— Живой товар, — ответил Гаврил с невесёлой ухмылкой. — Проездной можно, Кирюх?

— Да какинтро Nothing Else Matters!

«Легко», предположил бомж, наблюдая, как парень прижимает коробки к стене, чтобы освободить руку и порыться в нагрудном кармане.

— На, — протянул Кирилл пластиковую карточку с изображением Твердовского музея. Гаврил опустил сумку на пол, взял карточку в зубы и поднял сумку. Кирилл медленно перехватил коробки в обе руки и улыбнулся, обнажив стальной зуб. — Ну чё, чувак? Ты, вижу, опять в седле.

— Я бы сказал, в дерьме, но твоя версия пахнет лучше. Где отыскать Никитишну?

— Она толчки драит, как раз на «Волхвах». Дорогу помнишь?

— К толчкам дорога не забывается. Ну, бывай, Кирюх!

Чтобы пройти турникет, пришлось присесть и страшно изогнуться, держа карточку зубами. В эскалатор Гаврил ворвался, распихивая всех на пути. Взгляды на себе он замечал, но мимолётные и ровные. Вид бомжа, семенящего с амбалом на плече, мог заинтересовать чернокаменцев разве что до Злополучного, когда не было никакой мистической блокады, ставшей теперь назойливой прозой жизни.

Спустившись, он по инерции пробежал несколько шагов и, не сбавляя темпа, устремился в туалеты. Мужской пустовал, если не считать кабинки с торчащими из-под двери волосатыми ногами. Гаврил без лишних терзаний полез в женский. Никитишна действительно драила толчки, согнувшись на девяносто градусов. Те, кто удивлялись, как она так долго выдерживает, не знали, что за десятилетия усердной очистки унитазов, писсуаров и кафеля это стало естественным положением её туловища. Никитишна, легенда среди работников метро, работала дольше всех из ныне живущих. Никто не вспомнит, когда к ней приклеилось прозвище «бабушка Гоблин». Слишком напоминала она этих существ из компьютерных игрушек своим длинным, крючковатым, горбатым носом, чей кончик касался верхней губы, когда она, сражаясь с каким-то особо неподатливым засором, насвистывала старые песни о главном.

— Чой там наверху творится? — пробормотала она будто себе, но искоса поглядывая на Гаврила. Через секунду она отвернулась и стала сосредоточенно налегать шваброй на пол. Бомж ответил:

— Ребята Йишмаэля устроили вендетту за павшего лидера.

— Козлорогим-то? Вот неймётся фанатикам… Ну и кто оставляет такие чёрточки — в женском-то нужнике?.. Ты по делу, Гаврюнчик?

— По делу, по делу… — вздохнул «Гаврюнчик», усаживая товар на ближайший, разве что не искрившийся от чистоты унитаз.

— Ты тогда дверкой ошибся.

— Не-е, — проигнорировал бомж её профессиональный юмор. — Надо переправить товар на «Долгие вязы», ну, по твоим маршрутам. Обычные привлекают внимание. Я тут успел чуть не погореть у входа в метро.

Бабушка Гоблин прислонила швабру к стене и стала долго, пристально изучать товар. Гаврил, затаив дыхание, встал у неё за спиной. Наконец, Никитишна огласила вердикт:

— Ой как сразу интересней. За живой товар тарифы другие — это знаешь?

— Как не знать.

— Отдашь когда?

— Сегодня, может… завтра. Но оформи на неделю. Мало ли что по пути.

— Да, всякое бывает… — Никитишна задумчиво протёрла руки, словно умывая их друг о друга. — Всякое… Ладно. Добро. В четыре вечера в мужском туалете на «Долгих вязах». Слышал?!

— Четыре вечера. Мужской туалет на «Долгих вязах», — закивал Гаврил.

— И чтоб как штык! Ребятки у меня ушлые…

— Спасибо, Никитишна.

— Ой, Гаврюнчик. Занялся бы делом, честное слово. А то всё подработки, баклуши…

— Спасибо-спасибо! — попятился к двери бомж.

В пороге он столкнулся с девушкой, которая непонимающе взглянула на него, на дверь, чтобы свериться со знаком, снова на него. Гаврил аккуратно обогнул озадаченную посетительницу и придержал дверь, сделав приглашающий жест. Не совсем понимая, что происходит, девушка вошла…

— Ой!

…и первым делом сунулась в кабинку с товаром, распластавшимся на унитазе.

— Чё «ой»? — заворчала Никитишна, макая швабру в ведро. — Трудовые будни, они ж как часовые пояса: у каждого свои. Была в Петропавловске-Камчатском? Счас ополощу тряпку, а там и мужичка твоего приберу.

