— Смотри мне в глаза, взгляда не отводи, расскажи о встрече с мавкой.

Егор посмотрел в карие, почти чёрные глаза и почувствовал, как его затягивает в них, словно выворачивая душу, возвращает в ту ночь. Слова лились сами, а он видел, как наяву то, о чем говорил.

Теперь только ясно осознал то, что по первости не заметил. Неживой вид Ульянки, необычный голос, прохладу, что от неё через костёр веяла. Пень, покрывшийся инеем, слова о том, что успеть ей надо до первых петухов, прощание. Пророчество о золотом коне. А ещё вспомнилось, как шла Ульяна к перелеску, а трава под её ногами не приминалась.

Закончив рассказ, он воскликнул:

— Получается, я Ваську с Филькой мавку догонять отправил? На верную смерть послал?

От ужаса от того, что могло произойти, Егора пробрал холодный пот.

Ворожея подтащила табуретку и сказала:

— Ногу сюда. — Она ловко разрезала повязку от колена до пальцев и скинула в бадью, легко отошедшую от раны ткань. Разглядывала ногу, качала головой. — Вот шов не снят, вот ещё один, уж гнить начал. Митрич опять что ли с похмелья был?

— Кажись да, руки у него дрожали, — ответил Егор. Митрич, сельский фельдшер выпить был не дурак. — Маменька просила батю Митричу чекушку в трактире купить, не послушал.

— Зря, — коротко ответила Ворожея и добавила: — молодец, что про чекушку напомнил.

Она метнулась к шкафу и вынула непочатую бутылку водки и чарку. Сначала налила чарку, одним махом выпила, зажевала калачом. После чего плеснула водки себе на руки, Егору на ногу, — он еле удержался, чтоб не подпрыгнуть от боли, — и на нож. Зажгла свечу и принялась прокаливать над огнём лезвие.

— Тётушка Ворожея, резать будете? — опасливо спросил Егор. Трусом парень не был, но лечиться страсть как не любил.

— Нитки вытащу, да гною выход дам, — сказала Ворожея и, произнеся: — Ну, с Богом, — двинулась к Егору, держа наготове острый нож.

«Хорошо, что маменька не видит», — подумал Егор, отвернувшись. Резкая боль заставила сжать зубы, но прошла так же быстро, как и возникла. Егор осмелился посмотреть, что там с ногой. Нитки Ворожея вытащила, надрез сделала и, поливая ногу водой из стакана с серебряным крестом, приговаривала:

— Водица святая, водица живая, забери кровь дурную, смой боль да гнилость, яви Божью милость: от беды спасенье, от хвори исцеленье. Аминь.

— Как будто легче стало, — произнёс Егор, наблюдая, как ловкие руки накладывают на рану мазь и наматывают повязку.

— Знамо дело, легче, — сказала Ворожея и первый раз за всё время улыбнулась. Протянула баночку с мазью. — Держи. Через день мажь. Ну, ещё на свече погадаем, и можно твою маменьку звать.

Ворожея выпрямилась, сполоснула руки и лицо, на котором выступили бисеринки пота под рукомойником, висевшим у двери.

Они подошли к столу, Ворожея сунула Егору ковшик с воском и заставила держать над свечой, чтобы растопить. Сама налила воды в широкую миску.

— Готово, — сказал Егор.

— Вот сюда в центр лей, да не сразу, а потихоньку, — велела Ворожея.

Егор медленно принялся лить в воду расплавленный воск, а когда закончил, они с ворожеей в один голос произнесли:

— Конь!

Застыв, воск собрался в фигурку тонконогого золотистого коня. Ворожея отправила Егора за матерью. Выйдя на крыльцо, он замер, с улыбкой смотря на придремавшую маменьку. Она улыбалась во сне, а рядышком на завалинке стоял пустой туесок из под малины. Видимо, почувствовав взгляд, она встрепенулась, открыла глаза и спросила:

— Всё уже?

Егор, молча, кивнул. Когда они вошли в избу, хозяйка успела убрать бадью, поставить на место стул, спрятать всё ненужное, отдёрнуть занавеску у икон. Мать с сыном вновь уселись рядышком на лавке.

