Голова новоявленного Гриши пошла кругом, пока на глаза ему не попалась булка в руках девочки. Он вспомнил о голоде, умом осознал его присутствие, но, прислушавшись к организму, почему-то не ощутил. Новые знания подсказывали, что сегодня он должен был поесть хотя бы раз. Может, авария отключила в нём позывы желудка? Авария, где он словил пулю…

Девочка проследила за пристальный взглядом незнакомца и отреагировала просто — отломила булку и протянула ему бо́льшую половину.

— Я не… — пробормотал Гриша.

— Можете не говорить «спасибо», — с убийственной серьёзностью ответила девочка. — Это ваше право.

— Спасибо… — выдал Гриша, не совсем понимая, за что благодарит: булочку, которую он принял как во сне, или право не говорить «спасибо».

— Манька, опять за своё, — пробурчал мужчина в пиджаке, шебурша к ним с пакетом под мышкой. — Ладно хоть этот не бомж… Вы уж извините.

Гриша с улыбкой пожал плечами.

— Присмотрела что?

— Не, па.

— Вот и хорошо. Я потом покажу, где ассортимент лучше… Кстати, мужчина, не подскажете, как попасть в Неназываемый, дом двадцать шесть?

Гриша помотал головой. Отец взглянул на него подозрительно, как на сумасшедшего, выдавил «долбаный ЦКТЗ» и, схватив дочь за руку, поспешил на улицу.

— ЦКТЗ, — повторил Гриша, провожая их взглядом. — ЦКТЗ…

— Всё хорошо? — спросила Лейла. Она рассчитывалась на кассе за батон нарезного в целлофановом пакете.

— Хорошо… — эхом отозвался Гриша, пряча булку в карман куртки. — Домой?

— Домой, — улыбнулась Лейла.

Выйдя, она поёжилась от редкого дождика, который настырно метил в глаза, и, спрятав руки в карманы, направилась обратно. Отец с дочкой забирались тем временем в машину, припаркованную подле заброшенного киоска. Когда Гриша завернул во двор вслед за Лейлой, от одного края дома к другому прокатился диссонирующий хор домофонного пиликанья. На улицу хлынули поразительно одинаковые старушки в плотных, будто спрессованных пальто, колодообразных сапогах да выцветших платках на голове. С упорством дерева, грызущего камень, они прошествовали к лавочкам, кто прихрамывая, кто прижимая руку к пояснице, кто глухо причитая. Вместо того, чтобы рассесться, они дождались, когда к лавочкам подойдут все, и словно по жуткой команде застыли сгорбленными истуканами. Десятки тёмных, зыбучих взглядов устремились прямо на Лейлу.

Гришу будто пригвоздили к земле сквозь позвоночник.

— Что это такое?!..

— Ворона, — пояснила Лейла, с невероятным интересом наблюдая за копошением птицы в мусорном баке. — А вон голубь.

— Н-нет. Это!

Лейла обернулась и, проследив за его взглядом, хихикнула.

— Мы по ним время сверяем — ровно в одиннадцать занимают свои посты.

Не успела она договорить, как бабушки расселись, невзирая то, что на лавочках творились великие финские озёра. Замысловатой сеткой покрыли двор их зыбучие взгляды. Гриша ощутил себя как на хорошо проветриваемой ладони.

— Всё хавно, Валерич! Шашки!

Лейла взглянула на Гришу, будто узнала о нём нечто не слишком приятное.

— Ты идёшь, или как?

— И…иду… — отозвался Гриша, не зная, куда девать глаза.

Бомж вёл колымагу по самым глухим проездам, дабы никто не пострадал оттого, как он вспоминает правила дорожного движения. Навыки, впрочем, возвращались быстро. Через два поворота Гаврил освоился с неуступчивым рулём; на длинном переулке вновь постиг особенности ВАЗовской коробки передач; а когда идеально вписался меж двух мусорников, понял, что вновь освоил габариты корпуса.

Дом, милый дом, уютно пустовал. Гаврил подпёр дверь кирпичом и откинул ногой каменный от пыли ковёр. Заветный камушек, отпирающий потайной полуподвал, он нащупал не сразу, прокомментировав заминку беззлобным ругательством. Товар лежал в том положении, в каком его и оставили. Бомж аккуратно извлёк его на пол, проверил в меру своих скудных познаний. Вроде, целый… Тогда Гаврил запер потайную дверь, припорошил ковром и, взвалив на спину все восемьдесят килограмм добра, бодро потащил к машине.

