Неизвестность разъедала, пока он не ввязался в передрягу с алкоголем, антикварными зенитками и контрабандой щебня. Завершилась эпопея там, где когда-то заседало высшее начальство Промзоны — в заброшенном головном офисе. Да-а, этот почти-небоскрёб выглядел рациональной грёзой футуриста. Не привычно-унылый параллелепипед, а архитектурная головоломка из настроенных друг на друга кубов, которые перемежались такими же по форме и размеру пусто́тами. В этих сказочных, пусть и запущенных, чертогах Гаврил познакомился с дедом Еремеем.

Бывший священник коллекционировал здешнюю документацию, вытаскивая бесценные бумаги порой из костров и даже отстойников соседей по офису. Долгие месяцы они с Гаврилом листали отчёты, изучали бухгалтерию, читали служебные записки — в общем, творили то, что доводит любого уважающего себя работника Канцелярии до экстаза. Месяцы — чтобы прийти к безумному, но единственно верному выводу. Здесь производили вовсе не то, с чем ассоциируется советская промышленность: паровозы, танки, галоши… Нет. В Чернокаменске строили коммунизм — в столь прямом, что даже философском смысле.

Увлекательно было наблюдать, хоть и на бумаге, как крупнейшее производство Союза перепрофилировали в сорок втором на выработку боевого духа, а через полгода за ненадобностью вернули всё как есть. В сорок шестом рабочим дали массовый оплачиваемый отпуск на полгода. Пятьдесят восьмой ознаменовался первыми сбоями в производстве «основного продукта» — так называли это в документации и даже личных переписках. С тысяча девятьсот шестьдесят пятого наметилось медленное, но устойчивое сокращение объёмов производства, навязанное, что интересно, сверху. Кончилась мечта пролетариата знаменитым коллапсом восемьдесят девятого. О, байки про восемьдесят девятый всё ещё бродят по Городу, перешёптываясь средь камней да погнутых металлоконструкций точно старые больные призраки…

Горы строительного мусора обозначали близость университета. Гаврил пролез в одно из ущелий, обогнул по грунтовой дорожке учебный корпус и вышел в ленивый садик, кое-как засаженный в ходе бесконечных субботников. Типичный дуализм 12-го проезда — горы шлака со стороны Промзоны да обращённая на Целину зелёная маскировка. От парадного хода вилкой тянулись две аллеи, прозванные студентами Аллеей Королей и Дорогой Императоров. А как ещё обозвать эти раскрошенные тротуары да кудлатые кусты, в кои деградировали неухоженные деревья?

Специалист по проблемам жил в доме на другом конце Аллеи Королей. Эту постройку задумали шиномонтажной с магазином запчастей на втором этаже, но дела у прежнего владельца пошли под откос, не успел он толком въехать. Три года простаивал кирпичный остов, обрастая неприличными надписями и вонью по углам, пока специалисту не стукнула идея поселиться максимально близко к месту работы. Новый хозяин худо-бедно подлатал крышу, освежил граффити, педантично сохраняя изначальный стиль, заколотил разбитые окна и принял волевое решение, что и так сойдёт. Это был единственный раз, когда он занимался физическим трудом — в рамках удивительного приключения, о котором хвастаются потом всю жизнь, не слезая с уютного креслица. Паноптикум по оформлению нежилого дома в жилой взял на себя Гаврил… своеобразная ипотека, которую специалист выплачивал ему по сей день.

У входа в бывшую шиномонтажную было не протолкнуться от верзилы в спортивном костюме, который пожёвывал лапищей новый, ещё вонючий от химикатов эспандер.

Бомж уставился на верзилу и, не дождавшись в ответ даже взгляда, произнёс:

— Банька дома?

Страж пересадил тёплую кепку с носа на затылок.

— Профессор Банька дома.

— Сам откуда? Факультет физической культуры?

— Культуры, хультуры… — просипел верзила и, не разворачиваясь, всадил кулак в дверь. На той стороне тут же зазвенели ключами. — Физической, ху…

— О, дядь Гаврила! — раздалось из-за проёма.

— Генка! — заулыбался Гаврил, услышав, а затем увидев ещё одного знакомца… Какого знакомца?! Вместе они прошли сквозь огонь, воду и позорно профуканные турниры. Видеть Генку здесь, в новой жизни… — Какими ветрами?

— Так я заочник! — почти хохотал Генка. С тех пор, как они в последний раз виделись, его волосы стали, кажется, черней.

