Ну ладно, хватит нам кина! Сварог достал шаур и плюнул серебряной звездочкой в мнимого Леверлина, перебирающего струны фальшивого виолона.

Жалобно, обиженно мяукнув, нечто сжалось в кошачий комок и бросилось наутек, то взбегая на стены, то взлетая на потолок. Факельный свет, чуть ли не вздохнув с облегчением, вспыхнул ярко, словно от прилива кислорода.

Очень может быть, что утомившееся от подвального одиночества нечто хотело лишь поговорить, надеялось на какую-то взаимность, а по-другому оно общаться не умело, и Сварог обидел мирное создание. Однако же не исключено, что правильно он прогнал кривляку и лицедея, и за театром теней последовал бы театр драмы и трагедии. Да и некогда ему сегодня общаться с тенями. Потом как-нибудь зайдет на ложный огонек…

Не все сказка, что бабками сказывается, — попадается и быль. В том Сварог удостоверился уже на подходе к пресловутой часовне Атуана. Сначала он подумал о змеях. А вглядевшись, понял, что это такое неспешно ползет, шурша, как складки платья, по камням.

Волосы принцессы Минессы или Ольмины, отрезанные завистницами и заброшенные в подвал, действительно жили своей жизнью и сейчас куда-то направлялись, переплетаясь, завиваясь на ходу в подобие косичек, закручиваясь кудряшками, изгибаясь дугой и выпрямляясь. Сварог на всякий случай отступил к противоположной стене, но волосы не обратили на мужское присутствие никакого внимания, проползли мимо, Сварог был им заметно неинтересен.

Ответвление, согласно плану обязанное привести к часовне, не озаботились сделать пошире, Сварогу приходилось протискиваться боком. Проход чуть расширился, когда закончился каменный пол и пошли ступени, вырезанные в глине. Стены спуска тоже не были забраны камнем. А глина под ногами и сбоку, желто-красная в синих прожилках, была на удивление суха. Воздух неожиданно сделался свежее, даже факел стал потрескивать громче.

Черт! Сварог резко обернулся. Почудилось, будто за спиной захлопали сильные птичьи крылья. Звук пропал так же внезапно, как и возник.

А был ли мальчик? Во всяком случае, ничего не видно. Сварог постоял, прислушиваясь. Тихо. Может, летучие мыши? Но раз так, надо чаще оглядываться. Впрочем, уже недалеко. Уже пришел.

Вот ты какая, часовня Атуана! Подземный камень в объятьях глины, иссиня-черный, подмигивающий вкраплениями слюды, а в камне — дверь. Овальная дверца, доходящая Сварогу до груди. Сварог коснулся ее. Железо, не тронутое ржой, ответило на прикосновение обычным холодом металла. По краю дверного овала были выбиты руны. Витую, замысловато изломанную ручку строители расположили необычно — почти по центру. Сварог присмотрелся — дверца открывается наружу. Что ж, остается только открыть…

Вот, значит, зачем потребовалось строителям часовни зарываться в землю еще глубже — чтобы выйти к каменюге. Но это рождает новый вопрос: что такого в этом камне, из-за чего понадобилось к нему пробиваться? Да еще прорубать в нем дверь? Может быть, просто ходило в тогдашние времена поверье, приписывающее валуну целебные и магические свойства? Но кто и откуда узнал, что в таком-то месте в земле лежит здоровенный булыжник и он магически могуч? Вопросы притягивали вопросы, ветвились новыми вопросами, в них можно запутаться. Ладно, отложим. Любопытно будет взглянуть на часовню. И на тех, кто ждет его там.

Если ждет.

Он достал из петли Доран-ан-Тег и вежливо постучал в дверцу рукоятью. Тишина. Никто не отозвался: «Занято!», никто не спросил: «Кто там?», никто не сказал: «Прошу!» Да и глупо, конечно, было бы ждать ответа. Сварог взялся за ручку. Будто женщина, заждавшаяся любимого, ручка откликнулась на прикосновение жадным согласием повиноваться, провернулась от легкого нажима. Сварог потянул на себя дверцу. Та тоже пошла легко и без намека на скрип, словно каждый день некий специально приставленный человек щедро поливает дверные петли маслом.

