Вставил слово и Волчий Хвост:

— Княже, ты не гневайся, но Неждана и я тоже не поедем.

— Ты с ума сошёл? — навалился на стол Владимир. — Внучку князя Мала уничтожат в первую голову!

— Да откуда они узнают? Мы переоденемся в обычное платье, станем жить не в Новгороде, а в одном из селений, что присужено мне отцом.

— Тут-то Угоняй и разделается с тобой.

— Нет, не думаю. Для отца — что Добрыня, что Свенельд — в равной степени не свои, киевляне. Он не выдаст.

— Ох, не знаю, Мизяк, не знаю... — покачал головой сын Малуши.

— Да и нам с Улебом ехать нечего, — высказала мысль Верхослава. — Нас не тронут наверняка, а бросать дом и скарб просто сил не хватит... На чужбине — какая жизнь? Слова иноземного я не знаю. Ни на торжище не пойти, ни прислуге не отдать распоряжений как следует. Скука смертная.

— Странно говорить, возразил ей князь. — Ты жена Добрыни. И за ним обязана следовать, разделить и печали, и тяготы, коли надо. Или дядя тебе не люб, хочешь с ним расстаться?

Дочка Остромира вспыхнула, как девочка:

— Не тебе судить о моей любви! Я с Добрыней сама разберусь в наших отношениях.

— Ну гляди, тётушка, гляди... Все глядите. Не желаете с нами ехать — пожалуйста. Могбы приказать, но хочу с вами по-хорошему. Сами думайте. Завтра на рассвете возвращаюсь в Новгород. Кто со мной — милости прошу. Кто останется — на себя пеняйте. Как сказал — так тому и быть!

Ночь прошла в торопливых сборах. В Ракоме не задерживался никто, но вот ехать ли в дальние края, многие не знали. И, как водится, откладывали решение, сомневались, маялись.

Князь не спал. Сидя в одиночестве, пил пиво из огромной кружки, думал о грядущих событиях, спрашивал себя: сколько осталось жить? А потом успокаивал себя: если верить давнему гаданию Соловья, то ещё достаточно. Ну а как Богомил ошибся и Свенельд сможет его убить? Всё внутри восставало против этого, и хотелось жить, править, побеждать...

Дверь негромко скрипнула. Святославлевич посмотрел на вошедшую: это была Малфрида — в белой ночной рубашке, чепчике, с выпирающим пузом, бледная, худая.

— Воля, — прошептала она. — Я хочу сказать, что согласна ехать... Давеча ты корил Верхославу, что негоже отрекаться от мужа... И твои слова мне запали в душу. Я твоя навек. Мы с тобой — точно нить с иголкой — вместе!

Тронутый её искренним порывом, он вскочил и пошёл к жене. Обнял за костистые плечи, жарко поцеловал и прижался щекой к щеке.

— Добрая Малуша! Ты моя любимая. Увезу тебя от врагов поганых. Если не смогу отомстить за всё, сын, которого ты родишь, отомстит за нас!

— Да, — сказала ему норвежка, — мне почему-то кажется, что у нас будет только сын!..

А с рассветом погрузились в повозки. Двигались по лесным дорогам достаточно спешно, но стараясь не растрясти бедную Малфриду. Та лежала на тюфяках и сознательно глубоко дышала, перебарывая тем самым подступавшую к горлу дурноту. Утро стояло тихое, ясное, пригожее. Впереди скакали Мизяк и Владимир, а с обеих сторон процессию охраняли гриди. Деревянные ободья колёс тарахтели на сосновых корнях, выпиравших из земли. Слышалось чириканье птиц. Кони размеренно махали хвостами в такт копытам. Каждый думал лишь об одном: что произойдёт завтра, послезавтра, на той неделе? Кто из них останется жив?

В Новгороде, в детинце, всё дышало близким отплытием: на подводах вывозилось оружие, сундуки с одеждой, провизия; бегали холопы, суетились управляющие хозяйством.

— Слава всем богам, вы приехали вовремя! — встретил князя Добрыня. — Только вас и ждём. Три ладьи наготове, коли надо, то загрузим четвертую...

— Нет необходимости, — зло сказал племянник, спрыгивая с лошади. — Волчий Хвост и Неждана ехать не хотят. С ними заодно Верхослава. Я не знаю, что делать с ними.

У Добрыни от гнева дёрнулся правый ус. В голосе зазвучал металл:

— Разберёмся, поговорим...

— Разбирайся сам. Я зайду с Малфридой в покои, заберу кое-что из книг, драгоценности и мечи. А затем повезу женщин на ладьи.

— Добре, поспеши. Мы должны отплыть не поздней полудня...

