По въевшимся в сетчатку кислотно-фиолетовым кругам он понял, что это вспыхнули внезапные софиты. Послышалось хрустальное гудение а-ля фрактальный космос. Когда аморфные аккорды обрели, наконец, мотив, всё стало понятно. Откуда некоторым клавишникам взбрело, что кривизну рук можно спрятать за психоделической тянучкой на синтезаторе?

Гаврил зажмурился, протёр глаза и увидел в мерцании дискотечных фонарей небольшую толпу, сгрудившуюся вокруг самодельной сцены.

На подмостках крутилось трое. Тип понеинтересней сидел за ноутбуком, служившим аудиокартой, и с сосредоточенностью лабораторного примата перебирал клавиши. Одет он был как стереотип о немецком учёном сороковых — зализанные волосы, скрывающий горло длинный белый халат и резиновые перчатки до локтя. Второй стоял за микрофонной стойкой и, идеально имитируя марионетку, неестественно и дёргано кланялся публике, подбадривая её поднятыми вверх ладонями: ему не хватало аплодисментов. На белом полотне за спиной вокалиста проектор высвечивал все картинки по запросу «абстрактные изображения». Ребята даже не потрудились скрыть браузер.

Но главной звездой был ни вокалист, ни даже полотно с картинками, а третий — совершенно невзрачный парень, которого всегда встречаешь по пути за хлебом, но даже под пытками не вспомнишь его лица. Белая футболка, модно выбритые виски, не по погоде короткие шорты, чтобы продемонстрировать неожиданно мускулистые ноги… Он танцевал — медленно, размахивая во все стороны руками, двигая тазом, пуская волну по ступне с пятки на носок. Когда музыка набрала обороты, парня стало качать из стороны в сторону, и руки его болтались вслед за телом, точно два изорванных флага. Затем он прижал их к бокам, чуть нагнулся и начал двигать телом и головой, изображая загипнотизированную рыбу на берегу.

Наверное, это было сигналом вокалисту, потому как он дёрнулся, словно ото сна, и затянул:

— Мы с тобой друзья, друзья, друзьяя…

Нам не нужно ничиво́оу…

О́… о-оо́у!

Мы плывём как якоря́а…

Мы свети́мся как табло́оу…

Клавишник заиграл с хитро-загадочным лицом перебор одного-единственного аккорда, а танцор, натянув шорты повыше, принялся выдавать волны руками, как знаменитые девочки из Рио. На сцену тут же выскочил зритель — толстый бородатый мужичок, который начал вовсю помогать танцору, не слишком заботясь о ритме. Подвигав несколько секунд бёдрами, мужичок принялся вилять задницей, водя перед собой руками. Танцор попытался организовать дуэт с ретивым молодцем, но быстро увидел, что это бессмысленно. Тогда, не прерывая чудны́х телодвижений, он приблизился к вокалисту и что-то шепнул ему на ухо. Вокалист ответил, тоже на ухо. Танцор кивнул, изящно вплетя это движение в танец, приблизился к мужичку, который уже вовсю тряс пузом, и каким-то непонятным, очень плавным жестом вывел его со сцены — да так, что бородач не сразу и заметил.

Вокалист тут же отвлёк внимание на себя:

— А на небе а́-кеан…

На земле нас ждёт ино-ой…

О́… о-оо́й!

Расчехляю свой нага́-ан…

И бегу я за тобо́ай…

Осознав, что больше его мещанская душа не вынесет, Гаврил отыскал проход к лестнице и тихонько покинул самопальный театр. Недолгое восхождение вывело его в святая святых — кабинет Игоря Баньки. Бомж даже на секунду проникся, прежде чем постучать в дверь.

Открыла ему худосочная дева в пледе, очках без диоптрий и с собранными в бублик тёмными волосами. Таких обычно представляют, разговаривая о Питере, или вычурных наркопритонах на отшибе.

— Ты вовремя, странник — собрание только что кончилось.

— И слава богу, госпожа, — искренне обрадовался Гаврил.

Он уже физически не мог выносить, как дамочки из Общества Упивающихся Духом играют на дудках, читают стихи и всерьёз дискутируют на тему бесчисленных статеек своего морщинистого кумира. Как-то раз бомж спросил у Баньки, почему девушки играют только на духовых, и по полной вляпался в лекцию о кубках и жезлах. Три часа Профессор так и эдак растолковывал свой несложный символизм, стекая мыслью по бревну русской словесности.