— Сглаза и порчи на Егоре нет, — без предисловий произнесла Ворожея, глядя на маменьку. — Но вот печать незримая от мавки имеется. Отливать не буду. Егорше печать не повредит, скорее, охранит от нечисти. В гаданье на свечах конь вылился. Хороший знак. Нежданные перемены в жизни, тут и дорога к месту, что на картах выпала. Может, удача. Ну, тут, как сын твой сам себя проявит, не помешают в труде усердие, воля, смелость, но и осторожность. Про совет мавки не могу точно сказать. Или впрямь настоящий конь, или предостережение, чтоб от блеска золота тебя, Егор, жадность не обуяла. Чтоб не брал ношу больше, чем унести сможешь. А теперь пойдёмте к кладбищу, проводим Ульяну, я вас короткой тропой проведу.

Ворожея накинула тёмный полушалок, сунула в карман кафтана флакон из тёмного стекла. Дала Егору старые калоши, чтоб с башмаками не мучился, а маменьке чёрный платок, вместо цветастого голову покрыть. Когда вышли, дверь на замок запирать не стала, просто плотно прикрыла. Егор с маменькой переглянулись, видать не зря ходили по селу слухи, что избушка Ворожеи заговорена от кражи. Проверить, так ли это, желающих пока не нашлось.

От избы Ворожеи до дальнего участка, где издавна самоубийц хоронили, дошли быстро. Тропа, туда ведущая, не заросла, ходили по ней, видать, не раз. Не сказать, чтобы часто люди на тяжкий грех решались, руки на себя накладывая, но за годы прилично могил скопилось. Прозвали в народе участок Неупокоенным кладбищем. От обычного кладбища его овраг да рощица берёзовая отделяли.

— Жених мой тут схоронен, — неожиданно сказала Ворожея. — Не дал старый барин согласия на венчание. Больше того, велел милого моего в солдаты отправить. Ну а жених на вожжах в сарае вздёрнулся. И ведь в те года как раз срок службы с двадцати лет до двенадцати снизили. Давно бы уж отслужил мой Ванечка, а я б дождалась, даже деток успели б народить.

Ворожея промокнула глаза краешком полушалка.

— Ох, тётушка, — только и сказала маменька со вздохом.

— Не сбылось, не долюбилось, чего и жалеть, — ответила Ворожея. — Разговорилась я не к месту, да уж больно Егорша на Ванечку моего похож. Вон, смотрите, телега с гробом, ко времени мы добрались.

И впрямь с другой стороны Неупокоенного кладбища, куда вела просёлочная дорога, подходила траурная процессия. Иван-кузнец вёл под уздцы лошадь, впряжённую в телегу. На телеге около закрытого гроба, обнимая его обеими руками, сидела Ульянкина мать. Следом шли сельчане, не так много, старики, да те, кого староста от сенокоса освободил. Сам староста тоже шёл, головы не поднимая. Из детей был лишь Васятка. На похороны самоубийц брали только тех ребятишек, что усопшему роднёй близкой доводились.

Двигались провожающие медленно, Егор успел могилки разглядеть. Простые холмики, без крестов, как и положено, но ухоженные. На всех лежали небольшие каменные плиты с высеченными надписями, а около некоторых и скамейки стояли.

— Тётушка Ворожея, а разве здесь надгробья разрешается ставить? — спросил Егор.

— Кресты нельзя, а на плиты с именами, да годами жизни запрета нет, — ответила Ворожея и вновь разговорилась: — По моей просьбе барин их согласился ставить. Говорит, вину свою перед нами с Ваней искупает. Побоялся за нас перед папенькой вступиться. Да я-то зла не держу. Куда волчонку до матёрого волка, барин мне одногодок, совсем юный тогда был. Я тут присматриваю за порядком, да чтоб заложные покойники не появились.

— Это те, что из могил встают, мор, засуху наводят? — спросил Егор, вспомнив страшные истории, которые ребятишки любят в ночном друг дружке рассказывать.

Ворожея, молча, кивнула и сказала:

— Пока жива, не допущу того. Да и в посмертии стражем душ неупокоенных тут встану. Грехи свои за гаданья, заговоры, лечение искупать.

— Ох, что ж ты такое говоришь, тётушка, — сказала маменька, прикладывая руку ко рту.

— Виденье было, — коротко ответила Ворожея, останавливаясь.

Они дошли до свежевырытой могилы. Рядом стоял, опираясь на лопату могильщик. Вскоре и телега подъехала. Лошадь выпрягли, пастись на лужок пустили. Все встали вокруг телеги, Егор с маменькой и Ворожеей тоже подошли.

— Гвозди забивать? — спросил могильщик.