— Нравишься ты мне, Тихон Сечкин, да и делать сегодня больше нечего… Примешь руку помощи? Пусть и чешуйчатую.

— А тебе что? — насторожился Гаврил.

— Мне? Что? Ха! — широко улыбнулся пришелец; даже глаза его немного потеплели. — Никакого подвоха. От чистого, как говорят в этих краях, сердца. Твоя начальница тому порука.

— Если так… Что мне делать?

— Сгреби это чудо на плечи и готовься.

Краеугольные сидели на ступеньках перед своим подъездом, подстелив одну картонку на двоих. Миша грыз семечки, соскребая кожуру с пальцев в пакет, специально взятый под это дело Лейлой. Краеугольные смотрели в подсвеченный лишь окнами дома двор и ждали.

Когда стало казаться, что это продлится вечность, с неба прямо в тротуар, ведущий к их подъезду, ударил стоп света. Дивные звуки издали провода на столбах, будто по ним проехал болид Формулы-1, фонари зажглись — с отсутствующими-то лампочками, а микроволновки во всех окрестных кухнях выдали лезгинку непонятных символов.

— Ты только погляди, — указала на вершину столба Лейла. Что-то на волнах этого ослепительного света определённо опускалось. Плавно, поступательно, как дырявая бутылка под водой.

— Гаврю-юнчик, что-оль? — пригляделся Миша.

— Похоже, — не очень-то поверила собственному утверждению Лейла.

А Гаврил опускался, пока не встал наконец обеими ногами на землю. Свет потух, и бомж, насколько это было возможно с телом на плече, посмотрел в небо, крикнул «спасибо!» и приплёлся к немного напрягшейся чете.

— Вы не поверите…

— И не хотим, — бросила Лейла. Миша важно закивал.

— Я догадывался, что вы ждёте, но такой приём…

— Ты сядь, Гаврюнчик, отдышись, — подвинулась Лейла, пихнув боком Мишу. Великан рассеяно подвинулся, промахнувшись очередной щепоткой кожуры в пакет.

Недоумённый Гаврил положил тело возле Миши, а сам присел на самый краешек картонки, чуть поодаль от Лейлы.

— Се-емечки? — вытащил Миша щедрую горсть из кармана, просыпая излишки между пальцев.

— Давай….

Гаврил полузгал семечек, по примеру Миши не мусоря на пол, полузгал да не выдержал:

— Как всё это понимать? Мы не должны…

— Нет, не должны, — отвела глаза Лейла.

— Говорите!

Лейла посмотрела на Мишу, дав понять страшным лицом, что слово лучше пусть берёт он.

— Сбежа-ал Гриша. Как сломал оковы — не поня-ять. Сбежа-ал, Кощей этакий, эликси-иры прихватив все, что нашё-ёл. Ско-олько ему их хватит?

— Месяц? — пожала плечами Лейла.

— Неделю от си-илы. Ой, дура-ак… И Ми-иша дурак…

— Погоди, — встряхнул головой Гаврил, — какой Гриша?

— Ну, те-ело!

— То, что он вор — это понятно, но обзываться телом для вас как-то нетипично…

— Да не обзывается Миша! — возмутился Миша. — Те-ело. Сосуд для души-и.

— Сбежало?!

— Да-а!

— Это что… что… как?! — почти вскричал Гаврил.

— Та-ак. Сломав окоовы и прихватив эликсииры.

— О-хре-неть…

— Дедки ищут по всему городу, сидим вот, ждём, — сказала Лейла.

— Как оно вообще ожило?

— Миша са-ам не до конца понима-ает…

— Големы — тонкая работа, переменных в их создании масса, — пояснила Лейла. — Самосознание могло пробудить что угодно — лишняя извилина, пылинка… не удивлюсь, если даже причудливое движение воздуха.

— Есть мысли, почему оно сбежало? — соображал Гаврил.

— Сам ка-ак думаешь? — поймал его взгляд Миша, аккуратно хлопнув по телу ангела.

Бомж почувствовал, что свалял дурака. «Достаточно назначить простейшую, низменную цель в жизни…»

— Та-ак вот. Ждё-ём. Семечек?

— Не, я предыдущие не доел.

— Ага-а.

— Вот Каменщик разозлится, если он вообще умеет злиться… — опустил голову Гаврил.

