Где же он мог видеть эту красотку? В Итаке? В Трое? В дальней римской провинции Лютеция, жалкой галльской дыре, превратившейся через несколько веков в роскошный город Париж? Или в Венеции времен правления третьего дожа?

Очки наконец нашлись, и Одиссей только-только собрался водрузить их на нос, чтобы как следует разглядеть незнакомку, как рыжая девица произнесла загадочную фразу:

– Ладно, старина, прости, если что…

Что такое «если что», было совершенно непонятно, и Одиссей попытался это выяснить. Но девица сказала кому-то невидимому:

– Яша, Рома, поднимаем! Взяли, мальчики? Вира!

Одиссей Лаэртович почувствовал, как его подхватили под локти чьи-то сильные руки, подняли в воздух и повлекли к окну.

– Что это значит? Я протестую! Это возмутительно! – взвизгнул он, но его никто не слушал.

Тем более что существа, носившие имена Яши и Ромы, были, судя по всему, бестелесны, и способны ли они вообще что-либо услышать, с уверенностью сказать было нельзя.

Ну а девица сосредоточилась на том, чтобы открыть старые тугие шпингалеты и распахнуть оконную раму. Не сразу, но рама все-таки сдалась под ее напором.

– Выносите, мальчики! – скомандовала рыжая и сама первая нырнула в окно, причем Одиссей заметил два больших крыла, затрепетавших у нее за спиной. Он мог бы поклясться, что никаких крыльев у девицы только что не было, иначе они бы выглядывали из-за плечей гостьи даже в тот момент, когда Одиссей видел ее анфас.

– А девочка-то крылатая, – хмыкнул он и тут же вспомнил, где они встречались.

1099 год, первый Крестовый поход рыцарей-крестоносцев на Святую землю… Юный воин, снявший на глазах у Одиссея шлем с головы и оказавшийся рыжеволосой девицей… Она взмыла ввысь на невесть откуда взявшихся крыльях, которых в бою у нее не было (они бы сильно мешали в момент жестокой сечи). И многие христиане при виде такой картины попадали на колени, крича: «Ангел! Ангел!»

Потом судьба дарила Одиссею еще несколько встреч с рыжей красавицей, хотя не каждый из этих подарочков приходился ему по вкусу. Красотка валькирия, она вращалась в иных кругах, чем он, ветеран Троянской войны, но век шел за веком, история перемешивала социальные слои, меняла границы стран, сводила в военных сражениях лицом к лицу тех, кто при других обстоятельствах никогда и не узнал бы о существовании друг друга…

У валькирии и бывшего царя Итаки оказывалось все больше и больше общих знакомых. Они не дружили, но понаслышке знали друг друга неплохо. И теперь можно было легко догадаться о цели визита летающей девы в дом старого антиквара. Валькирия Хлёкк была близка семейству Горынских, а именно молодая Горынская встала костью в горле Михаила фон Гана, набивавшегося Одиссею в приятели.

Черт дернул старого хитреца помочь этому недорослю, воображавшему себя чародеем! Кроме ненависти, у него не было никаких стимулов к совершенствованию мастерства, никаких интересов… Он ненавидел наследницу рода Горынских, и все! Почему Одиссей вдруг решил ему помогать? Парень совершенно нестоящий. Столько сил растратить на одну только ненависть – какая расточительность! Только в том случае, если тебе совершенно нечем заняться, можно посвятить свою жизнь ненависти.

Какую страшную ошибку совершил Одиссей на этот раз! Надо было догадаться, что девочка пребывает под чьей-то мощной защитой, и если с Маргаритой Горынской что-нибудь случится, то каждому, кто причастен к ее бедам, придется нелегко. Как можно было забыть об осторожности до такой степени?

И теперь его влекут куда-то, как безвольную куклу. Может быть, на расправу… В этой жизни за все приходится платить.

– Ну вот, началось, – вздохнул Одиссей, не делая никаких попыток оказать сопротивление. В конце концов, его сила всегда была в умении покорно принимать все испытания, посланные судьбой. И именно такая позиция помогла ему продержаться много веков, спускаясь в царство Аида лишь ненадолго, так сказать, погостить, а вовсе не на постоянное место жительства.

