— Что ж, прощай.

— Предлагаю в последний раз: забирай людей и пойдём из города. Немощные и больные всё равно умрут — не от голода, так от греков. Сильных — сохранишь.

— Я сказал: прощай. Разговор окончен.

— Ну, как знаешь, Нифонт.

Под покровом ночи русские дружинники разобрали стену — ближнюю к Дунаю, примыкавшую к небольшому заболоченному озеру Балта и поэтому менее контролируемую противником, переправились по воде бесшумно, выбрались на берег, перебили охрану, сторожившую несколько ладей, погрузились в них и поплыли вниз по дунайскому течению. Греки и союзные им болгары, выйдя из шатров на рассвете, были удивлены, обнаружив признаки проведённой операции: брёвна от стены, трупы воинов на пристани и отсутствие кораблей. В город они вошли практически беспрепятственно. Нифонта хотели повесить, но его защитил евнух Пётр. Он велел привести настоятеля к себе и сказал священнику:

— Ты распространял слухи в городе о злодействах ромеев. Ложь и чушь. Русские вас предали, потому что они язычники. Мы — христианской веры. Будем жить в мире и согласии.

Нифонт возразил:

— Вы хотите сделать Болгарию северной провинцией, вашим протекторатом. Святослав же никогда не претендовал на болгарский трон.

— Потому что не мог физически. Если б мог, то давно бы уже сидел в Преславе. Выбора практически нет: или мы, или русичи. Собственные силы Болгарии слишком незначительны... Выбирайте. «Верность» киевлян вы уже испытали. Может быть, поверите нам?

И действительно: казней в Переяславце не было. В город подвезли много продовольствия, начали строительство некогда разрушенных Святославом храмов, а приехавший из Преславы патриарх объявил о назначении Нифонта епископом. Сломленный священник долго каялся, говоря, что дьявол в образах язычников помутил его рассудок, заставляя служить сатанинской власти.

Отдохнув, греко-болгарское войско двинулось захватывать Доростол.

Ну а что же Вовк? Не успел он достичь места впадения Прута в Дунай, как на горизонте показались паруса с красными трезубцами. Воевода вначале не поверил своим глазам. Нет, сомнений не оставалось: возвращался Святослав с подкреплениями союзников (по пути к русским примкнули несколько полков хана Кирея и мобильная конница венгров-угров). В общей сложности антивизантийская коалиция составляла 50 тысяч человек. С этой армией можно было войти не то что в Константинополь — в Рим и Александрию. Но, встречаясь со Святославом, Вовк не столько торжествовал, сколько трусил: он боялся, что князь не простит ему сдачу Переяславца. И поэтому пришлось прибегнуть к вранью.

— Не казни меня! — крикнул воевода и припал к сапогу владыки. — Христиане нас предали! Нифонт открыл ворота грекам. Мы спаслись чудом на ладьях.

— Шелудивый пёс! — Святослав отпихнул его и сказал с презрением: — Кличку недаром носишь — Блуд. Вижу тебя насквозь, всю твою натуру. Как ты смел уходить с бесчестьем? Город не держать до последнего? Умереть, но не сдаться?

— Княже, пощади! Мы оголодали. Мор пошёл у меня в дружине. Сытые болгары с греками нас мог ли бы перебить — всех до единого!

— Лучше б перебили, чем глаза твои блудливые видеть перед собой. — Сын княгини Ольги помолчал, а затем проговорил несколько спокойнее: — Оставляю жизнь тебе только из уважения к Претичу. Свой позор смоешь кровью в сече. Дайте ему поесть. Он, действительно, как мешок с костями. Уведите прочь!

Операцию по захвату Переяславца провели на одном дыхании. Пётр Фока, уходя к Доростолу, в городе оставил небольшой гарнизон. Сил его хватило на пятнадцать минут борьбы. Русские взломали ворота, и венгерская конница, с посвистом и гиканьем, понеслась по улицам. Печенеги рубили, не выбирая, — всё, что движется. Город запылал. Святослав лично разгромил церковь Успения Богородицы. Восемь тысяч переяславских христиан — в том числе женщин, стариков и детей — были преданы казни. Эта вакханалия продолжалась неделю.

