Бывшая монашка перегнула пергамент и прижала его ко груди. Молча стояла с закрытыми глазами, спрятавшись в тени большого каштана, росшего за церковью. Вытерла платком горькие слезинки и вздохнула скорбно. Стала прятать письмо под платьем.

— От него? — вдруг раздался голос.

Настя вздрогнула и рванулась прочь.

— Это я, Меланья, ты не бойся.

У гречанки камень упал с души, и она повернулась медленно.

— Фу-х, как ты меня напугать... Вся душа уйти в пятки...

— Господи, когда ты научишься говорить правильно! Ну, неважно. У меня к тебе дело.

После замужества Найдёна похорошела. Стала ярче, женственнее, смелее. Говорила с воркующим звуком «р» — низким, грудным, турманным.

— Слушать... слушаю тебя, — и, сложив руки за спиной, Настя прислонилась к деревянной стене.

— У тебя тайна, и у меня тайна, так что можем быть друг другу полезны, — сводная сестра Варяжко чуть ли не навалилась на жену Ярополка грудью. — Я найду у Мстиши и отдам тебе первое письмо Милонега. А за это ты передашь через Трифона записку Феофилу.

— Для чего? — не взяла в толк непосредственная гречанка.

— Я к нему присохла. Он такой кучерявенький, как и Милонег.

— Но ведь это грех...

— Не больший грех, чем считаться женой язычника. И потом — я жду от Мстислава ребёнка. Значит, можно пошалить, не страшась последствий.

— Люта не бояться? Он узнает — убьёт!

— Мстиша едет в леса охотиться, и его не будет несколько дней. Всё, Настёна, продумано, и комар носа не подточит.

Дочка Феофано кивнула:

— Я могу передать записку. Если принести мне его письмо.

— Значит, договорились. Встретимся в субботу, после заутрени, в этом самом месте.

— Да, прощай!

Между тем Лют готовился на охоту. Делал он это по нескольким причинам. После скандала с Ярополком отношения их заметно ухудшились, князь не поручал Мстиславу ни судебных дел, ни контроль за сбором полюдья. Вся работа сводилась к патрулированию города и окрестностей и к проверке городских укреплений. Это отнимало времени немного, и боярин мучился от безделья. На охоте он хотел немного развеяться. Во-вторых, сыну Мстислава от первого брака с Белянкой — Тучко — стукнуло двенадцать, и отец решил взяться за военное воспитание отпрыска. Парень был в восторге. Он разгуливал по хоромам с луком, целился в холопов и кричал, что убьёт в лесу вепря или медведя. В-третьих, Люту давно хотелось выбраться в Древлянскую землю, раньше принадлежавшую им, Клерконичам, а теперь перешедшую в вотчину Олегу. Пострелять, покуражиться на чужих угодьях и тем самым натянуть нос наследнику Святослава. При хороших отношениях с Ярополком заниматься этим он считал неловким. А теперь, во время раздора, совесть уже не мучила.

Поскакали в пятницу утром. Вместе с ними увязался Варяжко, сын купца Иоанна и приятель Тучко. Да и в свите — восемь человек, так что в общей сложности было у них одиннадцать всадников.

К вечеру приехали в город Малин, названный по имени князя Мала, первый от Киева на Древлянской земле. Здесь располагался погост — место, куда свозилась дань со всей вотчины. (Князь или вирник объезжал во время полюдья именно погосты, собирал дары, требовал надбавки, если было меньше, чем наказывалось уставом). На погосте заночевали, а с утра отправились на охоту.

Мальчики стреляли из лука, радостно визжа, если попадали в намеченные деревья. Но Мстислав Свенельдич их игру пресёк, попеняв ребятам, что они распугивают зверьё. Наконец провожатый, взятый ими в Малине, поднял палец кверху, прислушавшись. И сказал торжественно:

— Где-то рядом ходит сохатый. Сучья задевает рогами.

Соблюдая предосторожности, поскакали в указанном направлении. И действительно, вскоре из ветвей вылезла лосиная морда — рыжая, губастая. Лось, почуяв недоброе, бросился бежать, но упал на одно колено, раненный топориком, брошенным Мстиславом. Тут же четвероногое было изрешечено стрелами. А добил его один из охранников, треснув по голове палицей с острыми шипами.

— Я попал ему в глаз! — радовался Тучко.

— Это я попал ему в глаз, а ты промахнулся, — возражал Варяжко.

