— А ведь знал я, Матрёнка, что ты явишься. Зря об заклад не побился, пополнил бы свой кошель, — сказал Чудинко, подмигнув Матрёне.

Егора словно по сердцу царапнуло. Он, значит, девицу спас, а тут ухарь какой появился, подмигивает.

— На меня? Об заклад? — возмутилась Матрёна. — Вот не будь ты мне, Чудинко, братом названным, точно оплеухой бы угостила.

Чудинко тихонько рассмеялся, показывая ослепительно белые зубы. Егор тоже от улыбки не удержался. Хороши брат с сестрицей — одна чернявая, другой белявый.

О том, что к лагерю подходят, поняли по звукам голосов, ржанию лошадей, лязгу оружия. Вскоре вышли на большую поляну. Два казака посредине бились на саблях в тренировочном бою. Кто-то точил оружие, кто-то осматривал сбрую или седло, а кто-то чистил скребком своего коня. Готовились к битве воины. Егора как холодом обдало от осознания: для всех них будет это последняя битва. Никто не уцелеет. Ни строгий Микита Дружина, ни Чудинко, ни казаки, что окружили Матрёну и посмеиваются над рассказом, как он, Егор, её от кикимор отбивал. «Хоть Матрёнку бы уберечь», — подумал Егор.

Племянницу атамана казаки любили. Егора по плечу похлопали, спасибо не раз сказали, что их «егозу» спас. В кикимор мало кто поверил, но спорить с общей любимицей не стали.

Неожиданно шум-гам стих. В центр круга вышел атаман в сопровождении коренастого парнишки, смуглого с широкими татарскими скулами. Он и одет был по-другому, в длинный полосатый халат поверх штанов с рубахою и небольшую круглую шапку, расшитую затейливым узором.

— Други! — произнёс атаман, поднимая руку, ладонью вперёд. Затем повернулся к спутнику: — Сказывай, Межага.

Спутник атамана выступил вперёд и сказал:

— Ордынцы выступили в поход, один из князьков, нойон, по-ихнему, бунт поднял.

— Не слыхал, надолго ли? — спросил атаман.

— К воинам не совался, я-то там вроде как караванщик. А вот на базаре сказывали: к закату войска вернутся, — ответил Межага и попросил: — Атаман, дозволь переодеться, сил нет уже, одёжу басурманскую носить.

— Иди, Межага, — отдохни, — отпустил атаман своего лазутчика. Сам же к отряду обратился: — Мало у нас времени. Но должны управиться. Через час выступаем.

— Нас с Егоршей тоже берёшь? — спросила Матрёна.

Атаман окинул её и Егора внимательным взглядом.

— Не воины вы, — сказал, наконец.

Егора почему-то это утверждение задело.

— Делу воинскому я и впрямь не обучен, — сказал он. — Но коль придётся защищать землю родную, с косой или цепом пойду на ворога, а то и просто с кулаками.

Казаки зашумели одобрительно, а Матрёна оглядела всех гордо. Вот, мол, какой молодец меня спас. И нечисти не забоялся, и на ворога с голыми руками идти готов.

Атаман тоже улыбнулся в усы, отпустил отряд собираться и продолжил уже для племянницы с Егором:

— К вам дело будет особое. Как коня с подставы снимем, на волокушу привяжем, да для виду телегу добычей нагрузим, вы сразу, нас не дожидаясь, в путь трогайтесь. Отгоните телегу с волокушей к Зябкому болоту, да в нём и утопите.

— А вы как же, дядька Микита? — тревожно спросила Матрёна.

— Егоза ты и есть егоза, никогда толком не дослушаешь, — произнёс атаман, но не строго, с улыбкой, затем вновь посерьёзнел. — После того, как конь золотой в трясину уйдёт, езжайте в Пришиб. Там, Матрёнка, скажешь, что хотела ко мне бежать, да в болоте увязла, еле спаслась. Не дошла, скажи, до дядьки, назад, мол, воротилась. Да про нечисть поболе страху нагони. Чтоб никто на болото не совался хотя бы несколько дён. Не зря ведь старики сказывали: что Зябкое болото взяло, того вовек не вернуть. Про то, где конь золотой, никому не словечка. Мы же, как при обычных налётах, добычи наберём, шуму наведём, пусть думают, что коня золотого захватили, потому, как просто на глаза попался.

— Всё сделаем, атаман, — пообещал Егор. Имелась у него своя задумка по поводу болота.

— Тебе, Егорша ещё задание, — продолжил атаман. — Проследи, чтоб Матрёнка не к нам кинулась, а в Пришиб доехала. Хоть связывай.

