Гриша поднялся на согнутых ногах, но бешеное дыхание вентилятора сбило его на пол. Руки завертелись в неуклюжей мельнице и, схватив ближайшую стенную дверку за ручку, потянули на себя. Выкатившийся ящик встал надёжной преградой на пути к полу. Гриша повалился на него спиной и несколько секунд приходил в себя, прежде чем встать и заглянуть, внутрь.

Голову словно прочистили ёршиком — в ящике лежали человеческие ноги.

— Ч-что?..

Обычные мужские волосатые ноги. Неожиданность и ползущая жуть открытия ввергла Гришу в болезненный транс. Держась обеими руками за дверку, он слушал механический вой вентилятора, перекрывающий собственное дыхание, даже мысли, и физически ощущал, как не справляется.

— Почему?.. Как?!

Не до конца понимая, что́ творит, Гриша потянул ящик на себя. Ноги переросли в таз, затем свет выхватил ничём не примечательное туловище: ни худое, ни толстое, ни подкаченное. Руки, плечи, шея, голова и… лицо — всё было на месте…

…Гриша точно выстрелянный мчался вверх по тёмной лестнице. Ужас ледяными когтями пахтал живот, бороздил грудь, раздирал горло. У тела из ящика было лицо, которое он разглядывал сегодня в зеркале.

На «Долгие вязы» бомж добирался по знаменитой спирали чернокаменского метро. Конечно, он мог срезать по относительно недавно прорытым галереям, превратившим схему подземки в гипнотическую паутину. Но, как все коренные чернокаменцы, Гаврил ощущал особое единение с плавной, медленно сужающейся последовательностью станций, которая, по слухам, точно воспроизводила переход между пограничными состояниями души.

Он засел в конец вагона, образовав вокруг себя маленькую зону отчуждения. Сумка лежала на полу, но, передумав, бомж пересадил её на колени. Когда механический голос объявил «Долгие вязы», он встал и на ходу побрёл к дверям, цепляясь свободной рукой за все поручни по пути. В дверях бомж заметил мужика с интеллигентными усиками, который наклонился к сыну и прошептал: «вот так у нас стране живут математики…»

У дверей на поверхность нарисовался карнавал подозрительных личностей, коих полиция без церемоний обыскивала у всех на виду. Ещё два охранника кружили по окрестностям, выцепляя новых жертв. Гаврил подождал, когда отвлекутся оба, и как можно непринужденней влился в людской поток.

— Пронесло… — выдохнул он, без приключений выбравшись на улицу. Электронное табло над входом в подземку высвечивало 13:17. Времени, как и шансов, что его загребут, полно. Деваться некуда — только вглубь местных хрущоб.

Точно старые знакомые встречали Гаврила дворики, совсем не изменившиеся за пять лет его отсутствия. Всё тот же блёклый воздух и рыхлый асфальт, всё те же не знакомые с секатором кусты, кривые деревья да пустынные детские площадки в россыпях битого стекла. Было делом времени, когда он повидает лавочку бессмертных бабулек с прожигающими взглядами из-под нахлобученных платков. Ничто не могло помешать этим ведьмам исполнять свои сакральные обязанности. Гаврил хорошо помнил февраль девяносто четвёртого, тогда сумасшедшая метель за считанный вторник закупорила все транспортные артерии города. Он сам бросил машину посреди заглохшей магистрали и пешком подгрёб к ближайшему спуску в метро. Наутро по телевизору крутили репортаж из ЦКТЗ, где старички вместе со МЧСниками выкапывали окумачевших от холода старух, которые тут же вскакивали, отбиваясь от спасителей кошёлками, тростями, а при виде камер заламывали руки и начинали выть про низкие пенсии да душегубов из ЖЭКа.

Мысли о девяносто четвёртом пробирали до мурашек — оттого близость уютного тепла в квартире заказчиков стала изнывающей. Гаврил быстрым шагом миновал выросший прямо на проезжей части магазин, покосился на рухлядь старого ларька и, пропустив какого-то плюгавого типа с гитарным чехлом за спиной, завернул за угол Г-образного дома.

При виде бомжа в бабульках, глазастыми гроздями рассыпанных по лавочкам, заиграла настороженность, смешанная с усиленно работающей вспоминалкой. Отрицая в уме сам факт их существования, Гаврил прошествовал к угловому подъезду и вбил в домофон вызубренный номер.

— Кто там? — ответила подозрительно воодушевлённая Лейла.

— Это Гаврил. Приветствую!

— Гаврил?! — и в сторону: — Да, это Гаврил! Ух. Ты… рано.