— Тяжело работается, наверное? — спросила девушка, на середине фразы пожалев, что ввязывается в этот разговор. — Все эти алкаши…

— Ты сюда как в галерею современного искусства, или дела делать? — зыркнула на неё Никитишна.

— Но… — девушка махнула сумочкой в сторону живого товара.

— Других кабинок нет?

Гаврил с улыбкой прикрыл за собою дверь. Надо не просто занять себя до четырёх, но и уйти от внимания полиции, которая будет всюду совать свой казённый нос. А зная, что планы не задаются с самого утра…

— Так я ж ещё чаю не попил! — громко удивился он, выходя на ближайшую платформу. — Вот в чём дело!

Проходивший мимо усач со свитком картона обернулся, понял, что это не ему и спокойно двинул своей дорогой.

Дверь в квартиру была приоткрыта. На пороге плясали слоёные от застарелой грязищи полуботинки.

— Вот и Гоша, — резюмировала хозяйка, запинывая рухлядь в прихожую. Именно обувь нового гостя мешала двери закрыться. Новоявленный Гриша представил, как хозяин борется с проклятой дверью, исторгает уморительные ругательства, но в итоге сокрушённо хлопает себя по ляжке и оставляет всё как есть.

Они с Лейлой кое-как нацепили верхнюю одежду на крючки поверх гошиной кожанки, что Великим каньоном раскинулась по всему гардеробу. Хозяйка сунула хлеб гостю, а сама отправилась за влажной тряпкой в ванную. До кухни Гриша был вынужден добираться по минному полю из грязевых лепёшек и комков. Выяснять, где буфет, он счёл неучтивым, потому буханка отправилась на стол.

— Мне помочь? — выглянул Гриша из кухни.

— Тебе помочь? — всполошилась Лейла. — Всё хорошо?

Порог был как новенький, а полуботинки — брезгливо сосланы на половичок. Хозяйка встала и подвернула края тряпки, чтоб не накапало.

— Я… ну, то, есть, помочь… мне вам помочь… но вы справились и без… помощи. Моей.

— Опыт и практика, — изрекла Лейла и юркнула в ванную.

Не зная, куда себя деть, новоявленный Гриша мялся на месте. Очень жгло заглянуть в комнату, но что-то внутри категорически запрещало передвигаться по квартире без разрешения. Лейла прополоскала тряпку и, заглянув на кухню, поманила гостя за собой.

Комната оказалась безлюдной. Диван простаивал, не тронутый, телевизор всё так же пылился, в старомодной стенке с хрустальным сервизом, серея мёртвым экраном. Лишь угол ковра был задран, но хозяйка исправила и это.

— Работают, значит…

Лейла отворила дверь на балкон. Опустив взгляд, осуждающе цыкнула на незакрытую крышку подвала.

— Пойдём! — и нырнула в проём на полу.

Гриша спускался медленно, едва ли не вслепую нащупывая ступеньки. Каждый шаг окатывал иррациональным страхом, что нога опустится в пустоту, предвещая смертельный поцелуй виска с полом… Расстояние меж последней ступенькой и землёй оказалось вполовину меньше того, к которому он привык, так что финал нисхождения как бы оборвался на полуслове.

Лейла дожидалась гостя, придерживая плечом дверь в тот самый коридор. Три лампы давным-давно проморгались, источая теперь ровный формалиновый свет. Каталка никуда не делась, её только сдвинули, чтобы не загораживала проход. Многое бы отдал Гриша, лишь бы не заходить первым, и хозяйка, словно прочитав его намерения, сделала плавный, но твёрдый жест:

— Проходи.

Гость повиновался. Очередной коридор встретил его лёгким сквозняком в лицо.

«Куда же меня везли, думая, что я…»

Без сознания? В коме? Умер?

«Меня должны были отправить в больницу!», ошпарило понимание. «В таких случаях вызывают скорую…»

Гриша вздрогнул оттого, что лязгнул замок, и резко обернулся. Но нет. Хозяйка стояла по ту сторону двери, что и он сам. В глазах её мерцало лёгкое удивление.

— Всё…

— …хорошо, — подхватил Гриша. — Просто…

— Понимаю.

Лейла обошла гостя, воздела ладонь, чтобы хлопнуть его по плечу, но передумала и, опустив голову, прошествовала к следующей двери. Гриша новыми глазами посмотрел на щербатую бледно-зелёную штукатурку, пятна сырости по углам, каталку. Тут же повыскакивали клочья каких-то образов, которые исчезали за миг до того, как появятся новые, как в той забаве с молотком и обзывающимися гномиками. Зрело чувство, что появись эти гномики разом, хоть на долю секунды, всё встанет в некий узор. Пока же всё ускользало, дразнясь и насмехаясь.