— Зачем тебе это?

— Ради интереса. Ты непохож на тупых, надутых остолопов в разукрашенной железной скорлупе, называющих себя фламеньерами. Может, именно поэтому они ненавидят тебя. Мне, как и им, непонятны твои мотивы, неясны твои цели. Неужели ты и вправду веришь в любовь и собираешься потратить на нее всю жизнь?

— Тебе этого не понять, некромант. Ты уже при жизни умер. Как ты сам только что сказал — прогнил и смердишь.

— Собираешься в одиночку сражаться с мощью Суль?

— Нет, не в одиночку. В империи много храбрых воинов и порядочных людей.

— Наивный глупый щенок! — Мертвец улыбнулся так страшно, что я с трудом заставил себя не опустить взгляд. — Помнишь, что говорила тебе белая женщина в твоем сне?

— Белая женщина? — Я в смятении подумал, что тварь из моего давнего кошмара улыбалась так же ужасно, как сейчас это делает мертвый виссинг. — Помню, но мне все равно.

— Она сказала, что Домино станет нашей. Не сейчас, не завтра. Но станет.

— Никогда.

— Многие говорили «никогда». И все они ошибались.

— Зачем вам Брианни?

— Все дети арас должны служить нам. Это их Предназначение. Они несвободны от своей силы, они ее заложники. Ни империя, не, тем более, терванийцы, не имеют представления, как эту силу использовать. Мы знаем, как. Твоя…жена наделена особой силой и потому должна служить Суль. Неужели непонятно, фламеньер?

— Все мне понятно. Вы ничтожества, которые не могут управлять магией. Вы метите в демоны, но вы всего лишь люди — слабые, смертные люди. Виари вам нужны, как источники Силы, которой у вас нет. Вы всего лишь паразиты, питающиеся чужой мощью. Вы готовы погубить Брианни ради своих недостойных целей. Я не отдам вам ее.

— Попробуй противостоять нашей власти. Посмотришь, что получится.

— Ты хотел говорить со мной о чем-то важном. Даже велел оставить нас наедине. И все это ради пустых угроз и высокопарного лепета? — Я сделал несколько шагов к выходу. — Ступай кормить червей, падаль, это все, на что ты годишься.

— А ты и дальше лелей свои иллюзии, безмозглый пришелец, — упырь перестал улыбаться. — Когда ты столкнешься с темной мощью Ваир-Анона, будет поздно. Это уже началось. Глупцы вот-вот вцепятся друг другу в глотку во имя чепухи, в которую верят. Война во имя веры — что может быть глупее? А следом придет наше время. И тогда твоя душа станет нашей игрушкой. Мы придумаем для тебя особую игру. Вот тогда ты узнаешь, что такое настоящий ужас и настоящее отчаяние. Но у тебя еще есть возможность изменить свое будущее. Не стой между нами и Домино. Отдай Ваир-Анону то, что принадлежит ему.

— Я уже сказал тебе, куда идти. Разговор окончен.

— Значит, война?

— Между Жизнью и Смертью не может быть мира.

— Мы найдем тебя.

— Жду с нетерпением. — Я отвесил мертвецу издевательский поклон. — Сгинь, нежить.

Ратберт не ответил. Простоял безмолвно несколько мгновений, а потом плашмя рухнул на пол и на глазах рассыпался прахом. Даже кости его превратились в серую слоистую пыль. Даже доспехи его съела ржавчина, а одежда истлела.

— Эвальд!

Я вздрогнул всем телом, повернулся на голос. Домино стояла в дверях и будто не решалась подойти ко мне. Я сам пошел ей навстречу, прижал к груди, зарылся лицом в ее волосы.

— Все хорошо, — сказал я, предвосхищая ее вопрос. — Все так, как и должно быть. Пойдем, любимая. Тебе надо отдохнуть.

— Он… что он говорил?

— Ничего. Ровным счетом ничего. Пугал меня. Но ничего не добился. Он стал прахом, а мы живы. И я люблю тебя.

— Эвальд, я так… Поцелуй меня еще раз!

— Я люблю тебя, Брианни.

— Я знаю. И я тебя.

— «Безумием вся наша жизнь полна так, что порой рассудок не спасти, и светит в окна факелом война, и призрак Зверя на моем пути. — Я сделал паузу, глядя в ее полные ожилания и тревоги глаза. — Но — Боже мой! — Любовь меня хранит; ведь перед ней и Смерть не устоит.» Вот так, солнышко. Пойдем, не будем заставлять наших друзей ждать…

Наверное, это лунный свет разбудил меня. Потому что этот свет был первым ощущением наступившей реальности. Он падал из окна комнаты деревенской таверны, где мы накануне остановились на пути в Эшевен, прямо на постель: на полу и на стенах сплетались в замысловатый узор черные тени от ветвей растущего за окном дерева. И Домино, стоящая у окна, тоже вначале показалась мне тенью. Загадочной, молчаливой, таинственной.

