Поговаривали, что Ворожея не только молочная сестра старому барину, но и единокровная. Отец барина частенько с дворовыми девками грешил. Супружница его, знай, успевала тех в дальние деревни замуж отдавать, а кого и вовсе продавала.

Всё это рассказывала Егору маменька, пока они шли сначала по улице, а затем и по лесной тропинке. У Егора нещадно болела втиснутая в башмак нога. Не выдержав, он остановился, снял обувь, связал шнурки и перекинул через плечо. Маменька лишь вздохнула тяжко.

— Никак, сглазил тебя кто, сынок. То ногу сбередил, то вот мавку встретил, — сказала она.

— Вот сейчас у Ворожеи и спросим, — ответил Егор, тоже вздыхая, только от облегчения. Идти босым оказалось куда проще.

Тропу к охотничьему домику хорошо проторили: ходили кому сглаз снять, кому на жениха поворожить, кому немощь какую залечить, а кому и прошение составить, письмецо написать. Ворожея грамоту разумела. Злые языки нарекали её ведьмой, не прижилось. Порчу Ворожея не наводила, трав, чтоб плод вытравить, гулящим девицам не давала. Опять же в церковь часто ходила, да и с отцом Макарием, старым священником дружна была.

Правда с новым батюшкой она в пух и прах разругалась после первой же его проповеди. Батюшка её анафеме предал, а Ворожея поклялась, что ноги её в церкви не будет, пока он в этом приходе. Сказала, что лучше в город в храм ездить будет. Никто в селе толком не понял сути спора, что-то о богословских учениях.

Поначалу народ Ворожею осудил, правда, за глаза. Мало ли когда понадобится, ведь, к примеру, у деток малых испуг лечить, она одна и умела. Но пообщавшись с новым батюшкой, все стали поговаривать: «Да, это не отец Макарий. Царство ему Небесное».

Изба Ворожеи оказалась добротной, большой, по обе стороны имелись сараи. Перед одним сушились на раскинутом полотне травы. Дверь была приоткрытой, словно хозяйка кого-то ждала.

Маменька шагнула на крыльцо первой. Егор поспешил за ней, вошли они в избу одновременно.

— Доброго утра, тётушка Ворожея, — произнесла маменька, крестясь на висящие в красном углу иконы.

Хозяйка, немолодая, высокая, с крупными чертами лица, сидела у стола и тасовала колоду карт. Устремив пронзительный взгляд тёмных глаз на Егора, она резко спросила:

— Согласие было?

— Что? — не понимая, переспросил он, невольно попятившись и упираясь спиной в косяк.

— Мавка дала согласие идти за тебя? — уточнила Ворожея.

— Н-нет, — ответил Егор, растерявшийся от пристального внимания. Взгляд Ворожеи притягивал, не давая возможности отвлечься или оглядеться. Егор продолжил, слова словно сами, без его воли, произносились: — Сказала, жалеет, что раньше не разглядела, чтоб лихом не поминали. Простилась с поклоном. А мне за доброту совет дала: не ловить золотого коня.

Маменька, услышав подробности, охнула, приложив руку ко рту. А после того, как Ворожея перевела взгляд на неё, поспешила сказать, показав корзину:

— Вот, тётушка, гостинец тебе.

— На лавку поставь. Сами тоже садитесь, — сказала Ворожея и вновь опустила глаза на карты, ловко перемешивая колоду.

Егор потихоньку огляделся. Зажиточно жила Ворожея, кровать деревянная под пологом, шторы бархатные, шкаф резной, посуда в нём почти как у барина в усадьбе. Оклады у икон позолоченные. На столе самовар с росписью, голова сахара, булки маковые. Видать, не врали люди, сестра Ворожея их бывшему барину. С подношений благодарных такого не наживёшь. Да и на лицо очень они с барином похожи. Маменька тоже украдкой осматривалась. Когда Ворожея вновь подняла голову, Егор с маменькой невольно выпрямили спины и замерли под пронзительным взглядом.

Ворожея встала со стула с резной гнутой спинкой и выложила на стол бубнового короля. Затем протянула карты Егору, коротко приказав:

— Тасуй.

Сама же подошла к иконам, прикрутила фитиль у лампадки, прошептала что-то типа: «Прости, Господи, меня грешную» и задёрнула красный угол специальной занавеской.

— Тётушка Ворожея, — позвала маменька, — посмотри, не сглазил ли кто Егоршу.

