Кузнецкий свернул на обочину и вжал затылок в подголовник. Глаза обратились к зеркалу заднего вида, наблюдая, как по дороге, словно на перемотке, проносится очередной клон его авто. На сей раз лейтенант разглядел, что в салоне пусто. Никого!..

Крыша затрещала, но выдержала. Полицейский вздрогнул. Бездна зелёных глаз, которая на удивление долго разбиралась с лосём, была уже тут, волоча языки по асфальту. Он достал дубинку и, помедлив — пистолет; отщёлкнул предохранитель. Мелькнула страшная мысль приберечь последнюю пулю.

На дороге творилось безумие из мчащихся друг за другом пустых машин. Вклиниться в такой поток не представлялось возможным.

Какой-то пёс, из тех, что помельче, вскочил на капот, захлёбываясь густой слюной. Следом второй, чуть крупнее и с окровавленной пастью. В двери заскребли первые когти. Кто-то самый умный потянул ручку зубами. Кузнецкий едва успел заблокировать механизм брелоком на ключе. Собаки напрыгивали уже на стёкла, ворча и переругиваясь. Самые пытливые подлезли под низ, зашаркав хребтами по днищу.

Кузнецкий вздрагивал, озирался, не знал, что делать. Какая-то его часть ждала, когда машину возьмут штурмом, чтобы начать уже отбиваться. Бездействие перед лицом, нет, слюнявой пастью опасности разъедало. Может, переехать всех этих псин? Вдавить педаль в пол, если получится, уйти в занос, чтобы смять бочиной пару-тройку туш. Не въехать бы при этом в стену…

…То, что произошло потом, не сразу достигло его сознания. Откуда-то из-за угла, раскручивая над головой лопату для снега, выскочил несвежий мужик в ватнике. С диким улюлюканьем он врезался в свору, расшвыривая её широким стальным полотном. Один из вожаков бросился на обидчика, но мужик сбил его в воздухе, об асфальт, до хруста и отшвырнул обратно в застывшую от нерешительности бездну. Жалобный скулёж рассеял остатки её самообладания. Псы бросились врассыпную, и бегство их очертили лучи немигающего зелёного пламени.

Мужик подошёл к двери машины и задёргал ручку. Кузнецкий как в трансе разблокировал ему замки. Внезапный спаситель сел за пассажирское сидение, обдав салон зловонием немытых месяцев.

— Петрович, — представился он и притопнул не влезшей в салон лопатой. — Люблю наводить порядок в округе.

— Не рано, — выдавил Кузнецкий, — для уборки снега? Прогноз говорит…

Мужик поднял руку, призвав обождать, и протяжно, от души высморкался на обочину.

— Сам я себе прогноз. Понятна ситуевина, в которую влипли? Мы с тобой.

— Примерно, — покосился лейтенант на беспрерывный поток пустых машин в зеркале заднего вида.

— Правомерно. Бензин побереги. Мы здесь надолго. Заперты. Хорошо, что вместе — у тебя убежище, у меня орудие возмездия, а вокруг собачатины года на полтора… Знаю, как звучит! А как звучит то, что ща на дороге? Доверься кому знает больше, а?

Проследив за его взглядом, Кузнецкий понял, что неожиданного спасителя смутил пистолет в руке, и убрал оружие в кобуру. Выдохнул.

— Почему, когда я думаю, что хуже некуда, жизнь показывает — куда?

Петрович лишь мыкнул в ответ: сочувственно, но иронически.

…бежал. Голые ступни летели, не чувствуя ни холода, ни почерствевшего асфальта. Мишина куртка, сорванная с крючка и натянутая уже в подъезде, увесисто хлестала по штанам. Отовсюду на него валились пустыни игровых площадок, огрызки детских садиков, переделанных под продуктовые магазины, металлоконструкции, на коих когда-то развешивали бельё… Самый обычный мужчина сторонился дворов, но они настигали за каждым вторым поворотом, обрушивая щурящийся омут из-под платков на лавочках. В ужасе он отшатывался назад, но это лишь оттягивало неизбежное, и колесо безумия делало новый оборот.

Он не заметил, как голову защекотало изнутри — слабо, будто показалось, затем всё настойчивей-когтистей. Мало-помалу чахлые улицы становились… знакомыми? Однако память выдавала не образы, а сухие, слишком абстрактные идеи. Гриша опёрся о фонарь на обочине, чье щёлкающее моргание едва проглядывалось в свете дня. Он был здесь! Он был в этих краях раньше.