— Свою часть ты сделал добросовестно, — осторожно вставила Лейла.

— Наверное…

Так они сидели, грызли, болтая о том о сём, о пятом и десятом, пока могучее тело на ступеньках не остыло с первыми потухшими фонарями — окончательно и бесповоротно.

Знает ли гвоздь, сколько на нём держится?

Для многих проспект Годунова начинается уже с подземного перехода — того самого, что растет Т-образно из «Державы», второй станции метро на Полуострове. Надземный лоск воплощён здесь в рекламе, вписанной в мрамор стен и пола, янтарных лампах да кафешках, которые в ином районе Чернокаменска прослыли бы ого-го какими рэсторанами. Студенты, стремясь впечатлить своих зазноб на крохи со стипендии, водят их сюда; потому и витает под землёй еле уловимый аромат весны, цветочных духов и хрупкого счастья.

Сегодня концентрация молодняка была аномальной. Разрозненные обычно группки стекались в толпу, чьё многообразие пёстрых, по последней моде, курток нет-нет да моргало чёрными потасканными кожанками. Эти не размахивали телефонами, не разговаривали нарочито громко, лишь вжимали руки в карманы, глядя строго перед собой и никогда — друг на друга.

Разговоры ходили разные.

— Девчонки будут?

— Конечно!

— Я в смысле потом.

— Пф, мы же рок-звёзды! Будь активней. На активных они сами…

— Не зажмёшься — обожмёшься?

— Хе-хе-хе…

Или:

— Всё зарядил? «Банки» с собой? Объективы?

— Расслабься ты, в рюкзаке.

— А то в прошлый раз столько фактуры, столько экшена, и всё под хвост!

— Мог бы подписоте и так пересказать.

— Да я сам ничего не помнил, когда домой пришёл…

Ближе к лестнице наверх прорезалось мечтательное:

— Сфоткаться бы на Четвёртой с Гороховым…

— Кем?

— Как — кем?!

Ответом был «подловил мальчугана» смех с подозрительно неуверенными нотками. Впрочем, галдёж вокруг, усиленный гулом с поверхности, растворял нюансы. Жизнь продолжалась и бурным потоком валила на тротуары.

Нет ничего краше проспекта Годунова, по крайней мере в Чернокаменске; для него он составляет всё. Улица эта словно чуралась окружавшей её болтовни, деловых переговоров, пыхтения навороченных автомобилей, чьих-то неуклюжих мечтаний и всё спешила к одной ею известной истине. Давно уже минуло утро, когда под светом непогасших фонарей работяги стягиваются на микроэлектронный завод имени Ивана Ефремова, а колокол храма святого Иосифа звонит по мелькающим тут и там старухам в платочках. Сейчас, ближе к двенадцати, проспект топтала совсем иная публика. Презентабельные мужчины лет сорока с дипломатами в тон пальто и кожаных перчаток, мужчины лет тридцати в пальто попроще, но уже с проседью в висках — эти как-то чаще смотрели по сторонам; великовозрастные пацаны с кукольными глазами на светлых лицах… В сторонке, кучками и по одной, расхаживали девицы в мехах. Смартфоны и сумочки в отставленных руках, губы, подобные напомаженным жменям мяса — не было вокруг ничего, достойного их внимания, кроме сверкающих витрин да экранов собственных устройств.

От подземного шествия отделился явно чуждый ему мужчина в чёрно-красном шарфе поверх сизого пуховика. Щёлкнув взглядом по вывеске одного из ресторанов, он придержал дверь для девицы, которая брела невпопад с глазами в телефоне, и зашёл следом. «Моравия» была из тех дешёвых дорогих ресторанов, куда мужики самых широких слоёв хоть раз водят своих жён — по особым случаям. Оттого же, что поесть здесь не просто доступно, но и фотогенично, «Моравию» любили слои поуже вроде околомодников с голыми из-за кредита на новейший смартфон щиколотками.

Сизый пуховик, отправившись в гардероб, явил молодцеватого мужчину в спортивном пиджаке да джинсах. Мужчина тряхнул головой, надвинулся на регистрационную стойку и молча воззрился на хостес.

— Оу. Александр. Большая честь, — склонил голову белый воротничок. Пальцы выбили чечетку на рабочем планшете и, кивнув, он поднял глаза на гостя. — Вы с господином Полынским?