Раздалось тихое шипение – Радим застонал, нога начала дергаться. Руменика посмотрела на рану; над ней поднимался слабый дымок, и внутренность раны как бы вскипала мелкими кровяными пузырьками. Потом она почувствовала явственный запах горелой плоти, но не убрала руку, а продолжала насыщать рану энергией камня. Радим застонал громче, заскрежетал зубами. А потом внезапно затих, откинулся на сани. Прокоп в испуге схватил его за руку, заглянул в лицо – и просиял.

– Спит! – воскликнул он, изумленно глядя то на Липку, то на Руменику. – Ей-богу, уснул!

Руменика не слушала воина, продолжала удерживать каролит над раной. Собственно, раны уже не было – появился твердый черный струп, который уменьшался прямо на глазах. Наконец, и он исчез бесследно, так же, как и отек, охвативший ногу. Каролит в перстне погас, и Руменика поняла, что исцеление закончено.

Прокоп, не веря своим глазам, пощупал лоб Радима – лоб был холодный, в испарине. Дыхание раненого стало ровным, он больше не стонал, и даже страдальческие складки вокруг рта исчезли.

– Кто ты, девонька? – спросил пораженный псковитянин. – Ты ведь чудо совершила. Такое только ангелам Божьим под силу!

– Я – ангел? – Руменика фыркнула, подавив смешок. – Ну, ты хватил, дяденька. Ты лучше укутай его потеплее, простудится! И не буди его, пока сам…

Она осеклась, потому что поняла – ее совет запоздал. Радим проснулся и смотрел на нее. Он узнал ее. И Руменика смутилась – так красноречив был взгляд молодого воеводы, не умевшего скрывать свои чувства, и так от сердца, так искренне было сказано единственное слово, которое сумел произнести Радим, и которое услышала лаэданка:

– Люблю…

Больше Радим ничего не сказал; глаза его закрылись, и он погрузился в целительный сон. А Руменика почувствовала, что еще чей-то взгляд обращен на нее. Она подняла голову и увидела крохотное пятнышко, парившее в небе прямо над ней. Ее названый братец был тут как тут. Но об этом она никому не сказала.

– Теперь веришь? – Радим поискал взглядом божницу в правом углу горницы, перекрестился, потом простер к божнице руку. – Перед Богом клянусь, что каждое мое слово правдиво!

Они сидели в Конятино, в доме Матвея Каши, пили крепкий мед, и Збыслав Якунович с трепетом слушал рассказ Радима. То, что не мог рассказать Радим, дополнил сидевший тут же Прокоп Псковитянин.

– Уму непостижимо! – Збыслав провел рукой по лбу, отпил хороший глоток меду. – Ей-богу, не поверил бы, кабы не знал тебя так хорошо, Радим Резанович. Да и с монголами-то – прям чудо великое! Будет, о чем рассказать в Новгороде.

– Я как мыслю, Збыслав – надо о том на вече сказать, – произнес Радим. – Чудо небывалое свершилось, сам Господь поганых от Новгорода вспять обратил.

– На вече не следует говорить, – неожиданно сказал Збыслав Якунович.

– Это почему еще? – удивился Радим.

– Сперва надо с владыкой архиепископом посоветоваться. Тут дело такое, божественное, не нашего мирского ума дело. Коли болтать нашими грешными языками будем, хуже сделаем.

– Верно говорит воевода, – поддержал Каша, который пребывал в благоговейном трепете от услышанной истории. – Тут ведь речь идет о том, что человеческому уму недоступно и непостижимо.

– Может, и правы вы, – сказал Радим. – Тогда о том, что со мной случилось, единственно вы будете знать. А там – как владыка архиепископ рассудит, так оно и будет. А мне главное другое. Я теперь заново родился, и не токмо потому, что от смертной горячки выздоровел. Я ангела увидел. Вот сижу, говорю с вами, а у меня ее лик перед глазами так и стоит!

– А что потом с ним было, с ангелом-то? – спросил Каша. – На небо улетел, или как?

– Не ведаю, – ответил Радим. – Верно, улетел. Спас меня, и вернулся на небеса. А может, в другое место отправился заблудшие души спасать.

– Про это токмо Бог знает, – молвил Каша, и все сидевшие за столом вздохнули.

