– А кого ты ищешь?

– Это не моя тайна, Липка. Я не могу ее тебе доверить.

– Как знаешь, – покорно сказала девушка. – Еще налить молока?

– Не надо. Лучше посиди со мной. Ты такая… красивая.

– Зачем? – Щеки Липки покрыл румянец, то ли от смущения, то ли от удовольствия. – Зачем речи такие блазные ведешь?

– Хочу, чтобы ты чаще улыбалась. Счастье, что в этом неведомом мире я встретил тебя.

– Какие-то ты слова говоришь несуразные! – Липка хихикнула. – Я баню затопила. Мыться будешь?

Только с третьего раза Хейдин сумел войти в горячий сырой и дымный сумрак бани. Липка все ему объяснила, но ортландец все равно совершенно растерялся. Верно, в этом мире все немного сумасшедшие, если добровольно подвергают себя такой пытке. В первую попытку он выдержал в парной лишь несколько мгновений и выскочил оттуда с полным убеждением, что именно так демоны мучают грешников в печах Морбара. Во второй раз он пробыл там чуть дольше, но тоже выбежал вон – охладиться.

Он начал задыхаться, покрылся потом и с трудом переборол в себе безумное желание и на этот раз выбежать из парной. Ему казалось, что кожа на нем вот-вот сварится, а мозг вытечет из ушей. Но странное дело – после первых минут, когда он чувствовал себя, словно рак в кипятке, пришли другие ощущения. Измученное тело наполнилось приятной слабостью, горячий воздух прогрел Хейдина до самых костей. Привыкнув к жару, Хейдин наслаждался теплом. Когда же он смыл теплой водой из ушата выступивший по телу пот, то ощутил настоящее блаженство. Ему стал нравиться запах в бане, и даже красноватый сумрак уже не нагонял мысли о преисподней.

– Ну, как ты? – Липка заглянула в дверь. – Попривык?

– Немного. Здесь ужасно жарко.

– Это разве жарко! Моя покойная мамка так затапливала баню, что только сама и могла в ней мыться. Каменка у нее ажио красная была. Так и будешь сидеть?

– А что делать?

– Париться. Давай-ка я тебя пропарю, чтобы остатки хвори вышли.

Хейдин смутился – Липка вошла в парную в одной льняной рубашке, и хотя было темно, он мог рассмотреть девушку достаточно хорошо, тем более что рубаха почти сразу намокла, прилипнув к телу. Хейдин с готовностью выполнил требование Липки лечь на живот на полку: его мужское достоинство могло совсем некстати среагировать на увиденное. Секунду спустя Липка начала охаживать его мокрым распаренным веником, и эта новая пытка заставила Хейдина заорать в голос.

– Чего кричишь? – Девушка на мгновение прервала процедуру. – Не нравится?

– Не знаю, – простонал Хейдин. – Кожа на мне… сварилась.

– Ты что, в бане ни разу не мылся?

– Мылся, – солгал Хейдин. – Но не так.

– Ничего, всех лихоманок из тебя повыгоню. А ну, держись!

Хейдин закрыл глаза и приготовился умереть. Удары сыпались по спине, по ногам, по ягодицам, по плечам. И тут понял ортландец, что березовый веник в руке этой девчонки творит чудеса. Скованные спазмами мышцы расслаблялись, болезненные узлы расходились, прошла тупая ноющая боль в позвоночнике, в теле появилась приятная слабость, и Хейдин теперь охал от удовольствия – это странное варварское мытье возвращало его к жизни.

Липка отложила веник, плеснула настоем каких-то трав на каменку. Новая волна жара и ароматного дыма накатилась на ортландца, но теперь огненное дыхание каменки было Хейдину в удовольствие.

– Уф, жарко! – вздохнула Липка. – Поворачивайся на спину!

Хейдин, прикрывшись ладонями, повернулся на полке и увидел, что девушка сняла рубаху. В темноте бани ее тело будто излучало свет. Липка была сложена, как сама Денетис, богиня луны – красивые плечи, полная высокая грудь, плоский живот и крепкие бедра, длинные красивые ноги. Неожиданно для себя Хейдин хмыкнул; ослепительная нагота девушки никак не вязалась с нелепой меховой шапкой, которую Липка надела на голову.