Егор старательно тасовал колоду. Карты, новенькие, атласные, гладкие, словно гладили пальцы. Он таких и не видел ни разу, хотя девки в селе гадали частенько, да и мужики никогда не отказывались в дурака перекинуться. Но разве сравнишь их потрёпанные старенькие колоды с этой.

— Сдвинь от себя левой рукой, — распорядилась Ворожея, забрала колоду и ответила маменьке: — Расклад посмотрю на Егоршу, на сглаз и порчу проверю, ногу подлечу. На гаданье, так и быть, оставайся. А дальше пойдёшь на завалинку у дома, там подождёшь. Бабам в тягости, не должно обряд видеть. Ежели только их самих не пользуют.

Егор с матерью переглянулись, затем дружно уставились на Ворожею.

— То-то я думаю, почему малинки захотелось. Да так, что спасу нет, — протянула маменька.

— Ты и сама бы на днях догадалась, — сказала ей Ворожея и добавила: — Парня носишь.

— Ой, спасибо, тётушка, за добрую весть, — сказала маменька, счастливо улыбнувшись.

Бабка Егорова постоянно её шпыняла, мол, нам работники в семью нужны, а ты одного лишь парнишку принесла, остальные девки.

— Слышала, мужик у тебя гневлив, да на расправу скор, — сказала Ворожея. — Так вот, передай, ежели руку на тебя поднимет, пока ты в тягости, я его силы мужской лишу.

От ставшего зловещим голоса Ворожеи даже Егору не по себе стало, маменька и вовсе ойкнула и поспешила спросить:

— А вдруг случайно не сдержится?

— Поверь, лучше ему удержаться, — усмехнулась Ворожея и, в сердцах, добавила: — Замучилась я деток от младенческой падучей отливать. Чтоб не было такого, их ещё в утробе беречь надобно. Понятно?

— П-понятно, — слегка запнувшись, ответила маменька, кивая.

Хозяйка избы приступила к гаданию, она разделила колоду на четыре части и разложила рядом с бубновым королём, над ним и прямо на него, приговаривая:

— Что было, что есть, что будет, чем сердце успокоится. — Затем принялась вытаскивать нижние карты и выкладывать изображением вверх. Егору с маменькой со скамьи всё было хорошо видно. Ворожея сопровождала свои действия объяснениями: — Что было: десятка пик. Болезнь. Что есть: девятка пик. Слёзы, потеря друга. Тут всё ясно. Что будет: трефовая шестёрка. Ждёт тебя, Егорша, дорога дальняя, нежданная. Чем сердце успокоится: опять шестёрка, только буби. Тоже дорога, только радостная. Что бы ни было, закончится хорошо.

— Слава тебе, Господи, — прошептала маменька и перекрестилась.

— Иди на завалинку, — велела ей Ворожея. Взяла со стола небольшой туесок и протянула: — Держи малину, пока ждёшь, чтоб всю съела. Как закончим, позову, всё, как есть, обскажу.

Маменька, взяла туесок, поклонилась и быстро вышла. Егор подумал, что, несмотря на строгость, Ворожея добрая, но всё равно продолжал испытывать что-то вроде робости.

Ворожея, между тем, готовилась к обряду: поставила в центр избы стул с витой спинкой, достала из под лавки небольшую деревянную бадью, плеснув туда воды из ведра. Вынула из корзинки пару яиц, а из шкафа гранёный стакан с водой, на дне которого лежал серебряный крестик, пустой стакан, широкую миску, свечи в подсвечниках и кусок воска в маленьком ковше. С каждым вынутым предметом Егору становилось всё тревожнее. Когда же Ворожея достала какую-то мазь, сапожный нож и тугой моток узкого полотна, еле подавил желание сбежать. Уж очень сильно напомнило последнее поход к фельдшеру.

— Что делать, тётушка Ворожея? — спросил он, не выдержав молчания.

— Садись на стул. Ногу больную в бадью, повязка пусть отмокнет. Сиди ровно, пока говорить не велю, молчи, — скомандовала Ворожея.

Егор послушно присел, опустил устало гудевшую ногу в бадью с водой и замер, не сводя с Ворожеи настороженного взгляда. Первым делом она долго катала по его голове яйцо, что-то беззвучно шепча. Затем разбила яйцо в пустой стакан, поставила Егору на голову и вновь зашептала. На этот раз справилась быстрей и принялась разглядывать содержимое стакана. Белок стал светло-серым, а желток потемнел. Ворожея хмыкнула, затем встала перед Егором, приказав.