— В темпе, опаздываем.

Решительно переодевшись, бомж подался за гребешками в противоположную дверь и — вверх, к нарастающему пульсу механизмов. От его внимания не ускользнуло, что поднимаются они в ту же сторону, что спускались до этого.

По мере восхождения пульс мутировал в не громкий, но скрежещущий по нервам лязг. Наконец, лестница сделала финальный виток, и разда́лась в одурительно обширную, после такой-то клаустрофобной предыстории, залу. Гребешки двинули вдоль стен, стараясь не выходить из тени. По центру залы сверкала россыпь столиков из чёрного дерева, и каждому сопутствовало хотя бы два кресла с высокими резными спинками; за большинством уже темнело по гостю. Разглядеть их не выходило: то канделябры ярко били по глазам, то тени окутывали лица в непроглядную дымку. Добравшись до бара возле полукруглой сцены, гребешки завернули между ними в дверь «Только для персонала». Гаврил взвесил все за и против, и всё же последовал за ними.

Кухня — всегда иное измерение. Изнанка миров, как говорят у нас в русских деревнях. Всюду кипит жизнь и бульон, пол, в отличие от зеркального мрамора в зале, закован в сальный кафель, а повара творят за плитами сущую бойню, не делая скидку овощам и фруктам. Во этой деловитой суете люди, одетые подобно гребешкам, которые толклись вдоль стены с подносами, выглядели как несуразное понаехалово. Гаврил прихватил с полки такой же поднос, как у всех, и встал в хвост своеобразной очереди.

— На, — протянул Паша крупную плашку с заколкой.

Приколоть её Гаврил приколол, но слишком очевидно при этом замялся.

— Ну, столик, который ты сегодня обслуживаешь.

— А…

«Девятнадцать», прочёл он вверх ногами. По какому принципу идёт счёт, спросить не успел, ибо Паша с остальными официантами резко встал по струнке. Бомж последовал их примеру и как можно незаметнее скосил взгляд. Ага! Импульс, парализовавший его, гм, коллег исходил от дамы в дверях. Чуждое этому месту вечернее платье подчёркивало царственность движений, а от взгляда пасмурных тёмно-серых глаз язык трещал чувством, будто его отдирают от заиндевевшей железяки.

— Н-да, — оглядела официантов Фурия. — Сотрудников опять не хватает. Удваиваем нагрузку.

Те, на кого указывала холёная рука, получали по второй плашке с номером.

— …и ты, — ткнула она бордовым когтём в Гаврила. — Нет, стой. Твоё лицо незнакомо. Шаг вперёд!

Гаврил вышел из строя, уставившись прямо перед собой невидящим взглядом.

— Кто ты? — вонзились в него пасмурные глаза. Гаврил буквально мясом ощутил, как его пробуют на зуб. — Почему я тебя не знаю? Можешь отвечать.

— Я новенький.

— Выходит, я лично брала тебя на работу и теперь не могу вспомнить, кто ты? С моей-то идеальной памятью?

— Пять минут! — послышалось из-за двери.

— Так, ладно. Вместо этого будешь ты, — сказала она Паше и опять вонзилась глазами в Гаврила. — Сунь кому-то номерок и за мной. Всё понял?

Фурия раздала ещё пару указаний и удалилась в зал, взойдя оттуда за кулисы. Гаврил поспевал следом и старался не глазеть на её подтянутый зад — такие спиной чуют, когда на них пялятся. В закулисье, среди рядов хабара на грузовых тележках, прикрытого чем-то вроде простыней, сновала пятёрка рабочих, наводя финальный марафет.

— Почему девятый стоит перед восьмым, а не после? Пятый прикройте, вон выглядывает. Эй, аккуратней! Колеса у шестой и одиннадцатой смазаны? Хорошо. Ты! Да, ты, не толпись.

Фурия руководила привычно, не сбавляя шага и словно даже не отвлекаясь от каких-то своих мыслей. Взглянув на миниатюрные часы на руке, она прихлынула к занавесу и обернулась вдруг на Гаврила.

— Ты. Вставай и дыши вон в том углу. Больше никаких телодвижений, всё понял?

Гаврил закивал.

— Вот тебе повезло, если ты правда устроен в Башне…

С этими словами Фурия продефилировала на сцену, подтянув свою и без того точёную осанку. Гаврил же, помявшись, направился, куда велено. Вспышка сквозь занавес с привкусом жжёного кремния, и над тишиной зала пронеслось:

— Дамы и господа! Приветствуем на ежегодном, уже две тысячи девятьсот семнадцатым Аукционе Потерянных вещей. Подумать только! Большая радость и не меньшая честь — увидеться снова под этой крышей…

«А перед серьезными дядями льём елей», хмыкнул Гаврил, разглядывая покрытый хабар перед собой. «Интересно, где тут моё? Хотя, чушь порю. На их месте я бы держал его не под тряпочкой и присмотром пяти не слишком надежных перчиков. И одного совсем подозрительного».