Веник заходил у него по ногам, потом по животу, заставляя истекать потом. Хейдин старался не смотреть на Липку, но ему это не удавалось. Он не мог оторвать от нее глаз. Впервые за столько лет рядом с ним была молодая женщина, притом совершенно нагая. Когда-то в древности у ортландцев был обычай, согласно которому женщина танцевала обнаженной перед своим избранником в день летнего солнцестояния. Если мужчина соглашался посмотреть такой танец, он должен был жениться на танцовщице. Это, конечно, не танец, но девушка безумно хороша. Грациозна и сильна одновременно.

– Ох! – Липка сняла шапку, и мокрые волосы упали ей на плечи, грудь и спину. – Выгнала я из тебя и Ледею, и Трясею, и Огнею и прочих лихоманок. А теперь сделаем вот так!

Она окатила Хейдина горячей водой из ушата, и это было настоящее блаженство. А потом произошло то, чего Хейдин не ожидал – подхватив мокрую рубаху, Липка в одно мгновение выскользнула за дверь парной, и Хейдин услышал ее звонкий смех. Она дразнила его, и он это понял.

В предбаннике он нашел холщовую рубаху, штаны и овчинный тулуп, а еще расшитое полотенце – на желтоватом полотке разгуливали дивные звери, вышитые красными и зелеными нитками. Полотенце пахло летом, цветами и травами. И Хейдин вспомнил, что такой же аромат появился в парной, когда туда вошла Липка.

– Ах, Медж! – вздохнул с горькой улыбкой Хейдин. – Почему ты не послал меня в этот мир хотя бы на десять лет раньше!

Новорожденный лук лежал на столе – мощный, красивый, пахнущий лаком. Ратислав выбрал для первого выстрела тетиву, которую в прошлом году подарил ему старый Агей – покупную, шелковую с конопляным вплетением. У Ратислава были и другие тетивы, из вяленых звериных кишок и навощенных конопляных волокон. Однако первый выстрел должен стать не просто пробой оружия. Это праздник, которого он ждал целый год.

Когда Ратиславу исполнилось шестнадцать, старый Агей, чудовоборский охотник-зверовик, подарил юноше редчайшую вещь, привезенную им из Новгорода – полосы китового уса. Агей много лет собирался сделать себе лук, из которого можно бить не только мелкую живность вроде лисы или векши, но и крупного зверя – например косулю. Однако встреча в лесу с медведем-шатуном перечеркнула мечты Агея: охотник остался без левой руки. Лук Агей не сделал, зато нашел себе ученика, способного изготовить такой лук.

– Твой отец был неплохим воином, – сказал Агей однажды Ратиславу. – Он хорошо дрался на кулаках и топором владел так, что любо посмотреть. Но стрельба из лука особое искусство. Настоящий стрелок всегда делает лук под свою руку, иначе хорошей стрельбы ему не видать. Свой лук ты должен сделать сам.

И Ратислав учился. Он мастерил луки из разных пород дерева, но все они были неудачными. У одного было слабое натяжение, другой коробился, третий и вовсе вышел кривобокий, о прочих и говорить не стоило. Агей всегда оценивал работу, указывал на недостатки, давал советы.

– Яблоня не годится для настоящего лука, – говорил он. – У нас на Руси тело лука часто делают из яблони, но это плохо. Яблоневый лук дает чересчур сильное натяжение, пуда два с лишком, и точность оттого получается невысокая. Стрела летит сильно, но неточно. Может, это и невеликая беда, только вот руки у стрелка устают зело быстро. Богатырю такой лук впору, охотнику – нет. Слыхал я, в заморских землях латиняне делают лук стальной и с ложем. Называется такой хитрый лук арбалетом. Стрела из него навылет прошибет любую кольчугу, но вручную арбалет не натянешь, потому как зело тугой. Воротом тетиву-то тянут. А хороший лук должен натягиваться без сильной натуги и при этом бить далеко, сильно и точно.

– Возможно ли сделать такой? – спрашивал Ратислав.

– Можно. Пробовать надо.

– А степняки как луки свои делают?

– Половцы-то? Они их мастерят из звериных рогов – козлиных да турьих. Дерева у них хорошего нет, вот и приноровились делать луки роговые. Режут рога на пластины, парят их. гнут и клеят друг с другом. Получается лук легкий, но мощный и тугой, с крутым выгибом. Такой для вершника хорош. И сырости он не боится. Однако для стрельбы из такого лука особый навык нужен. Стрелять из него учатся сызмальства. И потом, из половецкого лука крупного зверя не положишь. Так, байбаков али дрофу пострелять.