— Про собак не просто «слыхал». Совсем озверели! По одиночке теперь хрен сыщешь. Да и стаями раньше обходили, завидев палку в руке. Сейчас бросаются даже на небольшие группы. У тебя как, с собой табельный?.. А о лосёнке не знал. Слушай, друг, не пойми неправильно, но… его целиком нашли? Люди тут неизбалованные, сам знаешь…

— Целиком, — отрезал Кузнецкий. Видимо, не смог не принять эти «происшествия» близко к сердцу. А может, не по нраву, что какой-то бомжара обращается на «друг»? — Я пройду?

— Конечно, — отступил в сторону Гаврил.

Лейтенант зашёл, пригнув голову и не снимая фуражки. Окинул намётанным глазом единственную комнату, тут же открыл шкаф, немного порылся в тряпках и, не закончив, переключился на сундук. В промасленных запчастях Кузнецкий шебуршал уже с заметным удовольствием.

— О, гайка на пятнадцать, — резюмировал он, засовывая находку в карман.

— Нашёл что искал? — расплылся в ничуть не угрожающей улыбке Гаврил. Яд лучше всего прятать в сахаре. Если это, разумеется, не мышьяк.

— Что-то вроде, — пробубнил лейтенант, закрывая сундук. — Интересная у вас… система отопления.

Он провёл рукой по нише под потолком, отряхнул пальцы от пыли и указал на толстенные трубы, к которым был пристроен дом Гаврила.

— И не особо жарко. Вентиляцию наладили, что ли?

— А то.

Кузнецкий вздохнул.

— Почти уверен, что вы не связаны с этими изуверствами. Но… Ладно — незарегистрированная хибара на Промзоне. Ладно — лежанка, да хоть двуспальная кровать под теплотрассой. Но хибара, прилегающая к коммуникациям невероятной для города важности? На такое глаза не закрывают.

— Дорогой друг, — перестал улыбаться Гаврил. — Может, чаю? У меня завалялась упаковка одноразовых стаканчиков…

— Нет.

— Нераспечатанная! А? А? А?! Ладно, о вкусах не спорят…

Гаврил умолк и задумчиво размял руки.

— Ты на Промзоне впервые, — продолжил он, не спрашивая. — Иначе бы запомнил… Так-то я не прочь прокатиться в участок, но лишь потому, что ты со мной вежлив! А вежливость — приёмная дочь уважения. Потому эксклюзивно поведаю то, к чему коллеги твои приходят раком и набивая шишки в самых возмутительных местах. Всё, что происходит на Промзоне либо не касается Города, либо не вредит ему — кроме этих жутких историй со зверями. Дикие животные чужды Промзоне… Так что давай ты займёшься своими лосями, а я пойду, поищу себе хавку?

Кузнецкий слушал внимательно, ни на секунду не переводя взгляда. Словно запоминая — но не то, чего хотелось бы оратору.

— Давайте я опять проявлю вежливость и не стану доставать дубинку?

— Не подскажете время, начальник? — демонстративно опёрся Гаврил спиной о стену.

— Девять утра, — аккуратно, глазком глянул лейтенант, дабы не упускать его из виду.

— Жаль. Неприятная, неприятная вилка. Идти за тобой и тратить весь день не могу — только не сегодня! — а по силам мы примерно равны… даже с учётом дубинки… Ух. Доставай мобильник.

— Не понял? — выдохнул Кузнецкий.

— Мобильник, говорю, доставай. Наберёшь одного кадра. Давай-давай. Если над чем и имеет здесь власть Канцелярия, так это над тобой.

— Какая Канцелярия?! — раздражился лейтенант.

— Ууу. Ты даже не из двоечников… Звонить будем. Ну!

Что-то в голосе Гаврила заставило Кузнецкого достать мобильный и набрать под диктовку номер.

— Что, незнакомые циферки?

— Не-а.

— О, счастливчик… Давай громкую связь.

Дозвонились почти сразу. Раздражённо-занудливый голос, который используют, дабы не взорваться откровенным ором, говорил куда-то в сторону:

— Это не детская игрушка! Если что-то можно крутить, это не значит… Нет! Вера! Вераа! Да как ты… Это для задницы, Вера! Именно, фу! Бабы… Алло? Чем могу помочь?

— Лёнь, привет! — весело гаркнул бомж, заставив лейтенанта вздрогнуть.

— Это кто?

— Гаврил! Не со своего!

— Гаврил… Гавр… Гав… А, Гаврил! Ты должен звонить только в крайнем случае.

— Алё! То-то и оно! Со мной Кузнецкий, лейтенант полиции. Объясни парню, почему я не могу пройти с ним до РОВД.