— …наши традиции…

«Тогда что? Пойти прогуляться, но когда меня хватятся? Если она только вступительное слово, то сразу, если же будет вести аукцион… Гм. Камеры здесь, похоже, везде. Чего я добьюсь? Ещё подозрений?»

— Мы также рады поприветствовать новых лиц…

Гаврил глянул вверх и сразу позабыл о своих измышлениях. Потолком здесь было толстенное стекло с размашистыми абстрактными узорами из позолоты, за которыми проглядывались побитые патиной шестерни, маятники, валы, обляпанные красным, а это что, мельницы?.. Откуда-то капало масло, расползаясь грязно-жирным прямо над задранной головой. Бомж опустил глаза. На душе защемило полузабытое чувство надломленной целостности.

«Останусь-ка я лучше где есть…»

— И первую секцию открывает велосипед с подспущенным, но целым задним колесом из-под зелёного забора на Кузоватовской!

Работяги встрепенулись, и один потянул ближайшую тележку на сцену.

— Напоминаем, торги первой секции проходят в рублях. Стартовая цена, если не оговорено отдельно — пятьсот. Вижу, пятнадцатый стол — пятьсот. Шестой — пятьсот пятьдесят… Пятнадцатый — шестьсот. Четвёртый — тысяча? Неплохо! Пятнадцатый — тысяча пятьдесят. Ещё ставки? Тысяча пятьдесят — раз, тысяча пятьдесят — два, тысяча пятьдесят — три… Продано! И велосипед с подспущенным, но целым задним колесом из-под зелёного забора на Кузоватовской уходит за пятнадцатый стол!

Таким макаром проползли следующие минут… тридцать? Сменяли друг друга грузчики, тележки с лотами и ставки, что однажды доползли до сумасшедших пяти тысяч — особую слабость гости питали к пакетам с неизвестным содержимым, но это в целом аудиальное для Гаврила действо навевало на него смутную скуку. Кому может понадобиться «грязная ряса со слегка потёртым правым рукавом» из мусорки на углу Бердышева и Тютчева? Что за пхурба? Что-то, наверное, сельскохозяйственное, раз откопано в пшенице из элеватора. И ладно, кольца, серьги, телефоны, даже инструменты вроде ржавых молотков — но кроссовки без пары, за которые отваливали до двух тысяч, ключи от непонятно чего, очки с разбитыми стёклами, кости сбежавших от хозяев животных — всё это неизменно находило несколько безумных претендентов сразу. Поражала ожесточённая, почти как за потерянные пакеты, борьба за бутылки с недопитым пивом и водкой. Лишь один лот вызвал у Гаврила интерес, что он аккуратненько выглянул из-за кулис. «Типичным образчиком античного искусства Промзоны» оказалась статуя рабочего с оторванными руками, носом и вымытым дождями лицом. Выкупили её на седьмом столе за смешных двести рублей — стартовую цену пришлось снижать несколько раз.

«Время…»

— Мужики! — подал голос бомж. Кто-то из рабочих машинально дёрнул головой в его сторону, а остальные зашикали, призывая понизить голос.

— Скоро уже вторая секция? — уже шёпотом продолжил Гаврил.

— Перерыв, — ответили мужики и посмотрели на вплывшую в закулисье Фурию. Жестом отправив их возиться с опустевшими тележками, та обратила свой раздирающий взгляд на Гаврила.

— За мной.

Спустившись обратно к кухне, она пошла дальше, сделала полукруг до пилястры, за которой оказалась дверь, отперла её ключом и вошла первой.

— Заходи, не мнись.

Видок из бойниц открывался гипериндустриальный. Ночь, город за гудроново-чёрной Каменёвкой, весь в сизой дымке, пульс пылающих магистралей… Когда Фурия подала газ в настенные лампы, гирлянды подвешенных во тьме желтоватых огоньков сощурились и отступили. Проявленный как сквозь старую плёнку кабинет мог бы показаться скудноватым, но отсутствие пространства сжало все эти полторы настенные полки, письменный стол с двумя креслами друг напротив друга, шкафчик и гигантский кактус на полу во вполне гармоничную композицию. Взгляд сразу цеплялся к инородному для этого места ноутбуку с кирпичом внешнего аккумулятора. Фурия с плохо скрываемым наслаждением упала в анатомическое кресло во главе стола, но, спохватившись, вспрыгнула к шкафчику. Тявкнули чуть заедавшие петли дверец.