— Ты не спишь? — спросил я, подняв голову.

— Что-то не спится. — Она не обернулась. — А ты спи. До утра еще долго. Слышишь?

— Что именно? — Я прислушался. Из коридора за дверью доносились звуки, похожие на фырканье лошади.

— Твой роздольский друг храпит на всю корчму, — хихикнула Домино.

— Тебя что-то тревожит?

— Просто сны. Странные сны. Не обращай внимания.

— Что тебе снилось?

— Море. Детство. Отец. И мой брат Джемар. Мне тогда было восемь лет. Мы стояли на палубе нашего корабля и смотрели на восход. И мне очень хотелось сказать папе и Джемару, как я скучаю по ним, но я не могла. Я подумала, что они не смогут услышать меня.

— Почему?

— Это было так давно. — Домино отошла от окна, подошла к кровати, легко и грациозно скользнула под одеяло, прижалась ко мне всем телом. Я нашел ее губы, и счет времени был потерян. Луна смотрела на нас в окно, но нам было все равно.

— Погоди, Эвальд, — Домино отстранилась от меня. — Я давно собиралась сказать тебе… Ты стал другим. Изменился.

— Разве сейчас стоит говорить об этом? Иди ко мне!

— Ты научился убивать.

Ее голос звучал так странно, что я вздрогнул.

— Господи, Домино, о чем ты?

— Когда мы встретились, ты был совсем другой. Такой наивный, добрый, трогательный. И совсем не злой. — Она положила голову мне на грудь. — Ты и сейчас не злой и не жестокий, но с тобой что-то не так. Скажи мне — ты научился ненавидеть?

— Нет. Я никогда не думал о ненависти. И вообще, почему ты об этом спрашиваешь?

— Когда мы сражались в Кале с мятежниками, я поняла, что ты перестал быть прежним Эвальдом. Мне показалось, что ты стал похожим на прочих салардов. И меня это испугало.

— Странно, было время, когда Элика ставила мне в вину мою мягкотелость.

— Меня не интересует, что тебе говорила Элика, — в голосе Домино отчетливо послышался металл.

— Извини. Но тогда я здорово на нее разозлился.

— А сейчас? Ты зол на меня?

— Нет. Просто странно, что ты об этом заговорила. Я воин, Домино. И я должен сражаться и убивать, если это потребуется. Например, если придется защищать тебя. Но это не значит, что мне нравится проливать кровь. Нормальный человек всегда ненавидит войну.

— Мой защитник! — Домино томно вздохнула и поцеловала меня. — Говори мне это почаще.

— Должен тебе сказать, что в моей защите ты уж точно не нуждаешься, — шутливым тоном отозвался я, перебирая ее волосы. — И в Кале ты это очень так наглядно показала. Думаю, виссинги еще долго будут пугать малышей историями об эльфийской магессе.

— Тебе это кажется забавным? — Я не мог видеть ее глаз в темноте, но по тону понял, что моя шутка ее рассердила. — И ты бы гордился женой-ведьмой из сказаний?

— Прости, милая, я всего лишь пошутил. Лучше давай целоваться и…

— Эвальд, ты зарубил человека на моих глазах.

— Да, зарубил. — Я начал злиться. — Потому что этот виссинг был погромщиком и убийцей.

— Ты мог бы приказать воинам покончить с ним. Увести куда-нибудь и повесить. Но ты отрубил ему голову при мне. Чтобы я видела.

— Я не думал ни о чем. Просто чувства нахлынули после того, что я увидел в доме. Там…

— Не стоит. Не люблю, когда ты говоришь об ужасах.

— Все верно — раньше я был действительно другим. — Я понял, что теперь точно не засну до утра. — Я был человеком моего мира. Цивилизованным человеком. Знаешь, что такое цивилизация в нашем понимании? Это соблюдение правил. Их много, очень много. И меня учили этим правилам. Не грубить старшим, мыть руки перед едой, хорошо учиться, не желать никому зла и прочее, прочее, прочее. У меня было типичное детство российского ребенка из интеллигентной семьи. И я рос, будучи увереным, что все так живут. Только вот идеальной картинки не бывает. Пришлось однажды пересечься с теми, кому плевать на все эти правила, кто живет по законам волчьей стаи. Они решили, что я должен быть наказан. Они избили меня, потому что их было много, а я был один. Может, они бы тогда забили меня до смерти, но хороший человек вмешался. Тогда я впервые в жизни понял, что одной вежливостью и красивыми словами зло не победить…