Всякому, кто откликнется на наш призыв и пожелает выступить в защиту святого нашего дела, буде он любого сословия, достатка или занятия, надлежит явиться в Рейвенор до первого числа летнего месяца эйле сего года со всем необходимым для участия в походе. Равно каждому, кто присоединится к богоугодной миссии нашей, милостью Его Величества и пресвятой Матери-Церкви даруется прощение его грехов и преступлений, вольных или невольных, совершенных прежде по умыслу или без оного, чтобы мог он искренним подвижничеством и честными богоугодными делами своими заслужить милость Творца и восстановить свое доброе имя среди людей.

Именем Матери нашей подтверждаем каждое слово сей грамоты и зовем добрых верующих на подвиг ради нашей веры.

Писано в Рейвеноре, в парадном зале Фор-Маньен, в первый день после Весеннего Равноденствия, года тысяча сто пятидесятого Четвертой эпохи.

В третий раз протрубил рог, вновь сорвав с крыш ворон. Массим л'верк первым нарушил молчание. Шумно вздохнул, достал меч из ножен, поднял его над головой и крикнул:

— Так хочет Матерь!

— Так хочет Матерь! — подхватили десятки голосов по всему двору, на стенах и над замковыми воротами.

— Что с тобой? — шепнула Домино, с беспокойством глядя на меня. — Ты так побледнел!

— Это война, — сказал я. — Мы опоздали.

— Все будет хорошо, милый. Верь мне.

— Ишь, вороны разорались! — пробормотал очень тихо Домаш, но я услышал. — Дурная примета, истинно скверная…

— Велико мое счастье, ибо я дожил до этого дня! — с жаром фанатика провозгласил л'верк. — Благодарю тебя, герольд, за благую весть.

— Барон, среди нас предатель! — Де Фанзак и не собирался униматься. — Или вы забыли обо всем?

— Эй, де Фанзак! — ответил я насмешливо. — Ты разве не слышал, что сейчас говорил посланник? Или тебе вторично прочитать? Император и Орден объявили амнистию. Так что идите в свои покои, ваша светлость, а то, не ровен час, простудитесь.

Надо было видеть рожу де Фанзака, когда я это сказал. Такой злобы и ненависти во взгляде я не видел никогда. Он был готов голыми руками разорвать меня на кусочки. Но мне было наплевать на де Фанзака. Мы победили, прочее не имело значения.

Л'Аверк махнул рукой, и арбалетчики на галереях опустили оружие.

— Шевалье Эвальд, вы свободны, — сказал лорд-прецептор. — Продолжайте свой путь. Не забудьте засвидетельствовать командорам мое почтение.

— Благодарю вас, милорд.

— Ступайте во имя Матери. Может быть, скоро мы плечом к плечу пойдем в бой за правое дело…

События развиваются с пугающей быстротой. И не скажу, что это меня радует.

Повсюду, в деревнях, куда мы заезжаем за провизией, на постоялых дворах и в гостиницах, где останавливаемся на отдых, говорят только о грядущем походе. Простолюдины встречают нас с необычайным почтением, и постоянно приходится слышать фразы вроде: «Благослови вас Матерь в вашем походе, добрый сэр!» или «Да направит Матерь ваш меч на головы неверных, милорд фламеньер!» Вроде бы и радоваться надо такому всеобщему воодушевлению, но есть в таком отношении к будущей войне что-то тревожное.

Еще на дорогах появились группы странного вида людей, больше похожих на бродяг или разбойников, чем мирных поселян. Заросшие, грязные, одетые в невероятную смесь самодельных доспехов и лохмотьев, вооруженные самым разнообразным и неожиданным оружием, от топоров, мотыг, насаженных торчком кос и луков, до деревянных кольев и кузнечных молотов, или же совсем без оружия, эти люди шли в Рейвенор, чтобы присоединиться к войску Матери-Воительницы. Почти все они шли пешком, лишь немногие ехали верхом. Иногда их сопровождали запряженные волами или лошадьми-тяжеловозами телеги, в которых рядом с мешками и корзинами сидели женщины и дети. Часто эти группы возглавляли служители церкви в оранжевых одеждах. Завидев наш отряд, будущие крестоносцы приветствовали нас криками, воинственно размахивали оружием или же хором затягивали псалмы. Было во всем этом что-то мистическое. Я понимал, что это происходит сейчас по всему Ростиану, и многие тысячи людей жаждут участвовать в походе. Будто история моего собственного мира ожила на моих глазах — наверняка то же самое мог бы увидеть путешественник во времени на дорогах Европы одиннадцатого-двенадцатого века.

