И в безумной жрице узнаёт на миг любимую тётю.

– Я… помню, я знаю. Малышка Гризи, всегда убегала на лёд, никогда не мёрзла. И тепло рук Хестер, и её утешения, когда я плакала…

– Отчего ты плачешь, Крелла? – шепчет Гриз, и впускает её в свой взгляд, как в память: они вдвоём сидят за деревянным столом с ситцевой старой скатертью, а в комнате жарко натоплено, и все холода остались за стенами…

– Потому что с моей наставницей случилось страшное, – отвечает Крелла дремотно. Она словно загипнотизирована прошлым и нежданным теплом. – Община в Единорожьей Долине подалась на «лёгкие пути» из-за неё. Они звали меня с собой. И я плакала, потому что не могу спасти их. Я ушла, я думала, что смогу стать ковчежником… в Ирмелее… Но не смогла вынести боли… крови… смерти. Столько смерти… И я опять ушла, скиталась от общины к общине, пока не появился он. Я думала… думала, он спасёт меня. Но варгам не дано вить гнёзда.

Гриз упрямо сжимает губы, проталкивает в горло горький комок. Нельзя, нельзя смотреть сейчас на Яниста, нельзя потерять тонкую нить, уводящую в прошлое.

– Он и не собирался. Я не была ему нужна. Без Дара. Без детей. Он соглашался держать меня только любовницей, и ещё два года я задыхалась в каменном брюхе города – лишь бы он приходил. Потом поняла, что не могу спасти даже себя. И пришла в вашу общину – потому что больше мне было некуда идти. Я всё время пыталась бороться, малышка Гризи. И всё время проигрывала и сбегала. От того, что видела и чувствовала. Но от этого не сбежать. Это повсюду.

Лёгкое покачивание ладонью – везде, везде… Охотники и жертвы, люди убивают зверей, и звери убивают людей, и люди убивают людей – и цикл не разомкнуть, не встать на пути у вечного колеса…

Самое страшное для варга – понимать, как мало ты можешь сделать. Многие пытаются сохранить хоть что-то. Скрыться в общинах, ухаживать за животными при них…

Может ведь так быть, что ты исцелилась бы со временем, Крелла? Ты пробыла у нас почти десять лет, могла остаться и дольше. Учила бы детей в общине – бабуля прочила тебя в свои преемницы, до того, как в возраст войду я. Сушила бы и заваривала травы, накладывала бы повязки зверям и помогала моей матери с выпечкой. Или тебе всё-таки слишком хотелось хоть кого-то спасти – и невозможность этого делала рану кровоточащей и вечной?

– Это случилось в тот день, когда ты ушла за травами?

– Да, малышка Гризи. Я ушла за травами… зашла далеко от общины… раненая волчица выбежала прямо на меня. За ней шли трое охотников со сворой – и мы не успели уйти. Они были пьяны и злы – им пришлось гнаться за ней слишком долго, и она увела их от логова. И когда я закрыла её собой, они не послушали.

– У них был арбалет?

– Нож. Охотничий нож у первого, который шагнул ко мне. Они все смеялись, а тот говорил, что сдерёт с меня шкуру заодно с волчицей, только натешится вдоволь. Я пыталась заслониться – и он полоснул по ладони. И оно пришло.

Улыбка у неё становится шире, будто Крелла прислушивается к чему-то родному. Давно обосновавшемуся под кожей.

Алый прилив накатил – и захлестнул её и зверей, взметнул на волне общей ярости, и легко, так легко она пропела первую команду.

«Крови…»

Керберы своры услышали. Раненая волчица тоже. У них в венах жил истинный закон всего живого: есть лишь хищники и жертвы, охотники – и добыча.

Потом были попытки охотников бежать и бить магией, и вопли, и треск разрываемой плоти, и впервые она ощутила глубоко внутри – спокойствие и правоту.

И только немного – голод.

– Отец говорил – тебя искали. И не нашли следов.

– Значит, он лгал. Я приказала керберам оттащить в старый вир то, что осталось от… тех. И вещи тоже сбросила туда. Но я не заметала следы – просто сразу же ушла оттуда. Кто умеет читать строки леса – прочёл бы. Но твой отец никогда не признался бы, что в его общине появился варг крови. Хуже того – Хищный Пастырь.

