Тут открылась дверь, и вошёл священник.

— О, не оскверняйте, дети мои, наших Божественных чертогов! Бо в храме находитесь, а не в одрине! — укорил их отец Григорий.

Милонег и Анастасия, стоя перед ним на коленях, опустили долу глаза. Оба держались за руки.

— Бог есть любовь, — пискнула в своё оправдание бывшая монахиня.

— Да, владыка, благослови нас, — поддержал её Савва.

— Вьюноша, окстись! — отмахнулся священослужитель. — Ярополк — муж ея. Пусть не венчаны по христианскому обычаю, но к тому принудили обстоятельства. Не возьму греха на душу. Святослав уж спалил одну церковь, потому как раба Божья Анастасия в ней укрылась. Хватит! И вообче вам пора расстаться. Дабы не прознали княжеские псы, кто способствовал вашему свиданию.

Молодой человек закручинился:

— Не бывать нам с тобою, Настенька... Послан князем к Люту просить помощи. Святослав застрял в низовьях Днепра, а пороги закрыты злыми степняками. Войско соберём — и пойдём на выручку. Если меня убьют — больше не увидимся...

— Нет, прошу! — вскрикнула гречанка, стискивая ладони любимого. — К Люту не ходи! Он тебя погубит. С Ярополком у них вражда, и Свенельдич войско не соберёт. Лучше убежим! Хоть к Олегу в Овруч!

Жериволов сын отрицательно мотнул головой:

— Не могу. Я поклялся князю.

Несчастная женщина стояла на коленях:

— Если ты умрёшь, так и я умру. Без тебя мне не будет жизни.

Он прижал Настеньку к себе — словно запоминая, как трепещет она у него в руках, запах её волос, худенькие плечи, — а потом велел:

— Будет. Уходи. Может, обойдётся. Ведь на всё — воля Божья.

— Не уйду! — всхлипнула она. — С места я не стронусь... Не гони меня, пожалуйста, милый, дорогой Саввушка...

Милонег сказал:

— Ты по-русски выучилась прекрасно... Милая, ступай. И молись о том, чтобы свидеться вновь. Коли Бог захочет, то никто нас не разлучит.

Он помог ей подняться. Бесконечно долго смотрели в глаза друг другу. Но потом бывшая монашка отвернула лицо и, поправив на голове съехавший платок, выбежала за двери. Молодой человек пребывал в безмолвии.

— Люта берегись, — возвратил его к реальности пастырь. — Он в последнее время разошёлся совсем. Требует от князя Овруч воевать.

— Ярополк не пойдёт на брата.

— Да, пока идти вроде не желает. Но характер у Ярополка нетвёрдый. И Свенельдич может настоять на своём.

— Надобно отвлечь общими заботами — двинуться совместно с князем Олегом и спасти их отца.

— Вряд ли что-то выйдет... слишком раздор велик... Но попробовать не мешает... Да благослови тебя Бог, светлая душа! — и отец Григорий перекрестил Савву.

Но пессимистические прогнозы Насти и священника, к сожалению, подтвердились. Лют ему не поверил. Он сказал:

— Быть того не может, чтобы Святослав нас просил о помощи. У него было столько воинов — сорок тысяч в первом походе, сорок тысяч во втором, да ещё союзники. Этой силы хватит, чтобы проглотить всю Иеропию!

— Хватит, да не хватит, — опроверг его Милонег. — Греки и болгары оказались хитрее князя. А теперь ещё печенеги давят.

— Да куда ж идти на исходе грудня, глядя в зиму? Нет ни сил, ни средств. Пусть Олег идёт, коли пожелает. Мы не двинемся.

Юноша не выдержал:

— Как ты можешь, Мстиша? Там же твой отец!

Воевода посмотрел на него сверху вниз:

— За него я не беспокоюсь. Старый хрыч выйдет невредимым из любой передряги. Он непобедим.

— Я хочу видеть Ярополка, — топнул сапогом Жериволов сын. — Не поеду в Овруч, с ним не потолковав.

— Князь хворает, — смачно зевнул Свенельдич. — И к нему никого не водят. Даже Настеньку... Кстати, — оживился Мстислав, — должен тебе сказать, что она теперь — моя полюбовница. Да, явилась ко мне в купальню по собственной воле... Ох, и жаркие же объятия у этих гречанок! Хоть и титьки маленькие, как прыщики...

— Замолчи! — покраснел шурин Святослава. — Скажешь про неё хоть единое слово — я тебя убью!

