы уж тут, что и думать не знали, когда Пётр Фомич в губернию помчал. Хорошо, Архип-кучер, когда черепки проклятые завозил, сказал, что с тобой всё в порядке.

— Братик приехал! — в два голоса кричали сестрёнки, прыгая рядом с Егором вместе с младшими внуками деда Зуды. Филька с Васяткой смирно стояли, считая себя взрослыми, так радость проявлять, лишь глаза блестели радостью и интересом. Хотя не только у них.

— Коня, чай, барин бывший на время дал? — спросил осторожно отец.

— Нет, батюшка. Дончака мне следователь из судейских подарил за… — тут Егор слегка запнулся и продолжил: — За вспоможение в расследовании преступного деяния.

Все дружно ахнули и от новости, и от непонятных важных слов. Дед Зуда подошёл к самой морде коня.

— Эй, дарёному коню в зубы не смотрят! — прикрикнула на него Егорова бабушка.

— Так не мне подарили, а Егорше, — резонно ответил дед, заглянув подарку в зубы и еле успев увернуться от укуса. Затем восторженно провозгласил: — Молодой конёк да резвый. Хорошую ты, Егорша, видать, службу сослужил этому, как его, следователю. Как назвал жеребца-то?

— Сивка-Бурка, — ответил Егор, вспомнив, как вызывал золотого коня.

Он раздал ребятне по маленькому тульскому прянику в виде лошадок. Если Васятка и сестрёнки долго разглядывали лакомство и, не спеша, слизывали глазурь, то внуки деда Зуды быстро стали жевать. Пока их бабка не отобрала и не припрятала в сундук до праздничка. Скуповата была у деда Зуды бабка, прижимиста, но и она разулыбалась, когда Егор всем соседям выдал по большому тульскому прянику в форме самовара. Он таких много набрал: и соседям, и своим, и Ворожее, и дядьке Архипу — не идти же в гости с одним платочком для его дочери.

Егорова бабушка чуток поворчала, про простодырость внука, но уже по привычке. Ведь сама тут же пригласила соседей к ужину.

— Только разносолов не готовили, уж, чем богаты, тем и рады, — сказала она.

Васяткина мама и сноха деда Зуды тут же вызвались помогать, сказав, что и они к столу кое-чего добавят. Договорились собраться через часок.

— Как раз успеем до прихода коров и до вечерней дойки, — сказала маменька, счастливо поглядывая на сына.

Дома Егор и родным гостинцы выдал: отцу с дедом по картузу с лаковыми козырьками, маменьке с бабушкой по красивому платку, сестрёнкам кучу ленточек да бусиков. Нарочно брал одинаковые, чтоб ссор не было.

— А себе чего купил? — спросила младшая сестрёнка.

— Мне и коня хватит, — ответил ей Егор и добавил для всех: — Перед домом, я в поместье заехал, так Пётр Фомич за спасение сына мне дорогой подарок сделал. Вот бумаги на дом и надел.