— Слышь, Кузнецкий?! — взревел «Лёня», словно полицейский мялся в пяти шагах от его возмущённой особы.

— Алло? — осторожно отозвался лейтенант.

— Не то, Вера! Я хочу видеть тебя без этого! Ясно?! Без всякой херни! А ушки оставь. Так, Кузнецкий! Понимаю, этому бомжу хрен кто поверит. Ты же думаешь, что это глупый розыгрыш? Секунду.

Послышалось бряканье трубки о твёрдую поверхность и писклявый набор номера на другом аппарате.

— Озёрный, — дохнуло прерывистым, едва достигающим микрофона, эхом. — Кто у вас Кузнецкий? — И ближе: — Гавр! Кто у них Кузнецкий?!

— Лейтенант! Опер!

— Это Озёрный?! — вылупился лейтенант в две тарелки.

— Лейтенант! — вновь удалился голос. — Опер! Ну, так соединяйте! Вера, не сейчас! Алё? Озёрный. Кузнецкого знаете? Ну, лейтенант. Во. Сообщите ему, чтоб… Гавр! Чем он занимается?!

— Расследует мёртвых лосей!

— Серьёзно? Чё не санитарная… Аа. Долбаный бардак с Злополучного… Скажите, чтоб Кузнецкий вернулся к своим лосям! Да! По телефону. До свидания. Всё, Гавр, вали на хрен, у меня в кои-то веки целый день с женой.

Короткие гудки. Едва Кузнецкий сбросил вызов, как телефон ожил от входящего.

— Да? — ответил он. — Да, я понял… Спасибо.

Лейтенант спрятал телефон в карман и мрачно воззрился на Гаврила.

— Понятия не имею, кто вы, но… удачного дня.

— Паспорт не забирай, начальник, — попробовал сгладить бомж улыбкой, но оттого показался ещё наглей.

Кузнецкий хлопнул паспорт на сундук, задержался у порога, но тут же убрёл к служебной машине за углом.

— Сколько времени под хвост… — бурчал Гаврил, наводя порядок в сундуке после гостя. — Пустил слух о бомже со связями в администрации… Лишь бы отделаться городской легендой! Хреновое утречко, ой хреновое. А ещё даже чаю не попил…

Три лампы дневного света как следует проморгались, прежде чем озарить коридор своим безжизненным взором. Противно задребезжала каталка, подскакивая на щелях истоптанного кафеля. В такт подпрыгивало тело лежавшего на ней мужчины. Ничто не характеризовало этого субъекта лучше, чем «обычный». Плоское незапоминающееся лицо, вопиюще среднее телосложение; волосы короткие, шатен. Просто кошмар фоторобота. Ни шрамов, ни татуировок, даже немногочисленные родимые пятна присутствовали только потому, что должны — ведь необычно, когда их совсем нет.

Катившая его женщина не походила на медсестру. Одетая в домашние штаны с супергероями и зелёную футболку, она мурлыкала под нос какую-то азиатскую песню и привычно поправляла движение каталки. С самой покупки на Аукционе Потерянных вещей этот дурацкий тарантас заносило влево. О том, что умение справляться со строптивыми колёсами пришло к ней не сразу, говорили бесчисленные вмятины в бледно-зелёной штукатурке.

«Иногда кажется, левая рука становится крупнее правой», думала она, не прерывая песни.

Едва тележка достигла конца коридора, как откуда-то сверху раздался основательный рокот:

— Лейла! Ле-е-е-ейлаа!

Женщина со вздохом оставила тележку и вернулась в дверь, через которую вошла. За ней оказался наитипичнейший погреб с соленьями и консервацией.

— Чего?! — крикнула женщина в квадратное отверстие над головой.

— Где Мишины та-апки?!

Объяснять было долго, криками — тем более. Подумав, она напрягла связки:

— Носки надень!

— Для носко-ов не хо-олодно! И Миша не зна-ает, куда запихнул тёплые носки-и!

— Харэ, соседи! — возмутились из верхнего балкона.

Лейла с размаху закрыла дверь в подземный коридор и полезла по деревянной лестнице в проём.

Все-таки неоднозначная штука — ветер. То гладит по голове и щекочет кожу, то швыряется лайнерами и переворачивает здания. А иногда он переворачивает целые жизни, родившись от хлопка двери и докатившись невесомой волной до тела на каталке, не шевельнув на нём и волоска. Ну, разве можно поверить, что это ветер заставил самого обычного мужчину открыть глаза да ослепнуть на миг, ибо лампа светила прямо в лицо? Что это ветер придал его мышцам импульс, достаточный, чтобы он сел, ощутив небывалый прилив сил?