— Тоже не даётся словесность? — усмехнулся Гаврил, ткнув локтём верзилу. Тот не обиделся и с тенью улыбки предложил сигарету. Гаврил с удовольствием принял, но от огонька отказался, отправив стратегический ресурс в карман.

Генка как заворожённый следил за их взаимодействием. Поймав взгляд Гаврила, он вновь разулыбался:

— Чего стоишь как хрен моржовый?! Заходи, поболтаем!

— Конечно! — Гаврил кивнул верзиле и забрался к Генке в неуютную, полутёмно-сальную прихожую. Здесь, прямо на грязном линолеуме, сидели пять студентов, попирая спинами лысый кирпич. Будущие специалисты точных наук безжизненными голосами декламировали друг другу Данте в дрянном переводе. — Что с ними, Генк? Банька же по русской литературе и, пхе, словесности.

— Расширяет круг деятельности, — помрачнел Генка, разглаживая рукава на пёстром пиджаке, сшитом не то для бедствующего цирка, не то для бродячего театра. — Развивается, сука, как личность. Этим ещё ягодки. Я вон завалил роль Яго и до пересдачи буду служить хорунжим.

— Пан в курсе, что хорунжий это не лакей и не дворецкий? Кстати, он дома?

— Наверху кукует, дятел… Слушай, может, ты знаешь, чем Шекспир может помочь в карьере радиотехника?

Гаврил приосанился, сложил левую руку подковкой на груди и, широко взмахнув правой, пояснил:

— Каждый из нас сад, а садовник в нём — воля. Расти ли в нас крапиве, салату, иссопу, тмину, чему-нибудь одному или многому, заглохнуть ли без ухода или пышно разрастись — всему этому мы сами господа.

— Чё?..

— Будет чем выпендриться на корпоративе.

— На кружке колхозной самодеятельности! — разъярился Генка. — Почему никто не гонит этого не относящегося к производству гамадрила? Университет же, мать твою, Производства! Говорят, ректору вчера привезли шредер для жалоб на Баньку…

— Деканатские не справляются?

Генка одним вздохом выразил тщетность бытия и добавил:

— Ну на кой он им так сдался?!..

— Потому что каждой общности нужен свой нерв. Вот что ты вспомнишь через двадцать лет об этом месте? Игоря Баньку. Всё на этом свете стремится к вечности — и ЧГУП решил прийти к ней через Баньку. Ведь пока помним, обеспечиваем вечность… Не бог весть что, но каков бюджет, таковы средства.

Генка, слушая, повернулся к блёклому шкафу за спиной. Единственной, как заметил Гаврил, мебели на всю эту угнетающую прихожую. Занудно покопавшись в ящиках, Генка извлёк гаишный алкотестер, подсоединённый по телефонному проводу к какому-то сварочному аппарату с кучей индикаторов и кнопочек.

— Это что ещё за на хрен?! — взъерепенился Гаврил. Генка успел поднести трубку ко рту посреди «ещё». Индикаторы на плате тут же ожили, долго перемигиваясь жёлтым, красным и зелёным, и один за другим застыли на зелёном.

— О как… — почесал Генка затылок. — Ни под какими веществами не находишься…

— Что ты наделал?!

Генка стушевался, но ответил:

— Да тут правило, никого не пускать, кто под любым видом опьянения. Банька сказал, аппарат считывает не просто дыхание, а состояние разума. Всю известную наркоту почует что твой доберман…

— Твою мать, Генка!

— Не ори! Ну что я мог подумать, когда ты начал с серьёзным свиблом втирать какую-то ересь? Кто знал, что ты теперь так шутишь!

— Я не… да пошёл ты, Генка!

— Но дядь Гаврила… — поник Генка. Алкотестер он держал за телефонный провод — как мёртвую змею.

Гаврил отправил смачный плевок на бетонный пол возле пыльных ботинок Генки и рванул в соседнюю комнату. Дверь туго захлопнулась от сквозняка. Тут же потемнело словно в кинозале. Дезориентированный, Гаврил отступил на шаг, нащупал ручку, подёргал, но проклятая железка будто приржавела. Злость вымыло грязным потоком паники. Точно загнанный зверь он принялся дёргать злосчастную ручку, не думая звать Генку на помощь — не было для него больше никакого Генки; на месяц-другой точно. Ударив в дверь рукой, локтём, Гаврил упёрся в неё спиною и ослеп… снова.