– Кто?! Как звали пастуха, ты сказал?! – вырвалось у Сварога. Он чуть было не вскочил со своего места.

– Мэлсдорж, – удивленно повторил лесник. – Человек, который воспитал меня, заменив отца.

На миг все качнулось перед глазами Сварога…

Имя Мэлсдорж – редкое имя. Оно хоть и имело традиционное для монгольских имен окончание «дорж», но «мэлс» переводилось как Маркс, Энгельс, Ленин. Одно время и в Монголии тоже, как и у нас, была такая мода. Но, как и у нас, мода быстро прошла, поэтому не многие дети успели получить экзотические имена. Разве у нас часто встретишь всяких Октябрин и Велемиров?

Мэлсдорж… Воспоминания нахлынули штормовыми волнами. Военный городок в монгольской степи, раскопки древнего кургана, археологиня Света, слухи, бродившие по части о шаманских способностях Мэлсдоржа, провалы в неизвестность, светлобородый вождь Нохор, золотая пуля. А потом – последний, окончательный провал в мир Талара…

«Может быть, все же совпадение? А что пастух… Так кто в Монголии не пастух». Впрочем, нет ничего проще, чем узнать, тот или не тот Мэлсдорж. Один-два уточняющих вопроса…

– Похоже, вам знакомо это имя? Доводилось встречаться?

Сварог заметил, что Ольшанский пристально на него смотрит. Кстати, чересчур пристально для нетрезвого человека. И голос у олигарха был не так уж и нетверд, как можно было ожидать, исходя из того, сколько он всего выкушал за сегодняшний день и за отдельно взятый вечер.

– Да, имя знакомо, – не стал скрывать Сварог. – Возможно, совпадение…

– Ну конечно! – скептически хмыкнул олигарх. – Я же вам весь день талдычу: нет на этом свете никаких случайностей и совпадений, все взаимосвязано. И вы здесь не случайно, и он, и она, и я. И этот ваш монгол должен был сыграть свою роль, он ее и сыграл. И вообще, пришла пора вам увидеть, что картина, которую пишет неизвестный нам Художник и на которой все мы лишь фигурки, кто помельче, а кто покрупнее, близка к завершению: линии сходятся в одной точке, круги замыкаются, подводятся итоги. Осталось набросать последние штрихи…

– Что ж, возможно, вы и правы, – вынужден был согласиться Сварог.

Для ночлега Сварог выбрал сарай со сваленным в углу шанцевым инструментом и прочим хозяйственным хламом. Он лежал на набитом соломой матрасе, бросив его прямо на дощатый пол. Не в комфорте, зато в уединении. Никто не храпит над ухом, никто не ворочается, кряхтя и скрипя пружинами, никто каждые пять минут не ходит на кухню пить воду, переступая через тебя, как через предмет неодушевленный…

Место нашлось всем. Лане постелили на русской печи, Ольшанский завалился спать в комнате, где они пили-ели, непростой тибетский лесник сказал, что будет спать на кухне. Охрана Ольшанского облюбовала баньку и машины.

Сварогу не спалось. Мысли кружили под черепной коробкой потревоженным осиным роем. Сварог был бы рад отсутствию любых мыслей и присутствию сна, но в том-то и дело, что никак было не заснуть. Баранов, что ли, посчитать, в самом деле? Курить на воздух он уже выходил – не помогло, сон не пришел. Кстати, хорошая сегодня была ночь, теплая и тихая, а над головой простиралось густо облепленное звездами и какое-то очень близкое небо…

Слишком много всего нового вылилось сегодня на мозги, надо признать. От информации пухла голова. Вдобавок информация сплеталась в причудливую вязь из необъяснимых совпадений, роковых случайностей и таинственных загадок. А рассказ Ольшанского о посещении монастыря добавил в этот котел тайн и загадок еще одну пригоршню…

Мыслями Сварог все время невольно возвращался к этому рассказу.

До монастыря экспедиция, состоявшая из Ольшанского, будущего сибирского лесника Донирчеммо Томба, местного проводника, навьюченных мулов и, между прочим, из Ключника (единственного, кого олигарх захватил с собой из России в Тибет), добралась не без трудностей, но зато, ко всеобщей радости, без приключений. Горную местность вокруг монастыря Намчувандан Ольшанский сразу признал – именно ее и наблюдал в своем вызванном клинической смертью видении. Тот самый пейзаж, словно позаимствованный из старого советского фильма «Отель “У погибшего альпиниста”».