Мир, расползшийся тысячекратно, казался непостижимым. Странный, обветшалый, где живут, никак себя не проявляя, одни старики. Почему-то никто моложе сорока здесь не приживался. Да и сорокалетние — сплошь алкоголики со столь потасканными лицами, что они не выделялись из остальной общины. Чего, общины?.. Слова были крючками, которые цеплялись за другие такие же крючки, разматывая мутную вуаль с памяти.

Да, ЦКТЗ был общиной — еле осознаваемой, почти инстинктивной, настоящей. Каждый откуда-то знал каждого, хоть и мало общался за пределами собственного двора. То, как эти варёные, едва смотрящие друг на друга люди с полуслова находили общий язык в случае форс-мажора, вызывало у чужаков тревожные ассоциации с муравейником. Если у местного, например, ломалась машина, тут же из-за угла возникали дедки, которые по счастливой случайности разбирались в твоем авто до последнего винтика, даже если она была новинкой этого года — и так с каждой проблемой. А если никто по невероятному стечению обстоятельств не знал, что делать, то обязательно знал того, кто знает, пусть даже с другого района.

Гриша оттолкнулся от фонаря и заплёл не своими ногами по ломаной геометрии этого мира, этого… ЦКТЗ. В уме закололись места и маршруты — лучший способ проверить, чего стоят его воспоминания.

И вновь — разбитые дороги, стёртый до земли тротуар и хрущёвки, хрущёвки, хрущёвки… Ржавые коробы гаражей сменялись самопальными садиками за хрупкой рабицей, а запущенные голубятни, куда возвращались по старой памяти одичалые, смешавшиеся с сизарями, голуби, бросали сложносочиненные тени на патластый изрезанный каменистыми тропинками газон. Пройдя по одной такой, Гриша встал у очередного облезшего дома и принялся высматривать табличку с адресом.

— Не то…

Это должна была быть Долинова, 16, но на табличке угадывалось что-то про реки. Разобрать подробней — только глаза понапрасну тужить. Краска на ней походила на вспухшую от влаги бумагу, готовую рассыпаться от неосторожного взгляда.

«Что я делаю?!»

Пора бежать, выбираться из долинно-речного болота, найти тех, кто поможет, эту, как её, полицию…

— Ай!

Голову вскрыло как открывашкой. Перед глазами заискрилось всё более отчётливое прошлое, но искры эти падали во тьму, оставляя за собою лишь опалины. Сколько это было — секунду? Гриша пришёл в себя, едва удерживая равновесие, и понял, что всегда, направляясь на Долинова, 16, сворачивает слишком рано, выходя как раз на Речистую, 4.

«Я что, местный? Надо проверить. Только быстро…»

С первыми потёмками на город сошла метель. Снег с рёвом бросался на деревья, крыши, подоконники, клочьями катил по асфальту и всё норовил залепить в лицо. Ветер взмокшей псиной забирался под куртку. Гриша не мёрз и в то же время парадоксально не чувствовал конечностей. Вернувшись на Калинова, с которой он так рано свернул, самый обычный мужчина прошёл метров сто и услышал сдавленный гомон автомагистрали. Взгляд заскользил по ярко-синим табличкам опрятных пятиэтажек. Долинова, 4, Долинова 6, Долинова, 8… Судя по нехитрым вычислениям, Долинова, 16 выходила прямо на магистраль.

«Почему этот дом так застрял в памяти?», думал Гриша, отмечая ступнями, как тротуар становится всё более ровным и гладким. Глаза заскользили по ничем не примечательным стенам, окнам, сверились с табличкой в углу. Да, Долинова, 16. Но ничего. Ни проблеска!.. Тротуар изогнулся вдоль магистрали, проведя его мимо тополей. Сквозь уродливо обрубленные стволы проглядывался фасад — куда более яркий и ухоженный, нежели торец. «Федеральная, 56», сообщала светоотражающая табличка. На ней же красовался пушистый котяра с довольной упитанной мордой. Передними лапами он держал стрелку, указывающую за угол. Немного сбитый с толку, ибо туда не вел ни тротуар, ни тропинка, самый обычный мужчина перемахнул через низкую декоративную ограду и прошёл меж двух тополиных обрубков за угол, где его поджидало крохотное крыльцо с трехступенчатой лесенкой. Богатая трёхмерная вывеска на козырьке складывалась в «Дым_OK». Буквой «О» служил свернувшийся в калачик котяра, чей лукавый глазок вспыхивал и гас под мельтешением фар с магистрали.