— Багажник! — выдохнул бомж, поняв, что забыл его открыть.

Хотя, стоп. Специфика товара как раз в том, что в багажнике он вызовет больше вопросов. Недолго думая, Гаврил затащил его на заднее сидение.

— Хрупкий, зараза… — проворчал и на случай, если дороги малой родины устроят машине болтанку, постелил под ноги весь свой запас подушек.

Гаврил воззрился на помойно-кочевую обстановку в салоне и тут же вспомнил о походной сумке, которую он всегда держал в шкафу. Всё необходимое на случай, если не придётся возвращаться в уютную пристройку к теплотрассе. Отправим-ка на пассажирское сидение…

И ещё одно.

— Ну и где его черти носят?.. Ха. Вспомни кино — вот и оно.

К «пятёрке» приближался коллега по социальному статусу — весь в обвисшем тряпье, тусклых кроссовках, но на диво чистый и по-своему опрятный: колючая борода укорочена то ли топором, то ли садовыми ножницами, на плече — необъятная лопата для уборки снега, хотя снегом в ближайшее время и не пахло; терпкий взгляд выражал небольшое удивление.

— В Город, что ли, подался? — вопросил коллега, ткнув пальцем в лобовое стекло.

— Нет, Петрович, по району понторезать. Все сучки мои.

Коллега ответил серьёзно:

— Это если посбиваешь их кобелей. Я по пути такие своры повидал — жопа схрустнется.

— Эк загнул, — одобрил Гаврил, сажаясь за руль. — Ничё, в мою берлогу они не суются, особенно когда ты приглядываешь.

— Когда вернёшься-т?

— Сегодня ночью. Может, завтра. Но это крайняк.

Петрович прикинул что-то в уме.

— Схожу и вернусь.

— Сейчас?

— Да. Я быстро.

— Не пропадай, — буркнул Гаврил, поворачивая ключ в замке зажигания. Петрович двинул свободным плечом: как, мол, иначе.

Пятёрка поперхнулась и заглохла. Ожила она только со второй попытки, успев до этого сухо, натужно прокашляться. Бомж сдал назад (товар едва не ухнул на подушки), развернулся и помчал, обгоняя уныло бредущего Петровича. На троекратный гудок коллега и не вздрогнул.

Промзону корыто покинуло спустя пятнадцать минут. Ещё часика три и, если не вляпается в пробку, всю эту мороку можно будет забыть как плохой анекдот. Гаврил помнил один такой. Маклер говорит клиенту: «Должен признаться, этот дом не лишён недостатков. На севере здесь — огромная свалка, на востоке отстойник, на юге свиноферма, а на западе рыбная фабрика». «Ужас! Какие же у этого дома преимущества?!». «Вы всегда будете знать, откуда дует ветер!».

В какой-то момент Гаврил осознал, что сквозняк, поначалу лёгкий, даже освежающий, но с каждой минутой более лютый, ему не мерещится. Удивляясь, как сильно его колотит, бомж свернул на обочину, к какому-то круглосуточному магазинчику. Драгоценные минуты ушли на то, чтобы проверить окна, плотнее захлопнуть двери, пощёлкать переключателем вентилятора, осмотреть корпус — вдруг какие щели… Но таинственный ветер из ниоткуда донимал даже на улице, словно Гаврила окружила банда невидимых психов с холодными фенами. Бомж застегнул ватник на все пуговицы, залез в машину, но это, разумеется, не помогло.

— Погань…

Дрожа и ругаясь, он не мог решить, заводить машину, или нет. Руки тряслись так, будто неделю не выпускали бутылки, а ноги отплясывали на педалях танец висельника.

— Нее, таким макаром я доеду только в столб…

Стон бессилия пустил по груди неожиданную волну тепла. За считаные секунды сквозняк ослабел до лёгкого и освежающего, но так до конца и не пропал. Мигом прошибло на обильный пот. Гаврил расстегнулся, положил ватник на соседнее кресло, поверх сумки. Прислушавшись к организму, он всё же завёл машину и опять на всякий случай попереключал вентилятор. Взгляд на приборную панель заставил опять заглушить двигатель. Бензин был почти на нуле.

Две секунды оцепенения прошли для него как полноценная кататония.

— Ну и мразь же ты, Банька! — грохнул Гаврил левым кулаком в потолок.