Акробат выскользнул на пузе из масляной площадки, кое-как встал, опираясь руками на батут, и принял от одного из автомехаников кипу полотенец. Гаврил же сел в водительское сидение, повернул ключ. Пока автоматическая дверь шиномонтажной поднималась, он продирал глаза, тщась стереть с них всё, чего насмотрелся в этом доме. Хотя бы за сегодня.

Игровая площадка — старинная, деревянная до мозга костей, пустовала. Лишь немолодые мужички сидели на стилизованных пеньках вокруг пня побольше, резались в карты и пили водку. Не будь залётных автомобилей, которые криво вписывались в узкие повороты, новоявленный Гриша давно бы решил, что наблюдает картину на холсте, не статичную исключительно по прихоти воображения. Он сидел с потерянным видом у окна, принюхиваясь к такому непривычному запаху любой чужой кухни. Руки лежали на коленях и старались не прикасаться к засаленной клеёнке на столе.

А вокруг творился не гротеск, не инсталляция, но быт четы Краеугольных. Поначалу Миша с Лейлой робели, смешно обходя гостя за пару метров, и занимались домашними делами будто под дулом пистолета. Разговаривали шёпотом, недомолвками, исключительно в соседней комнате. Когда же заходили в кухню, непонятно-гостеприимно улыбались, почитая долгом спросить у Гриши что-то. И если Лейла интересовалась самочувствием, комфортом, воспоминаниями и прочими вполне понятными вещами, то Миша с порога огорошивал «столица Венгрии?!», или «по чьей системе две прямые пересекаются?!» и, не дожидаясь ответа, ретировался в прихожую.

Так продолжалось до тех пор, пока Миша, приколачивая сотую, по его заверениям, полку, незаехал себе молотком по мизинцу. И вместо того, чтобы просто ругнуться, замотать ноготь бинтом и продолжить работу, творец устроил шоу умирающего лебедя.

— Невыносимо! Невыноси-имо! Куда ещё-ё эти по-олки?! Что-о Миша делает со своей жи-изнью?..

Обескураженный отсутствием реакции — Лейла сосредоточенно драила ванну, а Гриша старался не дышать, хозяин шумно, мучительно вздохнул и с нарочитым кряхтением перебрался на кухню, подставить мизинчик под холодную воду. Обернувшись на гостя, Миша выдал:

— На лугу-у живёт скрипа-ач. Носит фра-ак — и ходит вска-ачь.

— Чего?.. — проговорил, не выдержав его взора, Гриша.

— Зага-адка. Носит фра-ак и ходит вска-ачь. Ну-у?

— Фрак… не знаю.

— Кузнечик!

Творец закрыл воду и, цокая языком от незадачливости гостя, возвратился к «растреклятой» полке. Самый обычный мужчина проговорил загадку про себя и закивал, утвердительно опустив уголки губ. Действительно, кузнечик. Теперь лицезрение мира за окном обрело некий, хоть бесполезный, смысл.

— Ле-ейла-а! — зашумел Миша через полчаса.

Женщина отправила резиновые перчатки в раковину и облокотилась о дверной косяк.

— Закончил?

— Закончить-то зако-ончил, — вышел Миша к ней в прихожую. — Скоро Го-оша придёт.

— Что ж ты не предупредил?!

— Ми-иша? — удивился творец. — Миша са-ам только вспо-омнил.

— У нас уборка! Пусть завтра приходит!

— Ле-ейла, это Го-оша, — со значением произнёс Миша.

— И правда, Гоша — это Гоша! Скажи, пусть завтра приходит.

— У Гоши иде-ея.

— Какие у Гоши идеи?! Спёкся он после первого альбома! И слышать не хочу. Идеи…

— У Гоши — иде-ея! — с нажимом повторил Миша, покосившись на гостя, который уже вовсю развесил уши.

— Ну… если так, — неожиданно уступила Лейла. — Я за хлебом?

— Не помеша-ает.

— А можно с вами? — вызвался самый обычный мужчина, зачем-то даже подняв руку. Лейла вонзила взгляд в Мишу. Миша покачал головой, а в ответ на выразительное цыканье кивнул.

— Только не отходи от меня, хорошо? — с тёплой улыбкой воззрилась Лейла на гостя.

— Конечно! — возликовал он. — Без вас я потеряюсь!..

Верхнюю одежду ему подобрали из старого гардероба Миши. Творец до последнего боролся за каждую тряпку, уверяя, что завтра же начнёт носить всё. Сдался он, когда Лейла невозмутимо сняла с крючка «действующую» куртку и протянула её Грише.

— Ла-адно! И чтоб никто не говорил «Миша жа-адный», «Миша жа-адный»!