Открылся черный овал проема, в который Сварогу предстояло шагнуть. Из часовни не вырвался пугающий запах, не раздалось настораживающих звуков, чего-нибудь вроде щелчка взводимого курка. Не дохнуло, не мазнуло ветром из неведомых частиц, что переносят опасность, не зазвонили в мозгу тревожные колокольчики: «Не ходи, нельзя». А чутью он привык доверять. Но и не стоит спешить и безрассудно лезть в овальную пасть. Поначалу надо заглянуть, осмотреться с порога. И, если что-то не понравится, возможно, на пороге он и останется, здесь и дождется авторов записки.

Оглянувшись, Сварог проверил тылы «кошачьим зрением». Как говаривал капитан Родимчик, поводов к беспокойствам нема. Он нагнулся, ухватился за железный косяк, завел руку с факелом внутрь часовни…

Более всего это напоминало игривый толчок в спину огромных медвежьих лап. Не похоже, что в тот удар вложили аккумулированную мощь и злобное торжество: «На! Получай!». Просто грубая приятельская шутка Гаргантюа, не рассчитавшего силу. Но хватило и того.

Сварог кувырнулся за порог — и Доран-ан-Тег вырвало из руки. То есть не вырвало, а… Как будто топор был прикован к противоположной стене прочнейшей невидимой цепью длиной как раз до дверного проема. Цепь резко натянулась — и не пустила оружие дальше порога. И не успел топор, падая, коснуться глиняного пола, как дверь часовни захлопнулась, точно люк подлодки по сигналу тревоги, — поспешно, отработанно, с громовым содроганием. А Сварога уже оттаскивал от входа властный водоворот, завихрение сил, не знакомых с понятиями «сопротивление» и «пощада». Оттаскивал и вкручивал в поток, как воду в сливное отверстие. И уже ничего нельзя было поделать…

Факел задуло сразу, теперь он тяжелил руку бессмысленным придатком. Задуло не ветром. Какой там ветер! Сварога черным одеялом окутывало абсолютное, беспросветное затишье.

Сварог бултыхался в ощущениях сродни тем, что должны окружать купальщика, накрытого нежданной волной океанского прибоя: тепло, темно и неотвратимо несет к заданному природой берегу. И от тебя ничего не зависит.

Длительного испуга ему не подарили. Лишь в тот миг, когда тычок в спину окунул его в черную неизвестность, когда рука, лишенная топора Дорана, бессмысленно хватала пустоту, а другая не менее бессмысленно сжимала никчемный факел, тогда вот сердце каменным ядром ухнуло в низ живота и тысячи холодных осиных жал страха впились в мозг.

Каскадер, прыгающий с крыши, пока летит мимо окон и балконов, боится, как и любой нормальный человек, — природу не переделаешь. Пусть в тысячный раз отматывает трюк — страх перед неизвестностью не выдавишь ничем. Лишь когда тело тонет в перинах надувных гор, успокаивающе покачивается в них, тогда страх отступает — неизвестность позади. Нечто похожее испытал Сварог, когда его подхватил, принял Поток. Пронзило ощущение, словно он упал в подставленные руки, и испуг прошел, как похмелье от чарки доброго вина. А чуть позже подоспело осознание того, что он не задыхается, не горит, не мерзнет. Даже вполне комфортно себя чувствует. Значит, и здесь жить можно. А раз можно жить, можно побороться за что-то лучшее…

Сварог выпустил ненужный факел, однако тот никуда не делся из разжатых пальцев. Тогда Сварог убрал руку, опустил ее к поясу…

Ого! Сначала показалось, будто его развернуло лицом вниз, и внизу, далеко, мелькнула серебряная, похожая на шляпку гвоздя точка. Но мигом позже он понял… нет, на него снизошло понимание того, что развернуло не его — это развернулось окружающее пространство. И не он сейчас снижается, а к нему придвигается та самая шляпка гвоздя… Чем дольше он всматривался в серебряную точку, тем четче проступали очертания… некоего предмета. И вот никакой точки уже нет, блеск пропал, зато он отчетливо видит, что именно к нему приближается.

Дверь. Высокая и узкая, в раме из сваренных рельсов, с деревянным крыльцом в три ступени, на месте дверного замка — идеально круглое отверстие. И он уже ясно видит холм, на вершине второго стоит дверь. Россыпь камней, иссушенная солнцем трава, стервятник, потрошащий добычу. Вот что-то вспугнуло птицу, и она взмывает ввысь. К двери подъезжает всадник, спешивается, отпускает повод коня и обходит дверь по кругу, не отрывая от нее заинтересованного взгляда. Как в свое время сам Сварог в Хелльстаде обходил похожее сооружение.