— Чем третий отличается от четвёртого? — спросил он как-то у бывшего начальника. Тот опустил уголки губ, поскрёб лысину, попыхтел с минуту и выдал:

— Третий осознаёт глубинную логику документации. Четвёртый считывает с неё какие-то… символы. Метки Абсолюта. Да.

Так Гаврил впервые услышал про Абсолют. Повторно — когда его инструктировали на новой должности. Оракулы служили толкователями так называемых Трансцедентов, занимавших в Табели ранг «пять плюс». Обычный пятый занимали министры, губернаторы и прочие Наместники. Транцеденты безвылазно сидели в Высоких Башнях, по слухам, существующих в материальном мире только нижними этажами, наполнялись Дыханием Абсолюта и ретранслировали Волю Абсолюта по пневмопочте. Работа Оракула заключалась в толковании внешне бессмысленных каракулей на помятых бумажках, дабы Канцелярия могла исправно выполнять своё высшее предназначение.

Гаврил работал не один, а под патронажем толкователя, которого должен был заменить. Этот весёлый незанудливый мужик пил чай бидонами, без устали травил байки про своего Трансцедента и нарадоваться не мог, что наконец-то займёт тихое местечко в администрации мэра — если его, конечно, не повысят. Всю работу Пётр Алексеич делал в одиночку, лишь изредка подзывая стажёра, чтобы тот притащил толковый словарь. На вялые просьбы об обучении Оракул лишь отмахивался и просил разогреть чайник.

В ту роковую дату Гаврил засиделся с Алексеичем до глубокой ночи. Толкователь ломал голову над бумажкой, которая пришла четыре часа назад. Два слова, которые не мог расколоть ни один из толковых словарей в кабинете. Гаврил дважды бегал в библиотеку, но ни одна кипа оракульской макулатуры не приблизила их к разгадке.

— Чай? — бросил, не оглядываясь, Алексеич.

— Вот, — поднёс Гаврил чайник с двенадцатью пакетиками внутри.

Оракул отхлебнул из носика, шумно выдохнул «аааххх!» и вновь склонился над тем, что на профессиональном жаргоне именовалось «листок из задницы». Гаврил встал у него за спиной, тщась подглядеть, что же такого страшного там накарябано.

— Интересно? — обернулся Алексеич. — Эх, ладно, может, настало время свежих мозгов.

И отодвинул бумажку в сторону. Не до конца веря своему счастью, Гаврил склонил голову над размашистыми закорючками.

— Так это ж просто, — удивился он. — Здесь написано «Дайте поесть».

— Что, правда? — ядовито вопросил толкователь. — Только что это значит?

— Что он… голоден?

— Это интересная интерпретация…

Кажется, Алексеич не шутил. Да и какие шутки, когда далеко за полночь? Оракул откинулся к спинке стула, куснув нижнюю губу.

— Всё равно ничего лучше не приходит… Может, на то она и воля?

Пожав плечами, он достал из выдвижного ящика формуляр, за минуту заполнил все три страницы и обернулся на стремительно одевающегося Гаврила.

— Подпишешь?

— Я?..

— Это твоё предсказание.

Польщённый и удивлённый, Гаврил поставил автограф. Дома он забылся сном человека, у которого впереди большое будущее.

Следующую неделю новоиспечённый Оракул не работал. Оказалось, кто-то наделал ошибок, оформляя его в Департамент. Пришлось самому бегать по отделам и бороться с эффектом домино во всей связанной документации. Когда он наконец-то вернулся в ставший родным кабинет на цокольном этаже Высокой Башни, его ждал мрачный как сибирская язва Алексеич и повестка в отдел внутренних расследований.

— За что?!

— Наш Трансцедент умер, — глухо ответил толкователь.

Суд длился месяц — экстремально быстро по меркам Канцелярии. Всё это время подозреваемые не имели права покидать здание Департамента и свободное от сессий время занимались чёрной работой по разгребанию «мусорных» архивов. Следователи разбирали свои тонны документов, связанных как с Оракулами, так с их Трансцедентом. До рокового предсказания они дошли чуть ли не в последнюю очередь. Оказалось, Алексеич написал не «дайте поесть», а загадочное «утилизация санкционной продукции» — так что пока Трансцедент мучительно умирал от голода, Исполнители наматывали импортную колбасу на вальцы асфальтных катков. После недолгого разбирательства виновным признали Оракула, который подписал толкование — с отягощающим за попытки исправить информацию о себе в официальной документации. Алексеича за халатность понизили до мелкого чиновника в администрации мэра.