— Ну, дядька Микита, что я, малая, что ли? — возмутилась Матрёна и беспокойно спросила: — А вдруг погоня будет.

— Обязательно будет, — спокойно согласился атаман. — Мы отбиваться будем, пока сил хватит.

После этих слов Егор посмотрел в глаза атамана, такие же синие, как у Матрёны. Он понял, знает атаман, как и каждый казак в этом отряде, что идут они на верную смерть. Как и то понял, что не дрогнут, не отступят, не испугаются. Егор поклонился в пояс атаману, тот в ответ, голову склонил. Матрёну дядя обнял и трижды поцеловал.

— Ты, как навек прощаешься, — сказала Матрёнка, хлюпнув носом.

— У Сарая-Берке не до того будет, — ответил атаман. — Я с передовыми в город войду, а вы с обозом останетесь. Чудинко, выдай Егорше с Матрёной по коню, да по кинжалу. Без какого-никакого оружия не можно.

Егору досталась кобылка, на вид смирная, серая в яблоках. Старовата, ну, да дарёному коню в зубы не заглядывают. Матрёне тоже кобылу Чудинко выделил, только гнедую.

— Что это ты нам с Егоршей самых захудалых кляч суёшь? — спросила Матрёнка, поправляя сползшую на лоб шапку.

— Так вы их у ворот оставите, сами в телегу, парой запряжённую пересядете. Если и пропадут, не жаль, — отговорился Чудинко и протянул пояса с ножнами.

Егор вынул из ножен кинжал, потрогал пальцем. Острый.

— Ну, хоть тут не пожадился, — фыркнула Матрёна и неожиданно обняла названного брата. — Береги себя, Чудинушка, да за дядькой приглядывай. Сам знаешь, горяч наш атаман в бою.

— Не боись, Матрёнка, — ответил Чудинко, — зря, что ли, меня атаманской десницей прозвали. Спину всегда прикрою.

Он помог Егору и Матрёне оседлать лошадей.

К ним подъехал на вороном коньке Межага, успевший облачиться в казачью одежду. Сидела она на нём ладно, шапка на ухо лихо сдвинута. Егор даже подивился, как преобразился атаманов лазутчик. Только был неприметным караванщиком, а теперь удалой казак.

— Передовые выдвигаются, — сообщил он и добавил для Егора с Матрёной: — Вам с обозом ехать велено.

Чудинко вскочил на собственного жеребца и вместе с Межагой поскакал к дороге, где выстроилась часть войска. Обоз состоял из пяти телег, к одной из которых были прицеплены волокуши: площадка из досок на гладких деревянных полозьях. Правили телегами казаки постарше. Матрёна, хоть и сердилась немного, что к обозу приставили, за отрядом не поскакала, а ехала рядом с телегами.

Вскоре показался город, окружённый стеной, с распахнутыми воротами и двумя золотыми скакунами на мраморных постаментах перед ними. Когда подъехали, Сарай-Берке был уже взят. Передовой отряд орудовал в городе, откуда раздавались крики и шум, тянуло дымом. Из ворот по несколько человек выбегали освобождённые казаками рабы и бежали по дороге прочь от басурманской столицы.

Несколько казаков отбивали с постамента золотого коня, того, что находился справа. Егор подъехал к левому. Он почувствовал — именно этот конь или дух, живущий в нём, закинул его, Егора, в прошлое. Но конь не оживал, не шевелился, не пытался никого раздавить. На мысленный и обычный зов не откликнулся. «Значит, не время», — решил Егор и поспешил на помощь казакам, сумевшим отделить второго коня от постамента. Вместе с казаками, возчиками и несколькими рабами, не меньше десятка, решившими помочь — тоже, видать, о силе волшебных коней слыхали — они сняли золотого скакуна, поместили на волокуши, примотав верёвками.

Рабы поспешили прочь, казаки, вскочив на коней, направили их в город. Туда же погнали телеги четыре возчика. Пятый уступил место Матрёне и Егору, принимая поводья их кобыл. Из города выехал Межага с двумя мешками. Не спускаясь с коня, он высыпал содержимое мешков: украшения и меха, в телегу и велел трогать. После чего галопом, с разбойничьим свистом, умчался в город.

Егор натянул поводья и, глянув на блестевшего от солнца, оставшегося в одиночестве, коня, мысленно ругнулся, снова обозвав аспидом. Пара мощных, не чета их прежним кобылкам, жеребцов, легко тащила телегу и привязанные к ней волокуши. Матрёна постоянно оглядывалась на захваченный казаками город. Она даже встала на колени, повернувшись к жеребцам спиной. Но после того как чуть не слетела на одной из колдобин, села нормально, рядом с Егором.