— Впустишь — расскажу сказку.

— Хорошо. Да, Гаврил! Ну, Гаврил…

Бомж заскочил в подъезд, не дослушивая её разъяснения Мише. Которые затянулись: под дверью в квартиру пришлось простоять минут пятнадцать. Гаврил собрался обратно к домофону, когда в замке, наконец, возникло характерное шуршание.

— Не думали, что ты так скоро, — встала Лейла в проёме, сияя кислотными расцветками домашнего одеяния.

— Есть причины. Лейл, ты пусти, а?

— Ой, конечно!

Гаврил шагнул внутрь, прикрыл за собою дверь, начал было снимать куртку, но Лейла недвусмысленно загородила ему путь вглубь квартиры. Пришлось застегнуться.

— Где, говоришь, товар? — скрестила она руки на груди.

— В четыре вечера подгони́те кого-нибудь к «Долгим вязам». На машине.

Откуда-то с балкона пророкотало гудящее:

— Всё пропа-ало!

— Что это? — изменился в лице Гаврил.

— Творческие неудачи.

— Все ко-о-ончено!

— Да… — попытался собраться бомж. — Я, в общем, это…

— Куда-а он де-е-елся?!

— …зашёл перекантоваться, как раз до четырёх.

— Ой, Гаврил… Сам видишь…

— Слышу, слышу…

— Ну куда-а он де-е-е-елся?!

Миша выскочил в прихожую с отчаянным полубезумием в обычно задорных глазах. Увидев бомжа, хозяин схватил его за грудки и рванул над полом.

— Как ты не понима-аешь?! Это коне-ец! Это всё-ё!

Было немного за полдень, так что Гаврилу хватило сил вырваться из его ручищ и даже не порвать драгоценную куртку.

— Успокойся, творец!

Миша вздрогнул, будто словив пощёчину, пригляделся вдруг к гостю, намочил языком палец, стёр у него что-то со лба. Затем развернулся да ушёл тихонько себе на балкон.

— Ладно, проходи, — одним своим неподражаемо-невозмутимым тоном Лейла вычеркнула всё, что произошло секунду назад. — Помнишь, куда вешать верхнее?

— Обижаешь!

Куртка мигом отправилась на крючок, а сумка — к сапогам.

«Хорошо, что помылся вчера», думал бомж, проходя на кухню за Лейлой.

— Чай? — спросила хозяйка, жестом приглашая на табуретку.

— Кипяток.

Лейла без лишних вопросов вскипятила чайник и от души наполнила ему четверть-литровую кружку. Шуток она не понимала и, зная Мишу, Гаврил не мог её за это судить.

— Обзвоню стариков с машинами, — бросила хозяйка, прежде чем покинуть кухню.

Гаврил с улыбкой пододвинул кружку с кипятком и принялся греть над ней пальцы. Сколько лет, а ничего нового в доме Краеугольных! Те же вещи на тех же местах, бесконечно те же проблемы, даже запах формальдегида на кухне — до тонких нюансов тот же.

Прислушиваясь к затейливому ритму капель из крана, бомж выглянул в окно. В воздухе танцевали тусклые, как старое серебро, снежинки.

— Никто не открывал форточку? — пробормотал, съёжившись, Гаврил.

Краем глаза он увидел какое-то движение и перевёл взгляд с форточки на улицу. По весёлым ухабам тряслась чуждая для этих краёв БМВ: бездонно-чёрная и одновременно сверкающая, в ноябрьском-то мареве. Припарковался чистокровный немец напротив подъезда Краеугольных.

— Гаврил, — возникла на кухне Лейла. — Тебя к аппарату.

Бомж выскочил в коридор и принялся натягивать на себя ещё холодную куртку.

— Ты надолго?

— Не переживай, хозяйка, — молодцевато поднял сумку Гаврил, — сроки — эт святое!

Но на улицу бомж выходил со щемящей тоской в груди. Снег редкими клочьями покрывал землю, медленно пожираемый сочащейся землёй. Откуда-то из параллельного далёка доносился рёв простуженных собак. На канализационном люке собрался коллоквиум голубей по решению вопроса об обрезках размокшего хлеба.

Случайный взгляд на лавочки заставил Гаврила оцепенеть в изумлении. Ядрёно-красным колобком нависала над бабульками откормленная харя Прухина. Майор черкал что-то в блокноте и, нервно отмахиваясь от снежинок, задавал ведуньям какие-то вопросы. Затем умолк на полуслове, как гончая глубоко втянул воздух и вскинул глаза прямо на Гаврила.