— Если хочешь остаться, — почти шептала Лейла, не оборачиваясь, — я на минутку.

— Здесь? Ни за что! — выпалил Гриша и ринулся за ней в открытый проём.

Почему-то он ожидал скрипящий на цепях светильник с роем мошек вокруг, разводы ржавчины на колотом кафеле, ободранные до бетона стены… Но увиденное отличалось настолько, что гость был вынужден мучительно осознавать.

В приглушённом свете махровых ламп томилось просторное, почти необъятное помещение. Уютные обои а-ля «пролитый на пергамент кофе», застеклённые виниловые пластинки с подписями, полки с премиями, фотографии людей в одинаковых свитерах… Гриша надолго встрял у трёхэтажной витрины, разглядывая диковатые сувениры вроде кожаных кепок, наганов и толстых золотых цепей. Немного отойдя от первого шока, он увидел, наконец, то, что занимало бо́льшую часть пространства. Стройные ряды гитар: от обшарпанных дедушкиных до электро- с клоунскими блёстками до грифа, колонии микрофонных стоек, тетрис из синтезаторов и усилителей…

Пока гость вертел головой как сурикат, Лейла подошла к Мише. Творец сидел за монструозной установкой в наушниках и со скучающим видом двигал какие-то ползунки. В застеклённой камере перед ним драл струны живописный дядечка, объятый серым и растянутым до предела свитером. Его лысый, хоть и жидко зачёсанный затылок болтался в такт, а на лице подрагивал оскал в шестнадцать стальных зубов — по задумке, означающий печаль.

Лейла коснулась мишиной щеки, и тот с явным облегчением сбросил наушники.

— Как он?

«Твой брат чинуша, а батя — мусорок!», донеслось из наушников. По лику творца пробежались все оттенки тухлецы.

— Не то-о! — заладил он. — Всё не то-о! Всё-ё!

Дядечка прекратил играть, аккуратно водрузил гитару на пол, поднялся и пинком распахнул дверь камеры.

— А ну, объяснись! — гаркнул он, кивнул Лейле: «Драсси» и снова вонзил в хозяина исступлёный взгляд.

— Привет!

— Это ине-ерция! — ходуном заходил творец на своём стуле. — Самоповто-оры! Плагиа-ат! Ты! — обернулся он. — Вот ты, да, Гриша, ты! Ты знаешь, в чём тайна русского шансо-она?

Самый обычный мужчина был так заворожён сгущающимся конфликтом, что даже не связал с собой это имя.

— Гри-иша-а-а! — заорал Миша как в лесу. Лейла с улыбкой помахала гостю.

— А? Я?

— Ты!

— Я… ничего не понимаю…

— Разве так можно, Мыша? — укоризненно покачал лысиной исполнитель. Бочком подкатив к самому обычному мужчине, исполнитель протянул ему, точно выкидной нож, руку. — Гоша. Более известный как Гоша Чёткий.

— Гриша, — пожал гость его неожиданно мягкую ладонь.

— Ты гля-янь, — хохотнул Миша. — Го-оша, Гри-иша, Гри-иша, Го-оша… Ка-ак вас не перепутать?..

— У Гриши есть буква «р», — не то в шутку, не то в серьёз подсказала Лейла.

— Хе!

— Как думаешь, где мы находимся, приятель?

— Звукозаписывающая студия, — не совсем понял, что сказал Гриша. — Подпольная. Буквально.

— Звукописиси, — гадливо передразнил Гоша. — Где слов таких понахватался? Мы в кузнице, друг. Десятилетиями здесь куётся весь русский шансон. Ну, весь, достойный упоминания.

— Как скажете…

— Да ты чё?! «Уральский рудничок»! «Лесопосад»! Иван Хрясь! Нет?.. А Дэн Недотыкомка?! Может, «Грядки»? Гоша Чёткий?..

— Чё-ёткий, — поправил Миша.

— Всё ещё нет, — после короткой заминки признался Гриша.

— Ну ты даёшь стране угля…

— И не на-адо! — с нажимом топнул Миша. — Шансо-он — всё. Как мумии и питека-антропы.

— Эт с какого ляду?

В подпольной звукозаписывающей студии выросла гора — это Миша слез со стула.

— Ну, идём, паскуда! И ты, Гришань! Растолкую все-е тайны вселенной!

Творец отпихнул Гошу от кабинки и зашёл первым. Шансонье безмолвно матернулся. Потом, словно спохватившись, пропустил новоявленного Гришу пред себя.

— Ле-ейла! За аппарату-уру! Го-оша — за гитару и на стул!

