— А когда хотят выступить? — наклонился к ней волшебник, волнуясь.

— Ой, не ведаю, не ведаю чтой-то... Мнится мне, что недолго ждать... Не позднее изка, четвёртого дня, праздника Ярилы...

Жеривол, не мешкая, поспешил к князю во дворец. Ярополк грелся на майском солнышке, сидя на крыльце, а холоп-брадобрей приводил в порядок ногти на его руках — обрезал и подтачивал, действуя маленькой пилочкой с перламутровой ручкой.

— Здравия желаю великому князю, — поклонился кудесник, стоя на последней ступеньке крыльца. — Соблаговоли выслушать меня, бо имею сказать важное зело.

Святославлевич, щурясь от весеннего света, вяло проговорил в ответ:

— Молви, Жериволе.

— Не воюй Овруч, княже.

Тот слегка приподнял чуть опухшие со сна веки, посмотрел в глаза чародею с удивлением — чересчур наигранным и от этого малоправдоподобным:

— Я не понимаю, о чём ты.

— Не криви душой. Понимаешь. Лют готовит дружину, после дня Ярилы хочет двинуться на Древлянскую землю. Отмени поход, не гневи Перуна, нашего заступника. Он велит убивать врагов, но не братьев единокровных.

Ярополк холодно заметил:

— Не о брате моём печёшься, но о сыне своём паршивом, соблазнившем княгиню Анастасию... Что ж, скажу тебе откровенно, волхве: мы обложим Овруч и зашлём к Олегу послов. Коли выдаст неверную жену вместе с Милонегом — города не тронем. Заупрямится — пусть пеняет на себя: всё спалим дотла.

Губы Жеривола гневно изогнулись:

— Я лечил Мстислава при условии, что войны не будет. И Свенельд, и он обещали это.

— Ну а я при чём? — ухмыльнулся князь. — С них тогда и спрос. Я зароков тебе не давал. И не оставлял ни на час своего желания отомстить княгине.

— Как бы не пришлось после пожалеть, — глухо произнёс чародей, весь дрожа от негодования. — Зло предвижу великое, кровь и смерть. Княже, умоляю, одумайся.

— Разговор окончен, — отмахнулся от него Ярополк. — Ты мне надоел. Я весёлым встал, радовался теплу. От тебя только огорчения. Уходи, а не то велю выставить насильно.

Волхв промолчал. Не отвесив положенного поклона, он сошёл с крыльца и направился к выходу из княжьих хором. Чародей решил, что настало время действовать. План созрел ясный и реальный.

Между тем во дворце Свенельда разыгралась иная драма. К воеводе прибежал челядинин-придверочник и с испугом сказал, что пришла Меланья, по прозвищу Найдёна, и хотя ей поведали, как и было наказано: «Мы гостей не принимаем», — начала буянить, говорить, что она не гость и её должны пустить без каких бы то ни было препятствий. «Хорошо, веди, — проворчал хозяин дворца с явным недовольством. — Я приму её в гриднице, но кормить и поить не стану».

Ранней весной Свенельд простудился, несколько недель пролежал пластом, тётка Ратша за ним ходила и поставила на ноги. Но пятидесятисемилетний воин чувствовал себя всё ещё неважно, по ночам потел — так, что простыни становились мокрыми, кашлял и чихал, а в суставах ощущал ломоту и треск. И поэтому не знал, примет ли в походе Люта участие. Он сидел в гриднице и думал о дочке: «Для чего пришла? Станет вымогать деньги и добро? Коли так, почему молчала три года? Собиралась силами?»

А Найдёна молчала потому, что её происхождение отступило на задний план под напором других событий. Главное — она оказалась беременной от покойного брата Паисия. Летом 973 года разрешилась мальчиком. Окрестила его в день Зосимы-пчелятника, так и назвала. А потом возилась с двумя детьми — ненавидела убогого Брыкуна и лелеяла младшего — крепкого, смышлёного. В доме Иоанна все ей помогали, а особенно Фёкла. И никто не сказал Меланье худого слова: здесь христианскую мораль ставили превыше всего; дескать, что ж? — ну, случилось кровосмешение, Лют прогнал, а Зосима родился от Паисия, — значит, на то воля Божья; надо не роптать, а смиренно принимать испытания духа, жить по чести и справедливости.