«…посмела показаться на глаза!» – гремит в памяти – и нить в прошлое оборачивается тонким, жгучим щупальцем скортокса: «…даже появляться рядом с общиной!», «Не смей её защищать, Хестер, чем меньше проживёт эта тварь, тем…»

Гриз дёргает головой – и связующая нить рвётся, воспоминания дробятся и исчезают, есть лишь она – да безумная жрица неведомой веры.

– Они называют нас изгоями. Нечистыми. Кровавыми. Тех, кто посмел. Преступил запрет и вышел из роли безмолвной жертвы. Они так опасаются нас и того, что мы можем сделать. Что могут они? Перевязывать лапы после капканов? Лечить отравленных детёнышей? Рыдать над могилами? Никто из них не достоин самого звания пастыря над чудовищами. Они лишь жертвы тех, кто властвует над миром. Пугливые. Бессильные. И мнящие, что они могут судить. Неужели ты ещё – вместе с ними, малышка Гризи? Неужели считаешь, что можешь судить меня?

– Я не судья. – Не таюсь за завесами и не выношу приговоров. Не сажаю людей или зверей в клетки. – Но ты не до конца рассказала свою историю. Если ты решила жить здесь, в отдалении от всех…

Значит, тоже пыталась бороться, – договаривает она мысленно – и Крелла едва заметно кивает.

– Я была отравлена запретами, которые нам внушали с детства. Не проливай крови. Не отнимай жизни. Я испугалась и посчитала то, что ощутила, скверной. А себя – изгоем, и захотела жить как изгой. Я добралась сюда, в болотный край. Звери помогли мне отыскать жильё. И я спасала раненых охотниками, доставала добычу из силков, лечила раны – и никого не трогала, даже из тех, кто поднимал руку на живое. Доставала детей из болот… отыскивала заблудившихся…

Старалась искупить. Вместо слов говорит властный шёпот крови да её воспалённый взгляд. Старалась искупить то, что отняла жизни. Пыталась жить в мире с теми, которые ставят ловушки и сдирают со зверей шкуры. Быть пастырем по заветам варгов.

Но кровь звала всё сильнее. Кровь моих стад, напитавшая эту землю. Их стоны в ловушках. Вопли над опустевшими логовищами. Шкуры в деревнях, клыки на ожерельях…

– Скажи мне, дочь Перекрестницы – если кто-то будет убивать твоих друзей… мучить твоих родных… Резать их на части, уводить в рабство, вырезать их детей… что вы делаете в таких случаях? Какую плату берёте?

– Кровь, – глухо отзывается Аманда. – Кровь и жизнь.

Победоносная улыбка проносится по лицу Креллы безумной птицей: «Ты не можешь меня судить, нойя».

А шёпот становится жгучим и торжествующим:

– Сначала это было… немного. И редко. Те, кто слишком уж зарвался. Кто забрал многих. Они не возвращались из леса, и в селениях всё приписывали болоту, или опасным хищникам, или злым духам, выходящим из виров по ночам. И я встала на Верный Путь, но пыталась бороться с собой… оплакивать их. Я была глупа, малышка Гризи, – глупа и слепа, пока она не разыскала меня. Пока не объяснила мне. Не отверзла глаза.

– Она?

– Да… Роаланда Гремф, моя наставница. Та, что давно вступила на Верный Путь. И открыла истину, и собрала иных Верных, кто хочет спасти Кайетту от пропасти. Мы долго таились,– но теперь час наш настаёт. Ты должна была видеть, малютка Гризи… Знаки, которые мы подавали нашим собратьям и магам Камня.

– Знаки… бешенство в питомниках? Зимняя Охота в Дамате?

– Знаки, знаки, малютка Гризи! Эти и иные. Варгам. Магам. Всем. Чтобы поняли.

Она говорит это с восторженным, безумным придыханием, и в ней словно истлевают остатки прежней Креллы – остаётся лишь ало-бурая зыбь в глазах. Расходящиеся волны, которые обрушиваются на Гриз одна за другой – как истина.

Бывшая наставница варгов из Ракканта – Хищный Пастырь. Наставники общин умеют вести за собой, нас же этому учат. И она уводила их – годы уводила за собой, создала секту и переманивает к себе варгов, и неясно – кто из наших уже…

Гневный крик Яниста едва продирается через пелену осознания.

– …убивали людей! Вы считаете это справедливым, не так ли? Там, в зверинцах, на охотах – вы хоть понимаете, сколько вы…