На четвертый день пути, ближе к вечеру, нам повстречался имперский курьер, в сопровождении небольшого отряда легкоконников направляющийся в Хольдхейм. Он сообщил важную новость — большая часть войска во главе с императором и командорами Ордена уже выступила в Роздоль. В Рейвенорском лагере остались лишь вспомогательные части и ополченцы, которые продолжают обучение. Общий сбор всех войск назначен на Чауширской равнине близ Проска, оттуда крестоносцы и двинутся в Дикие степи.

— Ого, как славно! — воскликнул Домаш. — Поход во имя Матери нашей начнется на земле моей родины! Теперь я с особой радостью направлюсь домой. Надобно в соборе в Проске попросить его преосвященство епископа благословить мое оружие.

— Да уж, благословение никому не помешает, — сказал я, думая о другом.

— Мы разобьем их, — уверенно заявил курьер, похлопывая ладонью по эфесу меча. — Даже не сомневайтесь, милорд шевалье! Это будет победоносный поход, клянусь Воительницей!

Я слушал его и понимал, что не совсем разделяю его восторгов. И еще, цель нашего путешествия опять отдалялась от нас — теперь нам с Домино придется ехать в Роздоль, чтобы встретиться с императором. Судя по указу, что читал нам герольд в Эшевене, подготовка похода продолжится до лета, а это значит, что у нас есть пять недель. Я рассчитывал добраться до Рейвенора за неделю, значит, времени пока достаточно. У нас даже будет время на короткий отдых.

И мы можем не опасаться козней инквизиторов и их прислужников вроде де Фанзака — объявленная императором амнистия защищает нас с Домино. Вроде все пока складывается хорошо — пока…

— Вы едете в Рейвенор? — осведомился курьер.

— Да. Из Железной Земли.

— Вот как? Говорят, там какая-то заваруха.

— Большая заваруха, сударь. Виссинги бунтуют.

— Если хотите отдохнуть, милорд, в двух милях отсюда есть отличная корчма, называется «Гостеприимная Рошель». Баранье рагу и пироги с рубленой печенью там просто отменные, да и вино неплохое.

— Спасибо, непременно туда заедем.

— Прощайте, милорд, и да хранит вас Матерь!

— О чем ты думаешь? — спросила меня Домино, когда курьер и его люди уехали.

— О нас с тобой, — я сжал в ладони ее пальцы. Они были ледяными. — Ты мерзнешь.

— Нет, — солгала она. — Все хорошо. Не беспокойся.

— «Ты сама, родная, знаешь, что это не так», — подумал я, глядя ей в глаза. Наверное, она догадалась о чем я думаю. Не могла не догадаться.

— Солнце садится, — сказал я. — Надо ехать.

— Неблизкий путь, неблизкий путь, нельзя коней нам повернуть, не избежать кровавых сеч, так положись на добрый меч! — пропел Домаш со свойственным ему пренебрежением к мелодии старую фламеньерскую песню. — А я так мыслю, дальний путь куда легче кажется, коли рядом с тобой добрые друзья и великая цель ждет тебя впереди.

— Завидую я тебе, сударь Домаш, — с грустной улыбкой сказала Домино. — Ты будто из стали выкован, никакие невзгоды тебе нипочем.

— Да уж, истинно так, — Домаш подбоченился. — Особливо когда знаешь, что в двух милях от тебя баранье рагу кипит на плите и гретым лотарийским красным потчуют. Так ведь, собрат Эвальд?

— Все верно. Поэтому давайте поспешим, а то холодает.

Старый Назария от избытка чувств собирался встать передо мной на колени, но я не позволил ему — подхватил старика и крепко прижал его к груди.

— О, милорд! — всхлипнул старик. — Вы ли это? Как я рад, что вы вернулись!

— И я рад, Назария. Познакомься, это твоя новая госпожа, леди де Квинси.

— Миледи, — Старик отстранился от меня, выпрямился и чинно поклонился Домино. — Великая честь для меня лицезреть вас. Что прикажете?