Жуткий рёв «стоять, ссска!» поднял чёрно-сизую волну ворон и голубей. Прухин мчался как кабан-секач, хрипя, подвизгивая и сминая кусты на своём пути. В багровой руке зачернела полицейская дубинка. Бомж понял, что не успевает до машины и бросил сумку. Дубинка врезалась в неё, погасла, и кулак Гаврила молнией вонзился в незащищённое пузо. Майор выдохнул облачко пара, сложился пополам. Бомж вынул дубинку из его ослабевшей руки и от души заехал рукоятью в лоб. Прухин разъехался глазами, оседая на стылый асфальт. Демократизатор полетел в урну, а Гаврил поднял сумку и засеменил к машине.

Задняя дверь уже была предусмотрительно открыта.

— Гони, Елисеич! — заорал бомж, с разбегу ныряя на просторное сидение.

Пальцы водителя выстукивали на руле что-то вальяжное.

— Дверку, может, прикроешь?

Гаврил раз за разом промахивался в попытках схватиться за ручку. Когда всё-таки удалось, он хлопнул дверью — да так, что иномарка содрогнулась. Прухин тем временем пришёл в себя, встал, развернулся кривым полукругом и вперил в машину аннигилирующий взгляд.

— Елисеич! — дал петуха Гаврил.

Водитель расправил рукава на официозном пиджачке, включил радио и только затем соизволил тронуться. Майор зря время не терял: не найдя глазами дубинку, посеменил за авто и заколотил по багажнику кулаками-молотами.

— Зря он так с муниципальной собственностью, — заметил водитель, поддав газу. Машину тряхнуло, зато они мигом оторвались от былинно матерящегося полицейского.

— А-а, это Прухин? — протянул водитель, наблюдая в зеркало, как разъярённый майор топает ногами по грязной луже.

— Прухин, — выдохнул бомж.

— Тот ещё дрын в заднице.

Машина повернула за дом, и дорога стала несколько дружелюбней. Бомж перевёл дух и смог, наконец, по достоинству оценить комфортабельность элитного тарантаса. Почти хоромное пространство, анатомические сидения, натуральная кожа, тонкий запах недешёвого алкоголя, модная подсветка…

— Нравится? — вкрадчиво вбросил водитель.

— Почему так захотелось снюхать муку с задницы стриптизёрши?

— Да, есть здесь что-то такое в воздухе…

Водитель виртуозно петлял в лабиринте приземистых, почти аварийных домишек. Время от времени балет приходилось тормозить: местные старички имели обыкновение выскакивать внезапно, из ниоткуда и как будто нарочно.

— Что, к Гондрапину? — вздохнул бомж, расстёгивая молнию на многострадальной сумке.

— Куда ещё.

— Тогда не подглядывай.

Гаврил достал из сумки галстук, носки, начищенные до блеска туфли и, главное, костюм: чистый, аккуратный, отутюженный. Переодевание в бешено скачущей по кочкам машине далось не без потерь — мягкая обивка и специально разработанная под Россию амортизация не уберегла его от пары шишек на голове.

— Воо, — протянул водитель, на слух определив завершение процесса. — А то засомневался, человека везу, или макаку в галошах.

— Язва ты, Елисеич…

— Просто давно не получал в хохотальник.

На том и порешили.

Отвыкший от пиджака, Гаврил ёрзал и чесался, самому себе напоминая вшивого. Дабы отвлечься, бомж пытался слушать радио, но говорильня ввергала в такое уныние, что он и сам не заметил, как предался недоброй ностальгии о временах, когда сутками не вылезал из-под галстука.

В конце девяносто третьего жизнь Гаврила рухнула в пропасть. Быстро осознав, что Москва выкачает скудные сбережения за месяц, если не раньше, он возвратился в Чернокаменск. Грандиозный Завод с Промзоной успели рассыпаться в труху, поэтому технологу не нашлось места и в родных пенатах. Через многое он прошёл: случайные подработки, пропавшую в метели машину, алкоголизм, отмывание денег, странные и удивительные знакомства… Момент, когда продолжать травоядное существование в эпоху хищника стало невыносимо, подкрался незаметно. Так и родилась идея пойти в политические активисты. А что, отличное пристанище для бездарей, не смогших найти себя в дивном новом мире — но, главное, он чувствовал, что только политика имеет минимальный шанс превратить кромешный мрак в городе во мрак хотя бы терпимый.