Тот пожал плечами:

— Ну, молчу, коли ты не хочешь. Но клянусь Перуном, что она моя. Вы ещё не успели свидеться? Спросишь у неё — и она подтвердит. Кстати, Ярополк тоже это знает. Ничего, смирился.

— Тварь! — вскипел Милонег. — Я такой напраслины не могу спустить. Защищайся, Лют! — и схватился за меч на поясе.

Но Мстислав лишь негромко свистнул. В двери вбежали дюжие охранники и набросились на гонца Святослава. А Свенельдич махнул рукой:

— Бросьте его в темницу: Посидит и охолонится. Завтра продолжим начатую беседу.

Надо сказать, что узилище в Киеве было местом не самым славным. Строго говоря, все его боялись. Мало кто в нём выдерживал несколько дней подряд. И не мудрено: пленника кидали в двухметровую яму, грязную, сырую и мрачную, на бревенчатый пол, припорошённый чёрной гнилой соломой. Дырку в потолке задвигали каменной плитой. Узник сидел без света, воздуха и пищи. Если его не вынимали неделю, он лишался сознания и его поедали крысы. Через десять дней можно было вытаскивать чисто обглоданный остов, без волос и одежды.

Милонег простоял всю ночь, отгоняя крыс носком сапога и с надеждой глядя на потолок: каменная плита оставляла крохотный зазор, побелевший с рассветом и дававший возможность отличить день от сумерек. Но зазор снова потемнел, а за сыном Жеривола так и не пришли. Ноги уже гудели. Он ходил по подвалу взад-вперёд, натыкаясь на стены. Но потом решил этого не делать: на ходу дышать приходилось чаще, и подвальный воздух становился всё более удушливым. Милонег попробовал стоять на руках, чтобы кровь отлила от ног, но не выдержал долго. На рассвете второго дня он уже сидел, чувствуя сквозь сон, как несносные крысы бегают по нему. Он ленивым движением сбрасывал их с себя. А когда крыса укусила его за палец, вскрикнул и вскочил. Щель у каменной плиты пропускала свет. «Значит, новый день, — догадался Савва. — Ну, теперь уж меня достанут». Но до вечера вновь за ним не пришли. Милонег начал задыхаться. Пот бежал по его лицу. Синие круги возникали перед глазами. Чтобы взять себя как-то в руки и не рухнуть на смрадный пол, он произносил когда-то выученные стихи и слова былин, песни пел. Голова трещала. Рот стал сухим и кислым. Ноги подгибались в коленках. Ночь прошла на грани безумия. Но опять разгорелся день, и плита медленно отъехала, нехотя рыча.

Узника подняли. Он стоял ослепший (после темноты на свету), весь расхристанный и с трёхдневной неприятной щетиной.

Но прибраться ему не дали и в таком растерзанном виде повели к Свенельдичу. Тот сидел, развалясь на лавке, и смотрел на юношу покровительственно-лениво:

— Извини, дружок, про тебя забыл. Всё дела, дела... Вот и выскочило из памяти, что сидишь в темнице... Ну, исчезло твоё желание на меня бросаться? Хорошо, это очень мудро... Я беседовал с Ярополком о возможной помощи князю. Он согласен, что послать дружинников мы не в состоянии. На кого тогда бросим Киев? Каждый человек — на счету. Можем поспособствовать только пищей — соберём обоз и отправим к югу. Обходным путём, через Южный Буг. Если ты возглавишь...

— И на том спасибо, — произнёс шурин Святослава. — Может, хоть Олег войско снарядит.

— Да, езжай-ка в Овруч. Но сюда войско не веди. Мы с Олегом в ссоре. Наш обоз будет ждать тебя у истоков Ирпени через десять дён. Понял? Молодец. Конь уже готов и стоит осёдланный около ворот.

— Дай мне хоть умыться! — больше попросил, чем потребовал Милонег.

— Некогда, дружочек. Святослав ждать не может.

— Я хочу встретиться с отцом, Жериволом!

— Чтобы передать письмо для Анастасии? Это ни к чему; Я скажу Жериволу всё, что нужно, низко поклонюсь. А когда отважные войска князя возвратятся в Киев, вы и поцелуетесь...

Как ни чувствовал слабость юноша, но достало сил стиснуть кулаки:

— Издеваешься, Мстише, да? Хочешь гибели светлейшего?

Волчьи глаза Свенельдича хищно сузились:

— Что ж он думал — заберёт у меня Древлянскую землю и как с гуся вода? Брошусь помогать, приползу на пузе? У Клерконичей имеется гордость. Мы обид не прощаем. Виноват — получай!