– Ты, Радим, не серчай на меня, коли что тебе нелюбое скажу, – начал Збыслав Якунович, хлебнув для храбрости еще меду. – Вижу я, что благодать Божья на тебя в избытке снизошла. Но может, поспешил ты с решением постриг монашеский принять? Ты ведь жену-красавицу имеешь. Каково Светляне-то будет, коли ты в пустынь уйдешь? Подумай о ней. Вам жить вместе надобно, детишек рожать, счастьем наслаждаться. Может, Бог тебя для того от смерти лютой и уберег, чтобы домой тебя вернуть, к семье твоей?

– Я ведь грешен, – улыбнулся Радим. – Я как чужестранку ту увидел, так сердцем к ней и прикипел. Показалась она мне девой красоты необыкновенной. Вроде и не было в ней ничего такого, а сердце у меня ею было полно. О жене своей я и не думал тогда. Но потом, в лесу, когда исцелила она меня, я понял, что ангела перед собой вижу. Не может быть у простой женщины такой силы умирающих исцелять. Потому с тех пор я только о ней и думаю, хотя знаю – грех великий к ангелу Божьему такую любовь иметь! Но с той поры ни о ком, окромя нее, думать не могу. Даже о жене своей.

– Ты послушай меня, Радим Резанович: я хоть годами ненамного тебя старше, но чином малость повыше буду, – начал Збыслав. – Вижу я в тебе томление духа. Погоди немного, не торопись с постригом. Вернешься домой, к жене своей лебедушке, силы восстановишь, домашним теплом отогреешься, а там и решение примешь. Не время ныне воинам в монахи уходить. Врагов у Новгорода еще немало, да и вся русская земля сегодня в защитниках нуждается. Погоди, обдумай все, а уж коли решение твое останется неизменным – тогда помогай тебе Бог! За всех нас молиться будешь, заступником нашим перед Богом станешь… Каша, еще меду! За здоровье Радима Резановича, воеводы новоторжского!

– Исполать! За здоровье!

– Подумать? – Радим чувствовал, что пьянеет, торопился объясниться. – Подумать подумаю. Хотя, я ведь обет дал…

– Приедем в Новгород, владыка архиепископ разрешит тебя от обета… За здоровье!

– Если бы ты ее видел, Збыслав, – сказал Радим и, горько вздохнув, повторил: – Если бы ты ее видел!

– Он был в тебя влюблен, – сказала Липка. – Я по глазам его прочла. Он в тебя по уши влюбился, за тобой побежал бы, коли позвала.

– Опять ты о нем! – Руменика закатила глаза в картинном ужасе. – Мне одного воздыхателя хватает, а ты опять о Радиме.

– Ратислава-то? – Липка фыркнула, подавив смешок. – У тебя дар мужиков в себя влюблять. Какой не увидит, так сразу и идет за тобой, как привязанный.

– Пока лучшего ты себе отхватила, – Руменика показала глазами на Хейдина, который ехал в полусотне локтей впереди них. – Вот его бы я окрутила. А Ратислава тебе оставлю, хочешь?

– Ты что? – В глазах Липки появился настоящий испуг. – Хейдин мой! И не вздумай, подруженька!

– Не бойся, – Руменика ласково улыбнулась. – Я, может, и стерва, но не до такой степени. Я вижу, как ты его любишь. И вижу, как он любит тебя. Для него, кроме тебя, никого не существует. Он и на меня смотрит так, будто я всего лишь твое отражение в зеркале.

– Ты взаправду так думаешь?

– Конечно. Хейдин от тебя никуда не денется. Он из тех мужчин, которые всю жизнь верны одной-единственной женщине. Хотела бы я встретить такого! – Руменика вздохнула. – Мой Неллен был таким.

– У тебя был муж?

– Любовник. Убили его.

– Бедная! Ты такая молодая, а уже столько страдала.

– Опять ветер поднялся, – Руменика поспешила сменить тему разговора; ей почему-то стало грустно оттого, что Липка ее жалеет. – Третий день едем к вордланам в гости! Скорее бы уже добраться до этого затраханного Круга!

Это была идея Заряты – ехать на север. Именно там, сказал им дракон, находится место, которое им нужно – вход в Круг. Однако Зарята опять чего-то недоговаривал, и его скрытность начала раздражать всех.

– А я? – спросил его Хейдин. – Я оказался, выйдя из Круга, возле самой деревни. Зачем ехать куда-то на север, если вход в Круг рядом?

– Надо! – без колебаний заявил дракон. – Поскольку вы ничего не соображаете в магии, доверьтесь мне. Я знаю, что надо делать. Так что слушайте меня и делайте то, что я говорю.