Гаврил с удивительной скоростью продвигался от рядового болванчика до без пяти минут депутата, подобно большинству жителям цивилизованных стран не подозревая, что проходит секретное тестирование. Каждый день — квитанции, счета, бланки, извещения… Прошедшие первый просев сами не замечают, как штрафы, вал извещений и невнятная молодёжь в цветных майках, которая выпрашивает подпись за какую-нибудь борьбу с раком, становятся нормой жизни. Когда набирается определённый, понятный только компетентным людям балл, невольного абитуриента определяют на соответствующий его способностям пост.

И здесь не важно, что человек способен аккуратно и без ошибок заполнять документы. Таких ждёт судьба слепых исполнителей, в лучшем случае мелких клерков, изнывающих от монотонной работы с бумагами. Первый ранг по Табели. Тех же, кто смутно чует некую логику повседневной бюрократии, определяют в младших начальников, руководящих обычно небольшими отделами перворанговых. Людям не просто чующим, а осознающим глубокое значение внешне бессмысленных процессов и конструкций, достаётся третий — в масштабе Канцелярии ранг менеджеров среднего звена. Ранг Гаврила, как он узнал позже. Дабы «помочь» ему покинуть партию, люди Канцелярии устроили подлог, подержали месяц в обезьяннике и после суда, на который он даже не приехал, выпустили — с условием явиться в Департамент в течение недели.

Адрес филиала Канцелярии в Чернокаменске Гаврил узнал задним числом — сквер Боголюбского, самый центр Полуострова. Внутри это красное здание в духе советского арт-деко напоминало полусонное улье. Всюду жужжание голосов, телефонов, кулеров и ксероксов, неторопливая суета и подобные сотам кабинетики. Гаврила отправили на работу перворангового — раскладывать архивные документы по сорока ящикам, из которых использовалось только пять. Ни инструкций, ни пояснений — даже то, что его приняли в Департамент, он узнал через месяц, и то случайно, в туалете. Гаврил-то думал, что это общественные работы, к которым его вроде как приговорили. Новое занятие наскучило моментально, поэтому он выкинул лишние ящики, обозначил оставшиеся по буквам и начал определять бумаги по первой букве первого слова после заголовка. Через неделю его хитрый план раскрыли и объявили инновационным.

Затем повышенный Гаврил работал с одной из «лояльных» газет. Целью сотрудничества была организация эффективности решения поставленных задач, а также увеличение скорости и качества работы. Осознав, что ему поручили маслить масло, новоявленный чиновник бил баклуши, получая оклад, в три раза повышавший оный у технолога в самые наваристые месяцы. Ближе к сроку сдачи он отправлял в газету намеренно нечитабельные тексты с заголовками в четыре строки. Газетчики драли волосы, откуда только дотягивались, в стахановских темпах доводили шизофрению до ума и отсылали отредактированное месиво обратно. Гаврил возмущался, что испорчен исходный посыл, и подгонял новый текст. Маховик шлака раскручивался до тех пор, пока редакция в отчаянье не требовала одобрить хоть какую-то версию. На такое Гаврил вообще-то не имел права. Так что приходилось выковыривать своего непосредственного начальника из саун, казино, ресторанов, однажды из леса с мешком на голове, и спрашивать разрешения. Начальник накидывал каких-то случайных слов и гнал подчинённого взашей. От финального абстракционизма на стенку лез даже Гаврил. Исправив запятые в меру своей тройки по русскому, он тащил истерзанную бумажку в редакцию и просил сделать «как-то по-человечески». Коллектив делал пяткой, потому что на дворе без тридцати полночь, метро закрыто, общественный транспорт не ходит, а компания отказывается брать расходы на такси. Сей угарный суп повторялся каждую неделю — с вариациями вроде мешка на голове начальника. Но это уже совсем другая история…

Пройдут годы. Канцелярия призна́ет немыслимые достижения Гаврила в организации эффективности решения поставленных задач и с помпой повысит его до Оракула. Страшный, ответственный пост, который отводят обычно четвероранговым. Но в то время четвероранговых не хватало, а Гаврил подавал надежды.