Вскоре Святослав помягчел, утолил свою кровожадность, возблагодарил Перуна и Хорса за их покровительство и, доверив Переяславец тысячному отряду во главе с Милонегом (юноше по пути в Болгарию удалось вернуть расположение князя), двинулся на помощь Свенельду.

В Киеве Милонег был сечен на Бабином Торжке: двадцать девять ударов плетью (в кожаные ремни вделаны железные крупные колючки) вытерпел достойно, день и ночь пролежал пластом в доме Жеривола (волхв лечил спину сына одолень-травой), встал наутро совершенно здоровым и спустя несколько часов плыл уже в ладье вместе с гридями Святослава. С Настей они не виделись. Но влюблённый юноша попросил отца передать ей пергамент, на котором вывел по-гречески:

«Зорька ясная, солнышко моё, ласточка небесная! Я проститься хочу. Новая разлука ожидает нас. Князь меня помиловал, но берёт в поход. Где, возможно, уготовано мне голову сложить. Если не вернусь, помни, дорогая: я любил тебя — больше всех на свете, и последним словом, с уст моих сорвавшимся, будет “Анастасия”. Если же вернусь — можешь быть уверена: в лапах у язычников я тебя больше не оставлю. Преподобный отец Григорий окрестил меня, и теперь моё имя — Савва. Мы отныне с тобой — общей веры. Да хранит тебя Бог наш Иисус Христос; пусть защитницей станет Пресвятая Дева Мария. Помолись и ты, ненаглядная, за спасение наших душ. Помню ежечасно. Повторяю имя. Предан до конца. До свидания, моя любимая!»

По дороге в Болгарию сделали привал на острове Хортица — жертвенную трапезу там устроили, сидя возле дуба Перуна. Савва Милонег пел под гусли самые любимые песни князя. Был за это полностью прощён, а по взятии города даже произведён в воеводы. После ухода князя с войском к Доростолу он, оставшись в Переяславце, разыскал ювелира, у которого год назад приобрёл для Анастасии серебряное колечко. Мастерская того осталась цела, сам он не пострадал — только старший сын был затоптан венгерской конницей. Милонег, ни слова не говоря, выложил ему пять золотников, а уже затем попросил выковать кольцо — копию давнишнего. Ювелир сказал:

— Русски госпударь много е платить. Тако драго не е.

— Ничего, ничего, это компенсация за твои страдания. Мой тебе подарок. Будь любезен, прими.

Мастер поклонился и деньга взял.

Между тем Святослав с ходу обрушился на армию византийского стратопедарха, обложившего Доростол. Греки дрогнули, побежали в панике, вслед за ними устремились болгары и рассеялись по долине Янтры. Печенеги добивали отставших. Святослав въехал в город триумфатором. Жители встречали его хлебом-солью. Калокир обнял от души и поздравил с прибытием, говорил, что теперь надо брать Преславу, Пловдив, Аркадиополь, а за ними — Константинополь. Князь не возражал. Радостный Свенельд потчевал высокого гостя лучшими болгарскими яствами. Святослав сообщил ему о кончине Ольги. Воевода поник, сделался печатен и скорбен. Только и спросил:

— На кого ж теперь ты оставил Русь?

— На детей своих: Ярополка, Олега, Владимира. Старший — в Киеве, вместе со Мстиславом. Младший, под присмотром Добрыми, в Новом городе. Средний, с Путятой, в Овруче.

Нос у воеводы заострился:

— В Овруче? Олег? Значит, ты забрат у нас Древлянскую землю?

Святослав примирительно похлопал его по плечу:

— Разрази меня гром, Клерконич, что вы с Лютом держитесь за этот участок леса? Ты смотри: завоюем сейчас Болгарию, сделаю тебя в Преславе своим наместником. Станешь вровень с королями Иеропии.

Тот ответил мрачно:

— Мне древлян и уличей твой отец отдал. Говорил: на вечные времена. За мои заслуги... Не по справедливости действуешь, княже.

— Брось сердиться, я тебя прошу. Надо в будущее смотреть. Впереди Царьград. Золото, рабы, плодородные пашни. Что такое Овруч по сравнению с этим? Тьфу, сельцо, маленькая крепость. Ну, Свенельд? Хватит обижаться. Вот моя рука!

Святослав протянул ему руку. Воевода помедлил, но потом, скрепя сердце, неохотно её пожал. Это все заметили. В том числе и князь.