Хан кидает старому мастеру полный кошель золотых монет и милостиво кивает, указывая на ведущую от прекрасного города дорогу. Старик ловит кошель, кланяется хану и спешит прочь, опираясь на руки подручных. Когда мастера скрываются из вида, хан подзывает одноглазого воина и, молча, проводит рукой по горлу. Одноглазый отдаёт приказ и несколько воинов, пускаются вслед мастеру и подмастерьям, на ходу доставая из ножен кинжалы. Хан довольно улыбается, ибо только у него такие кони. И никто не сможет раскрыть секрет их создания.

Егор, понимая, что ничего не может сделать, что он всего лишь видит сон, пытается кинуться за старым мастером, спасти от неминуемой гибели.

Егор действительно рванулся бежать, потому что проснулся от того, что больно ударился о бок пролётки коленом. Открыв глаза, он долго лежал, успокаивая птахой бьющееся сердце. Над бескрайней степью всходило солнце, развеивая сумрак и ночные сны.

К раскопкам приступили рано. Сначала маровщики и Игнат, который справедливо считал, что за братьями нужен пригляд. Егор даже усмехнулся, вспомнив присказку деда Зуды: «Видели, глазонки, что брали, тепереча ешьте, хоть повылазьте».

Пока Егор завтрак сготовил, копатели ещё пару черепков добыли, да гребень старинный.

Павел, только вставший, даже проснулся, когда Игнат протянул ему находку, почистив полой кафтана. На работы он плохонький надевал, Павлу так же советовал одеться, Егор слышал этот разговор, но у барчонка такой одежды не водилось. Егор уж порывался свою запасную предложить, но представив, как Павел сморщит нос, передумал.

— Это же слоновая кость! — воскликнул Павел.

— Баба схоронена, — сказал Осип. Они с братом тоже подошли к костру на завтрак.

— Богатая мара должна быть, — заметил Данила и трижды сплюнул через левое плечо, чтоб не сглазить.

— Точно ханша здесь покоится или любимая наложница, — протянул Павел, щуря глаза.

Он присел по-турецки на циновку. Судя по мечтательному виду, Павел представлял себя тем самым ханом, окружённым прекрасными девами.

Егор разложил по мискам рассыпчатую гречневую кашу. Господам добавил по куску копчёного мяса, себе и маровщикам сдобрил салом. Над затухающим костром висел ещё один котелок с заваренным чаем.

Егор пожалел, что Игнат запретил брать самовар, посчитав громоздким. «А вот наняли бы верблюда, пили бы чай, как положено», — подумал он, посмотрев на Игната.

Тот, заметив обращенный на него взгляд, сказал:

— Егорша, как поедим, подтащи к раскопу два ящика, в один соломы постели. В тот, где солома, сложим черепки и всё хрупкое. В другой — остальное. Для самого ценного возьми в шатре саквояжик, в котором твой барин галстуки да исподнее держит. — Повернувшись к другу, добавил: — Не морщись, Павлуша, полежат твои подштанники вместе с другой одеждой.

— Будет сделано, сударь, — ответил Егор, разливая по кружкам чай.

Он заметил, как переглянулись между собой братья после слов о ценностях. Подумал, тут не только Игнату, ему тоже нужно во все глаза смотреть. С Павла толку-то мало.

Павел с Игнатом и маровщики копали до вечера, прерываясь лишь на еду и короткий отдых. На этот раз работали они лопатами с короткими черенками и совками, находки обметали специальными метёлками. Нашли ещё черепки, которые Егор бережно уложил в ящик, перестилая соломой. Он подивился красивому узору, на некоторых кусках хорошо сохранившемуся.

Игнат всё найденное записал в уже знакомую Егору тетрадку. «Неужели и здесь шельмовать будет? — подумалось Егору. — А ведь может. Павел-то компаньону, как себе, верит. Ну, да Бог с ним. Вреда не причинит, а за барское добро я не ответчик». Но на всякий случай Егор решил запомнить, что и сколько нашли в кургане.

Отрыли ещё медные, позеленевшие от времени, кувшин и поднос, это пошло в другой ящик. В саквояж отправились гребень из слоновой кости и небольшое зеркало в почерневшей серебряной оправе. Зеркало нашлось уже после ужина. Для проверки Игнат даже протёр оправу тряпицей, смоченной в специально захваченной им жидкости.