Пока все расходились по местам, творец выдержал торжественную паузу, воззрился на не знающего куда себя деть Гришу…

— По-омнишь, Миша спрашивал про тайну русского шансо-она? Во-от тайна русского шансона!

…и указал широким жестом себе за плечо. Гриша попытался найти глазами поддержку у Гоши, но тот с головой ушёл в настройку гитары. Тогда гость переступил вязанку каких-то проводов на полу, споткнулся, но, удачно схватившись за руку хозяина, не потерял равновесия, и опасливо заглянул ему за спину. В самом дальнем углу, правей барабанной установки, лежал потрёпанный мешок, в коих обычно хранят свёклу, или морковку.

— Это…

— Карто-оша! — радостно подхватил творец. — Гла-авная тайна русского шансо-она! Да ты не веришь! А ну, вон, к Лейле! Ща Миш пока-ажет!

Гриша перебрался обратно по проводам и вылез из кабинки. Сидевшая за монструозной установкой Лейла жестом подозвала его к себе, протянула наушники и освободила стул. Дождавшись, когда гость усядется, Миша замахал ручищами:

— Алё-ё! Как слышно?!

Гриша показал большой палец.

— Я-тя слы-ышу, не молчи-и! Го-ош, рубани аккордец!

Шансонье, поразмыслив, заиграл грустный перебор, столь знакомый большинству подъездов страны.

— Ля минор? Миша разочарован! Эй, Гриш!

— А?

— Запомина-ай, как звучит! А тепе-ерь…

Миша схватил мешок за оба конца и поволочил в другой угол. Звучание гитары стало меняться, словно кто-то вдруг забаловался с режимами на плейере. Все эти «обычно», «классика», «рок», «джаз»…

— Поверить не могу…

— Каррто-оша! — точно гимн победы пророкотал Миша. — Да ты гля-янь!

Он перевернул мешок вверх тормашками, и гитара вдруг заскрежетала, как несмазанная железяка.

— Девяносто четвё-ёртый — «Решетки-решеточки», «Не хочу, я Юля, в Магадан»… А э-это!..

Он почти скрутил мешок в восьмёрку и в таком виде передвинул ближе к центру камеры, почти под ноги Гоше. Гитара вдруг стала звучать как потёртая запись на грампластинке.

— Шаля-япин! Зна-аешь Шаляпина?

— Н-не помню… — промямлил Гриша. Он и чудесные свойства «картоши» не успел переварить…

— Молодё-ёжь! На те две тыщ четвёртый…

Миша поставил мешок на пару метров правей и вертикально.

— Вот девяносто пе-ервый — эт две тыщ четвёртый, только плашмя… А на-абок — девяносто шестой. Терь ясно, пошто русский блатня… шансо-он — всё?

— Ты перепробовал все позиции… картоши?

— Во-от! — поднял палец Миша. — Даже о-он понял! А Гришанька-то у нас… амнезия. Я ж всё-ё перепробовал! И так, и эдак, на́ стул, на верёвки — без толку!

— Хиромантия это, Мыша! — заявил исполнитель, продолжая механически наигрывать. — Есть же суперпозиции, как ля минор. Аксиомы! А вообще, пробовал ставить картошку за пределы кабинки?

— Го-ош, ты музыкант? Ка-ак на акустику кабинки повлияет мешок за пределами кабинки?.. Про-обовал, конечно!

Гоша покачал головой, завершил перебор коротеньким пассажем и воззрился через плечо на Мишу.

— Повеселились, отдохнули, хватит!

Гигант обречённо, но утвердительно вздохнул. Видно было, что творческие споры служили ему своеобразным дефибриллятором. Шансонье перевёл глаза на Гришу.

— Не возражаешь, мой друг?

— Конечно, нет!

— Зашибись! И да, Мыш, верни картошку на две тысячи седьмой.

— Карто-ошу! — проворчал творец, оттаскивая мешок обратно в угол. Бросив выразительный взгляд на Лейлу, он вышел из кабинки. Новоявленный Гриша отдал ему наушники и слез со стула.

Гоша со звонким хлопком потёр руки:

— Остановились мы на «мусорке́»!

Лейла положила руку на плечо Мише.

— Смотрю, без чая здесь никак.

— Покре-епче!

— Валерьянки, что ли?

— Две-е капли!

— Всё так безнадёжно?.. Гриш, ты устраивайся на диван, я быстро. Или ты со мной?

Гриша сказал, что ему интересно поглядеть на Мишу в естественной среде. Лейла улыбнулась и с плохо скрываемым облегчением убежала в подвал. Вежливость вежливостью, но кто вытянет целый день в компании беспамятного мужика? Гриша это подозревал — потому, на самом деле, и остался.