— Если б не боярин, то сохатый бы ушёл невредимый, — льстиво заметил провожатый.

Тушу освежевали, шкуру развесили на деревья для просушки, сердце, печень, почки и желудок бросили в котёл для охотничьего супа, а разделанное мясо стали жарить над костром. Сели на ковёр, расстеленный на земле, разложили привезённые с собой овощи и хлеб, принялись разливать из мехов вино. В этот-то момент на поляну и выехал воевода Путята, правая рука князя Олега, посланный Святославом вместе с сыном в Овруч. Рядом с Путягой ехали четыре дружинника.

— Мир тебе, Ушатич! — крикнул ему Мстислав и приветственно поднял руку. — Мы свалили сохатого и решили закусить его мясом. Если не побрезгуешь — присоединяйся. Раздели с нами охотничью трапезу.

Воевода не поздоровался и сказал без должного на то пиетета:

— А какого лешего вы свалили сохатого в вотчине Олега? Или ты забыл, что Древлянская земля — больше не Клерконичей?

— Перестань сердиться, Путяте, — засмеялся Свенельдич, впрочем, не столь добродушно, как раньше. — Князь Олег всё равно остался данником Киева, Ярополк главнее, ну а я — его тысяцкий.

— Дань древляне этим летом уже заплатили, — продолжал настаивать сын Ушаты. — Строго по уставу. И охота в наших лесах там не предусмотрена.

— Ну и что? — отозвался Лют. — Почему тебя это задевает? Или мы с тобой чужие, Путяте? Ты мой шурин, брат покойной Белянки, а со мной твой племянник — Тучко. Я впервые взял его на охоту, чтобы он окреп и рос настоящим воином.

— Здравствуй, дяде! — помахал рукой мальчик. — Что ты там стоишь? Подойди, отведай — и вина, и яств.

— Очень жаль, — ответил Путята, не двигаясь, — что племянник мой вырос невоспитанным. Мало того, что встревает в разговор взрослых, так ещё и учится убивать сохатых на чужой земле. Бедная сестра! Сын её — невежда и вор.

Тут уж Лют стерпеть не мог. Он вскочил с ковра и, прижав к бедру рукоять меча, вложенного в ножны, грозно проговорил:

— Извинись, Путяте. Унижая сына, ты унизил меня. Я бы не хотел обнажать оружие против родича. Извинись — и можешь ехать своей дорогой.

— Я бы тоже не хотел биться с родичем, — хладнокровно произнёс брат Белянки. — Но, во-первых, извиняться не за что — я не унижал, а сказал истинную правду. Во-вторых, подобру-поздорову уберётесь вы, а не я, ибо это леса Олега.

— Ах ты вша болотная! — разъярился Свенельдич. — Мне указывать? Чтоб тебя язвило! Колом тебе в землю! — И, схватив топорик, бросил его в Путяту.

Воевода Олега уклонился, но достал из ножен короткий меч.

— Видят боги: ты, Мстиславе, начал первым, — и, пришпорив коня, проскакал по ковру, подавив меха и тарелки со снедью.

Завязался бой. Стали рубиться насмерть, применяя мечи и палицы. А Варяжко потащил друга за деревья, несмотря на его сопротивление и крики. Тучко дрожал в неистовстве: «Я убью их всех! Прострелю насквозь!» — и пытался вырваться.

Поначалу преимущество было на стороне Путяты: он и его дружинники наступали конными, а дружинники Люта, да и сам он, — защищались пешими. Но незваных гостей из Киева всё же было больше, и пока пятеро из них отвлекали на себя воинов Олега, пятеро других резво вскочили в сёдла и наехали на противника во всеоружии. Тут Путята дрогнул. А когда два его подручных повалились мёртвыми, то пришлось и вовсе бежать. Лют, взобравшись на коня, начал их преследовать, но потом оставил эту затею, плюнул и сказал:

— А, пускай удирают. И расскажут Олегу о нашей проделке. Будет знать, кто хозяин на Древлянской земле. Нынче здесь, в лесу, завтра буду в Овруче!

Возвратившись, посчитали убитых: у Путяты — двое, у Мстислава — один. Да ещё оказалось двое раненых, но нестрашно. Их перевязали и решили ехать, опасаясь, как бы воевода Олега не пришёл с подкреплением. Жареное мясо и лосиную шкуру взяли с собой. А в изгаженный ковёр завернули мёртвых и оставили на поляне: в назидание слишком уж ретивым.