— Серебро, — сказал он, довольно глядя на заблестевший участок, затем добавил: — Всё на сегодня. Мы почти приблизились к самому захоронению. Нужно будет действовать ещё осторожней.

Отмывались в реке. Егор почистил одежду Павлу и за одним Игнату. Стирать не стал, решив, что ещё разок можно надеть, к тому же за ночь вещи могли и не высохнуть.

Саквояж Егор занёс в шатёр под внимательными взглядами братьев. Опасался, а ну как впадут во грех? Черепки им без надобности, а вот серебро — другое дело.

Лошадок, с которых он утром снял путы, Егор сгонял на водопой и вновь стреножил. Если кобыла маровщиков перенесла это спокойно, то лошадки хозяина недовольно фыркали и отбрыкивались — понравилось на вольном выпасе.

Егор управился, когда солнце уже зашло, степь окутали сумрак и тишина. Лишь изредка стрекотали сверчки и кузнечики, тут же замолкая, да резко вскрикивала ночная птица. Он долго лежал на спине, глядя, как появляются звезды, и становится ярче убывающая луна. Егор улыбнулся, вспомнив сказку деда Зуды. Как там, в селе, родные? Тоже, небось, спать легли. Вертятся на печи сестрёнки, похрапывает дед, ворочается, в попытках уснуть, бабушка. Глаза Егора начали слипаться, сам не заметил, как уснул. И снова перед рассветом пришёл необычный сон.

Звучит дивная музыка. Большой зал во дворце, колонны мраморные, потолок — куполом, стены дорогой парчой обшиты, пол коврами устелен. На куче пуховых подушек лежит хан в шёлковом халате, чалме на голове. Егор не видит лица хана из-за слуг, обмахивающих того диковинными перьями, собранными наподобие метёлки и привязанными к длинным палкам. Рядом круглый стол с подносом полным фруктов и кувшином, не медным, из серебра. По бокам большие вазы с узором, как на черепках, в кургане найденных.

Но это всё Егор мельком замечает, взгляд притягивает танцовщица в центре. Тонкая, гибкая. Одета в широкие лёгкие штаны, собранные у щиколоток золотыми браслетами. Пояс с монетками. На шее и двух чёрных, как смоль, косах такие же монетки, на тесьму золотую нанизаны. Короткая без рукавов рубаха, вся расшита каменьями да жемчугом. Смуглые руки, змеями извивающиеся, браслетами да колечками унизаны. Лицо до половины закрыто прозрачной тканью, хорошо видны лишь тонкие, словно нарисованные брови и чёрные блестящие глаза.

С двух сторон от танцовщицы плетёные из лозы кувшины с узкими горлышками, из них приподнимаются змеи, изгибаясь так же, как девушка. Музыка становится всё медленнее. Гибкий стан и руки девушки двигаются плавно, тягуче, завораживающе. Змеи засыпают, скрываясь в кувшинах. Слуги подхватывают кувшины, закрывают крышками и уносят. Танцовщица замирает. Хан несколько раз хлопает в ладоши и взмахом руки отпускает её.

Выходя из покоев хана, наложница сталкивается в дверях со слугой, ведущим на поводке диковинного зверя, похожего на большую кошку, с песочного цвета шерстью, в чёрных пятнах и гладким длинным хвостом. Танцовщица останавливается, приседает и обнимает руками шею зверя, который жмурится и мурлычет. Но она тут же отпускает любимца, ведь его ждёт хан, легко поднимается и выскальзывает в длинный коридор. Там её ожидает толстый слуга. Он отводит наложницу в другие покои. Тоже большой зал, в углу на подушках восседает ханша. Властная крупная, укутанная в шелка и парчу с головы до ног, с высокой причудливой шапкой на волосах. Рядом служанка наливает вино из кувшина в золотые кубки. Танцовщица опускается на колени перед ханшей, склоняя голову. Ханша быстро подливает в один кубок что-то из маленькой бутылочки, вынутой из рукава. Ласково улыбаясь, она протягивает этот кубок танцовщице.

— Не пей, там яд! — хочет крикнуть Егор, но горло перехватывает.

Егор рванулся вперёд и проснулся, чуть не упав с пролётки. Второй раз он попытался изменить то, что уже давно произошло. Егор откуда-то знал, что видит то, что действительно было. Знал и то, что в кургане лежит кто-то из его сна: или любимая наложница хана, либо отравившая её и поплатившаяся за это ханша.