И пока князь грузился в отдельный возок, во дворце Остромира состоялась напряжённая сцена между новгородским посадником и его женой. Верхослава произнесла:

— Не сердись, Добрынюшка. Будь мы молодыми, без детей и хозяйства, я бы полетела с тобой, словно голубица за голубем. Но подумай сам: у меня Улеб, у тебя Савинко с Миленой. Смогут ли они долго плыть по морю, жить в чужой стране — неизвестно где, неизвестно как? Трюгвассон там изгнанник. Предстоит борьба. Вправе ли детей обрекать на это?

— Но оставить вас разве я могу?! Ты Свенельда не знаешь. Хитрый, подлый зверь. Милонег поведал, как варяг предал князя на Днепровских порогах. Не помилует ни мою жену, ни моих детей. Не уехать — гибельно!

— Нет, поверь, любимый, будет всё иначе. Он войдёт в Новгород без боя. Сможет править сам или посадить близкого себе человека. Мстить тебе ему станет как бы не за что. Дети не опасны. Я с Улебом — тем более. А Неждана и Волчий Хвост уйдут из города, станут жить в селе. Не волнуйся, любезный мой. И доверься мне. Обещаю тебя дождаться и вручить всех твоих детей в полном здравии.

Он сидел на лавке и думал. Наконец поднял на жену грустные глаза:

— Я люблю тебя, Верхославушка. И разлука наша — точно острый нож, воткнутый под сердце. Горе горькое, мука смертная, камень на душе. Я с тобой сроднился. По живому резать — больно, нестерпимо. Или ты не чувствуешь, отпускаешь с лёгкостью?

Дочка Остромира опустилась перед ним на колени и большими ладонями ласково накрыла руки своего ненаглядного. Со слезами проговорила:

— Я ль не доказала моей любви? Ты — единственный, кто сумел разжечь у меня в груди яркий пламень незнакомой доселе нежности... Без тебя-то мне — смерть. И одна надежда — на далёкую нашу встречу. Поезжай, хороший. Помни о жене. И вернись с победой.

Он жарко поцеловал её и заплакал в ответ. Так они не могли расстаться, и целуясь, и плача, глядя в глаза друг другу, шепча нежности, давая клятвы в верности. А потом Добрыня поднялся, вытер платком лицо и сказал, обретя уверенность:

— Что ж, пойду попрощаться с близнятами. Накажу слушаться тебя и любить, как родную мать. Будь и ты с ними ласкова, пожалуйста.

— Да они для меня — как родные дети.

А Владимир повёл на ладью тёщу и Малфриду, усадил, обложил подушками. Снова сошёл на берег, обнял Мизяка и Неждану.

— Ну, попутного ветра, — пожелал ему Волчий Хвост. — Да хранят вас Перун и Макошь. Соберите побольше сил и сметите Свенельда злого с нашей святой земли — прямо к лешим в лес!

— Будь здоров, — вторила Неждана. — Чтобы сын твой родился сильным, как наш общий дедушка — князь древлянский Мал.

Туг на пристани показались Богомил, сын его Божата, Рог и Бочка. Стали говорить:

— Войско киевлян в трёх верстах от города! Скоро будет здесь!

— Где ж Добрыня? — забеспокоился князь. — Надо отплывать.

Вскоре прискакал и посадник. Соловей произнёс магическое напутствие, предсказал трудную дорогу, много испытаний, но счастливый финал. Стали прощаться.

— Мы с отцом гадали, — сообщил Божата. — Всё располагает к этому, что ещё увидимся.

— Я уверен в этом! — князь пожал руку друга.

— Мы с тобой ещё взбудоражим Новгород. Вытрясем его, как ковёр, запылившийся за зиму. Сделаем действительно Новым и поставим Перуна на холме Славно!

— Да благословят тебя боги!

— Помните о нас и молитесь!

Дядя и племянник поднялись по трапу. А на мачте надулся огромный парус. Вёсла вспенили воду, помогая ладьям вырулить в фарватер.

— Слава князю Владимиру! — крикнул Соловей.

— Пусть Дажбог и Хорс светят ему в пути!

— Лихом не поминайте!.. — крикнул в ответ Добрыня.

К вечеру приплыли в Старую Ладогу. Олаф Трюгвассон, узнав о случившемся, стал немедленно собираться в дорогу. Рано утром следующего дня десять ладей норвежского конунга вместе с тремя новгородскими были уже в пути. Оказавшись в Ладожском озере, обогнули Воронов мыс и последовали вдоль берега. Ветер благоприятствовал, и часов через пять караван судов плавно вошёл в Неву.