Тут ещё свалилась напасть на семью Иоанна: Павел, по прозвищу Варяжко, полюбил дочку Люта — Бессону. И она его полюбила тоже. Но когда в дом Свенельдича заслали сватов, Мстиша их прогнал со словами: «Хватит с меня Найдёнки! Не желаю видеть зятем поклоняющегося кресту!» С дочкой была истерика, угрожала броситься со стены на камни, Мстиша рассвирепел и хотел её отлупить, но вмешался Тучко, защитил сестру. А Варяжко, разлучённый с возлюбленной, страшно переживал, похудел и ходил печальный. Он с шестнадцати лет поступил в гриди к Ярополку, нёс охрану его хором, и лишь служба помогла Павлу избежать помешательства: в карауле мысли его развеивались, юноша крепился и порой даже забывал о своём несбывшемся счастье. Тучко находился в Вышгороде с отцом, а когда по делам возвращался в Киев и встречался с другом, предлагал ему: «Хочешь, помогу сестрице с тобой бежать? Дома стерегут её зорко и сурово, но найти способы сумею». А Варяжко отвечал сокрушённо: «А куда направимся? В Овруч — глупо, не сегодня-завтра вы его захватите. В Новгород к Добрыне — примет ли меня, пожелает ли враждовать с Клерконичем? Нет, бежать нелепо. Я не Милонег, у меня решимости меньше». И тогда Тучко посоветовал обратиться к Найдёне. Пусть Меланья сходит к настоящему своему тятеньке — Свенельду — и попросит заступиться за внучку. Павел обещал это предложение обсудить с сестрой...

И Найдёна загорелась тут же. Ей давно хотелось пообщаться со своим новоявленным отцом, завязать дружбу...

Так они и встретились.

Он сидел мрачный и суровый. Светлые глаза — как у волка, злые, острый нос и бескровные щёки; борода недлинная, с сильной проседью; жёлтые костлявые руки и кадык на жилистой жёлтой шее. В общем, старый хищник, забившийся в логово.

А она была симпатична: крутобёдрая, круглолицая, с карими насмешливыми глазами, сочными губами, белой шеей; только пальцы — толстые, короткие — выдавали алчность и своеволие. «Да, похожа на покойную Ольгу; — мысленно отметил Свенельд, — именно такой её привезли из Пскова и отдали за князя Игоря. Было это — страшно подумать! — сорок лет назад!»

Поклонившись, Меланья произнесла:

— Доброго тебе здравия, господин боярин. Слышала — хворал. Лучше ли теперь?

— Слава Роду, лучше. С чем пришла, Найдёна? Коли станешь просить о помощи, дабы я примирил Мстишу и тебя, то напрасно.

— Нет, Свенельде, это дело прошлое. Мы христиане, и у нас также не положено, чтобы брат женился на сестре, а отец на дочери. Бог меня наказал за нечаянный грех — сыном-дурачком...

— Ну, сестра ли ты Мстише — под большим вопросом... — покачал головой варяг.

Жетяцина ответила:

— Что ж, тебе виднее, господин боярин...

Он взмахнул рукой:

— Недосуг мне болтать об этом. Голова болит... Говори, что хочешь, или уходи.

— Бью челом за брата... названого брата — Варяжку. Он и внучка твоя Бессона полюбили друг друга. Тятя слал сватов к Мстиславу Свенельдичу, только Лют их прогнал, и едва не поколотил. А ребятки страдают сильно. Павел сам не свой, ходит, будто тень. И Бессона, я слышала, не намного лучше Окажите милость, господин боярин, поспособствуйте этой свадьбе.

У Свенельда потеплели глаза.

Он спросил:

— Сколько лет Варяжке?

— Справили семнадцать.

— Внучка младше на год... Я как раз недужил и впервые слышу об их любви... Что ж, подумаю. Обещать ничего не буду — ты сама знаешь Мстишу, спорить с ним почти невозможно, но подумаю и попробую что-то сделать... А теперь ступай.

В знак расположения княжий воевода протянул руку. Женщина, склонившись, прикоснулась к ледяной коже. И сказала, пятясь:

— Благодарствую, господин боярин... Больше не хворай...

— Постараюсь... Да и ты не болей, Найдёнка...

«А она мила, — подумал Свенельд, — и вполне тактична: мягко обошла вопрос о родстве... Неужели — дочь? И прямая наследница киевского стола? Есть о чём размыслить...»

«Старый гриб, — думала Меланья, покидая его дворец. — Никуда не денется, будет помогать. Я — законный повод сковырнуть князя. И Свенельд это понимает...»