Гаврил с облегчением наблюдал, как духовные создания собираются, то и дело бросая на Баньку вожделенные взгляды. Наивные! Этот нескладный леший с землистыми пятнами по иссушенному лицу давно избрал фаворитку на этот год — как всегда, самую толстую, полнокровную. Вот она, сидит на скрипучем диване подле Профессора, болтает ножищами, поедая паштет с краешка ножа в его руке. К лету Банька откормит свою любимицу до такого состояния, что она не сможет ходить без посторонней помощи, а в августе высадит её на дальней станции по пути к санаторию до похудания. Сентябрь прибьёт в его сети новую первокурсницу. Интересно, к следующей осени Чернокаменск избавится от Злополучной завесы?..

— Ооо! — протянул Банька, завидев Гаврила. Глаза Профессора блеснули подобно дешёвым стекляшкам в гнезде сороки. — Какие всё-таки люди!

— Всё-таки люди, — привычно отозвался Гаврил, оглядываясь по сторонам. Когда эти дамочки закончат копаться?..

— Подойди-подойди, дружище, мне как раз нужен советник!

Гаврил отступил, давая дорогу статной пятикурснице с кларнетом, задержал взгляд на её виляющих бёдрах и начал церемонно проталкиваться к профессору. Упивающиеся духом прощались с престарелым маэстро хором и поодиночке, а Банька отмахивался от них как от мух. Кажется, для внутреннего мира поклонниц это значило что-то особенное, потому как в ответ они хихикали и, едва переступив порог, принимались что-то горячо обсуждать меж собой.

Гаврил устроился на краешке того самого дивана, где сидел Банька со своей избранницей и старался смотреть куда угодно, лишь бы не толстуху, которая слизывала паштет с ножа и хохотала, ероша и без того разграбленное гнездо на лысеющем чердаке маэстро.

— И-и-и-и-игорь! — игриво взвизгивала она, когда маэстро начинал бодать её своей лысиной. Не остановив Профессора словами, она защемила его крючковатый нос меж двух костяшек, и это тут же возымело действие.

— Кобылка моя, нам нужно обсудить кое-что с другом и товарищем.

— Иииигорь! — надула дама жирные от масла и паштета губы.

— Иди! — с размаху шлёпнул её Банька по спине и сверкнул похолодевшими глазами. «Кобылка» подскочила как ошпаренная и полебезила прочь из комнаты.

— Балерина! — мечтательно протянул маэстро, не сводя водянистого взгляда с дамы сердца. Когда она вышла, прикрыв за собою дверь, глаза специалиста по проблемам тут же обрели привычный оценивающий холод.

— Слушай, не обязательно… — начал было Гаврил.

— Обязательно! — воскликнул Банька как на проповеди. — Дела, которые изменят мир!

Гаврил поспешно закивал:

— Это всё очень интересно, но дело моё не терпит отлагательств. Если не успею доставить товар…

— Сейчас десять утра, — глянул на настенные часы Банька. Кабинет был единственной обустроенной комнатой в доме. Даже мебель здесь выглядела хоть не новой, но приличной.

— Тем более! Мне нужна твоя машина. Сейчас! Потом расскажешь свой гениальный план.

— Заметьте, не я это сказал! — воскликнул Банька, подняв искусанный палец. Кажется, он всерьёз восторгался своей отсылкой. — Расслабься, Гаврюш. Машинка у меня того. Поломалась.

— Твою мать, Банька! — подскочил на месте бомж.

— Я бы тоже на твоём месте занервничал, Гаврюш! — примирительно махнул рукой Банька, но по бегающим глазкам видно было, что он струхнул. — Лада двадцать один ноль пять… Вёдра бы делать из этих машин — крепче б не было в мире ведёр! Ни разу не отказывала, моя старушка, а теперь… Ничего, ребята из Машиностроительного разберутся. Студенты, таланты! Увлеки их вызовом, пощекочи горячую кровь, и они забудут, что впахивают на зачёт.

Гаврил покачал головой, но Банька уже гнал своего конька в карьер:

— Когда-нибудь они поймут, что самый полезный предмет в контексте Университета Производства — это литература и словесность! Табунами повалят в Общество Упивающихся Духом! На коленях будут умолять! А я не приму, закрою дверь, переселюсь! Вот тогда попляшут!