— Приехали, — шепнул Гаврил, когда машина въехала на остановку самого пафосного ресторана в Чернокаменске.

— Как заказывали — Проспект Годунова, шестнадцать. А ну, сидеть!

Бомж замер с занесённой над ручкой ладонью. Водитель же выбрался наружу, обошёл машину и степенно открыл ему дверь.

— Сэррвис! — сгримасничал Гаврил, вываливаясь в сырой холод улицы.

До просторного входа в ресторан было шагов двадцать, но швейцар в фирменном зелёном пальто распахнул заведение, едва только завидев гостя.

— Счастливы приветствовать Вас в «Цеппелине»! — заявил он Гаврилу. — Ваш комфорт — наша награда. Позвольте принять Ваш багаж.

— Бага… а, это. — Гаврил поколебался, но всё же протянул ему свою затасканную сумку. — Драсьте.

— Прошу, прошу!

Бомж запоздало обратил внимание на его прозрачную, дежурную улыбку.

«Значит, не драсьте…»

Даже безлюдный, общий зал производил впечатление. Просторное помещение сложной геометрической формы будто раскачивалось под ритмичное мурлыканье джаза — хитрая иллюзия звука и освещения. Десятки альковов на два-четыре человека жмурились в полутьме, сокрытые полупрозрачными занавесками. Банька любил говаривать, что «картины — это девятнадцатый век, а фотографии — двадцатый». Как элитный ресторан века двадцать первого, «Цеппелин» красовался убранством совсем иного толка. Стены общего зала покрывала многосложная сеть шестерёночных, паровых, коленчатых, электронных, ещё невесть каких механизмов. Тут и там кинескопы, по которым бежали строчки непонятных данных, микросхемы с приглушёнными светодиодами перемежались громоздкими панелями со стрекочущими от напряжения проводами, а из закрытых металлических коробок ломаным ритмом раздавался металлический перестук.

— Значит, слухи не врут? — сказал Гаврил немолодому метрдотелю в зелёном переднике, который подошёл к нему со стандартным «Счастливы приветствовать Вас в «Цеппелине! Ваш комфорт — наша награда».

— Слухи всегда врут, — церемонно заметил метрдотель и повёл гостя в сторону вип-комнат.

Гаврил откровенно плутал в лабиринте столиков, стульев и альковов, так что работнику ресторана приходилось останавливаться и ждать с прозрачной улыбкой на ничего не выражающем лице.

— Почему сегодня никого? — нагнав его, спросил бомж.

— Во время религиозных праздников посетители предпочитают «Игумена».

Гаврил не сдержал ухмылки. Все знали о кровной вражде рестораторов «Цеппелина» и «Игумена», доходившей до мордобоя в прямом эфире. Незадолго до Злополучного предприятия обрели единого владельца, чью личность до сих пор скрывали, как государственную тайну.

Метрдотель завёл Гаврила в желтоватый коридорчик с вентилятором в противоположной стене, чьи гигантские заедающие лопасти гнали из недр ресторана ароматизированный воздух. В обоих боках коридорчика чернело по три массивных двери.

— Прошу, — молвил служитель «Цеппелина», открывая ближайшую слева.

За порогом раскинулось точно циркулем выведенное пространство, тандем тьмы и газовых факелов, чей подслеповатый взор добавлял в художественно проржавленные стены оттенок просроченного масла. С клубящегося во мраке потолка доносилось пыхтение и скрежет нездорового колёсного механизма. Гулкий металлический пол норовил подставить подножку обильными клёпками с детский кулачок.

А в самом центре этого антуража ломился яствами овальный стол. Грянул недовольный вздох, и только тогда он обратил внимание на стильную воронёную макушку Гондрапина. Артур переволок тяжёлый взгляд с наручных часов на гостя. Тот внутренне содрогнулся от чувства, что в душу запустили немытые пальцы, но несмотря на всё, забрался в кресло напротив. Бомж попробовал оценить, насколько изменился Артур с последней их встречи, и увидел лишь холод за жёсткими прямоугольными очками, недовольно сведённые губы и правильный, ничем не примечательный нос. Не лицо — маска.