Их впустили в монастырь, не пытая у ворот, кто такие и чего надо. Впрочем, так вроде бы и положено поступать правильным божьим людям – не отказывать усталым странникам в приюте.

Их отвели к приземистому, сложенному из камня дому. Когда проводили по двору, Ольшанский увидел пирамидальное сооружение в полтора человеческих роста под названием Ступа – точь-в-точь такое же, как и в видении. Навстречу попадались монахи, одетые в желтые одежды. И как тогда в видении, они проходили мимо, не обращая никакого внимания на незнакомцев. Хотя можно было поклясться, что гости в этом монастыре – персонажи наиредчайшие, уж больно высоко в горы забрался монастырь, уж больно узка, извилиста и мало натоптана тропа, ведущая к нему.

В домике, что отвели им для отдыха, было две комнаты. Размерами и убранством комнаты стопроцентно отвечали требованиям, которые обычно предъявляют к монашеским кельям, – маленькие, тесные и необставленные, то есть как нельзя лучше пригодные для умерщвления плоти и молитвенных бдений. Ну, дареному коню известно куда не смотрят…

Зато Ольшанский был приятно удивлен, когда отправленный к настоятелю монах вернулся назад с сообщением, что хамбо-лама рад будет видеть у себя путников, когда те отдохнут с дороги.

Путники отдыхали недолго – не для того они, в конце концов, лезли в горы, чтобы бестолково валяться на циновках. После часового отдыха и приведения себя в порядок (негоже появляться перед здешним владыкой небритыми и немытыми) Ольшанский, Ключник и Донирчеммо Томба попросили монаха проводить их к настоятелю. Местный проводник с ними не пошел, остался в гостевом домике.

Хамбо-лама Догпа Кхенчунг, настоятель и духовный пастырь, принял гостей в монастырском дацане – в том самом, у входа в который оборвалось видение Ольшанского.

По всему залу были расставлены глиняные плошки с горящими в них толстыми восковыми свечами. Хамбо-лама Догпа Кхенчунг в церемониальной одежде и островерхом головном уборе восседал в позе лотоса на задрапированном желтой материей помосте. Помост имел форму буквы «Т», ножкой повернутой к центру зала, и как раз в основании этой ножки сидел хамбо-лама. Гости монастыря в количестве трех человек рядком выстроились перед помостом – лицом к ламе, спиной к выходу.

А вот чего напрочь не наблюдалось в этом зале, равно как и по дороге к нему, так это блеска злата-серебра, зазывно поблескивающих груд драгоценных камней и прочих сокровищ, от которых должно перехватывать дух у любого мало-мальски отчаянного авантюриста. Ну откуда возьмутся богатства у заброшенного в горах небольшого монастыря! Понятное дело, крупные монастыри, в первую очередь столичные, купающиеся в паломниках и туристах, – те не бедствуют, поскольку давно уже стригут денежки, как чабаны овец. Желаете осмотреть наш дацан? Конечно-конечно, а не соизволите ли пожертвовать во благо и во имя? Желаете пообщаться с самим растаким-то ламой, наимудрейшим, воплощением самого ого-го кого – устройте обед для братии и не забудьте опустить монетку в распахнутую пасть этой бронзовой жабы, для вашего же блага, чтоб было вам счастье. Все эти разводки Ольшанскому довелось испытать на себе сполна…

Беседа с настоятелем монастыря Намчувандан началась весьма неожиданно. Можно сказать, с места и в карьер.

– Я знал, что кто-то должен появиться, – сказал хамбо-лама Догпа Кхенчунг. – Потому что Шамбалинская война близка. Очень близка…

Хамбо-лама говорил по-тибетски, Донирчеммо Томба переводил. Кстати говоря, вопреки ожиданиям Ольшанского настоятель монастыря оказался не седобородым старцем, а довольно молодым человеком – ему было где-то между тридцатью и сорока.

– Некоторые считают, что Шамбалинская война уже началась, – продолжал Хамбо-лама. – Они говорят, что война ислама с христианством, беды, взрывы, убийства, что приходят сейчас к людям вместе с именем ислама, – это все и есть Шамбалинская война. Они говорят, что скоро в эту гибельную воронку будет затянут буддистский мир, а затем и весь мир вообще. Но они ошибаются, все не так просто… Шамбалинская война еще не началась, и начнут ее не люди…