Старое пальто сидело на госте мешком, а рукава висели как злая пародия на боярские. Лейла сходила за ножницами, а Миша в ужасе умчался на кухню, причитая что-то о варварстве. Вернулся творец, лишь когда Лейла в компании Гриши загремела ключами на лестничной клетке.

— Лейла! Ле-ейла-а!

Миша рванул дверь на себя, перевёл взгляд с невозмутимой хозяйки на струхнувшего Гришу и выдал:

— Прогуляйся до ли-ифта.

Самый обычный мужчина отошёл аж к лестнице, но чем дальше, тем слышнее становился гулкий шёпот творца:

— …не теря-ялся… — тут Гриша не расслышал. — Чтоб не е-ел и не пи-ил. Ясно́?

Лейла закивала и, оставив дверь Мише, подошла к самому обычному мужчине.

— Ну, пошли?

Карликовый пролёт привёл их в яму мрака перед тяжёлой металлической дверью, где подрагивала подвешенная в воздухе багровая капелька лампочки. Гриша оцепенел. Что-то зашевелилось на дне илистого пруда памяти… Лейла нажала на кнопку под лампочкой. Запиликал идиотский мотивчик, предваряющий открытие двери, и промозглое дуновение осени вмиг проветрило голову от туманов Мнемозины.

— Всё хорошо? — обернулась Лейла, придерживая дверь плечом.

Самый обычный мужчина вышел наружу и прищурился от солнца в бездне стальных туч. Лейла нагнала его и потянула за собой. Жаркое, даже сквозь куртку, прикосновение привело Гришу в чувство. Он аккуратно убрал свою руку из её, и оба двинулись в молчании: неловком его со стороны и весело-задумчивом с её.

Казалось бы — разница в пол-этажа, однако, спустившись, Гриша ощутил, как потерял в обзоре, но приобрёл в детализации. Отсюда он понял, что детская площадка иллюстрирует Лукоморье. Деревянные русалки, ловко посаженные на ветви берёз, избушка на курьих ножках с современной уже, едко-красной горкой, три рассохшихся резные качели… В истерзанных временем, детьми и пьяными взрослыми фигурах он узнал некогда прекрасных витязей. Была здесь и карусель с залихвацки улыбающейся Бабой Ягой на оси, которая при раскрутке создавала впечатление, будто ты несёшься в её ступе. Вместо некоторых резных зверушек, искалеченных, подобно витязям, торчали голые пьедесталы. А центром всему был, конечно, раскидистый дуб, свидетель зарождения этого города; он-то и вдохновил советских архитекторов на это обветшавшее чудо.

— Валерич! Домино! — возгласил один из старичков за пень-столом. Один из компанейцев собрал у всех карты и вытащил из кармана затёртую коробку с домино. Третий организовывал три свежие бутылки, предусмотрительно протерев влажными салфетками пень под ними.

— Нам за угол, — сообщила Лейла.

Покосившийся синий ларёк, от которого отвернулись все окрестные хрущёвки, внушал смутное сочувствие. Кажется, от фатального заваливания набок его удерживал лишь провод, натянутый к гудящему неподалёку трансформатору. Лейла прошла мимо ларька в мрачную бетонную коробку, отштукатуренную чем-то, похожим на застывшую гороховую кашу. Внутри расположился приличный «спальный» супермаркет, который делил пространство с магазинчиком мягких игрушек и церковной лавкой.

— Можно я подожду здесь? — проговорил Гриша.

— Только никуда не уходи, ладно? — пробурчал заспанный мужчина в костюме и галстуке своей дочери.

— Хорошо, па! — отозвалась девочка, поедая глазами полки с игрушками.

Лейла подошла к стопке пластиковых корзин чуть раньше мужчины, с усилием выдрала верхнюю и, обернувшись на Гришу, удалилась в торговую зону. Самый обычный мужчина рассеяно глянул на отдел с игрушками, улыбнулся, тут же забыв, чему, и рывками, будто стесняясь, подошёл к иконной лавке.

Что-то в разложенных по стеклянным витринам атрибутах неумолимо притягивало — нечто, провоцирующее в мозгу неумолимый зуд. Странные, чуждые воспоминания зашевелились под илом. Свет, облака, дождь, пуля, крылья, кровь, стекающая по рукам на грязный пол… серебро… Новоявленного Гришу сдавило невыносимым холодом. Он отошёл от лавки, спотыкаясь, леденея внутри и пылая под сердцем — там, где только что видел и ощущал рану… Продавщица в скромном платочке не обратила на него внимания, упоённо зачитываясь детективом в жёлтой обложке.