Во время полета Одиссей зажмурился и открыл глаза, только ощутив, что его перестали волочь по воздуху навстречу порывам свежего балтийского ветра. Он оказался в каком-то доме, в каком-то кресле (на секунду Одиссею показалось, что он в своем собственном кресле, но, увы, подлокотники на ощупь были чужими – резное дерево вместо привычной мягкой кожи). Осмелев, он огляделся и в ужасе вновь крепко сжал веки – его окружили женщины, их было не меньше дюжины, и к тому же все с какими-то жуткими, злобными, да что там, совершенно зверскими гримасами на лицах. Рассерженные бабы, сбившиеся в стаю, – это было хуже всего! Эти гарпии могли разорвать его в клочья. И, похоже, были к этому близки.

Долго пребывать в зажмуренном состоянии пленнику не позволили.

– А ну открывай глаза, мерзавец! – И Одиссея затрясли женские руки, причем в таком количестве, что он даже не смог определить, сколько именно гарпий перешло к активным действиям; казалось, что на него напала взбесившаяся сороконожка. – Тебе знаком этот предмет? Вот этот, этот! Говори!

И Одиссею под нос сунули древний восточный кувшин. Этот предмет он мог бы узнать сразу, причем из тысячи подобных. Но вот вопрос – выгодно ли сознаваться в этом вот так, дуриком?

– Да-да, вещица любопытная. Арабская работа, датируется где-то шестым-седьмым веком нашей эры, – не спеша заговорил Одиссей, стараясь протянуть время. – Откровенно говоря, для стран Востока не такая уж и древность… Но ценность этого кувшина, как я понимаю, не столько антикварного, сколько магического свойства.

Запнувшись на полуслове, Одиссей Лаэртович вздрогнул – не так давно он говорил почти те же самые слова… Дежавю! И тут же к нему пришла спасительная мысль – теперь он понял, как выкрутиться из неприятной ситуации и какой путь решения проблемы предложить злобным гарпиям. Но, однако, какая мощная сила стоит за спиной бедной овечки Маргариты Горынской! Да, Одиссей явно поторопился примкнуть к противоположному лагерю…

Надо было своевременно задать себе вопрос, что за безумие вторглось в его жизнь, заставляя принимать столь нелепые решения. Неужели он так постарел, что полностью утратил чутье? Или юный негодяй фон Ган воспользовался недозволенными магическими приемами, склоняя старого пройдоху на свою сторону? Ну это ему даром не пройдет!

Валькирия смотрела на Одиссея с презрением.

– И я еще заступалась за этого старого сморчка! – бросила она. – Да, теперь и мне очевидно, кто помог фон Гану законопатить Ритку в эту вазочку.

– Милые дамы, – пролепетал Одиссей, – не стоит горячиться, чтобы в запале не наделать поступков, о которых позже вы будете жалеть. К таким вопросам следует подходить философически. Философия – наука несложная и учит тому, что все происходящее вокруг – сущие пустяки и вас они совершенно не касаются. Главное – научиться игнорировать внешние проблемы.

– Плохо только, что в обыденной жизни это никому не удается, – перебила его Валька. – Ладно, к делу! Или ты, трухлявый пень древнегреческий, немедленно откроешь нам заклинание, разрушающее чары твоего облезлого горшка, или… я не знаю, что сделаю. И не советую проверять! Я страшна в гневе!

– Мадемуазель, как вы жестоки! – ввернул Одиссей, намереваясь вернуться к отвлеченной дискуссии, но валькирия не пожелала его слушать.

– Ну жестока, и что? Ты ведь и не рассчитывал на мое сочувствие, правда? – буркнула Валька и тут же щегольнула изысканной формулировкой, которая в ее устах звучала удивительно: – Мы, представители нордического бестиария, славимся своим бессердечием.

– А уж мы-то и подавно! – раскатился по комнате жуткий мужской бас. Вероятно, он принадлежал кому-то из тех невидимых господ, которые влекли плененного Одиссея по ночному питерскому небу… Спорить ему сразу расхотелось – для полноценного спора своих оппонентов надо как минимум видеть.

Для таких случаев у Одиссея имелся один прием, проверенный и почти безотказный, – прикинуться бедным, убогим и слабоумным. Если его посчитают недостойным противником, может быть, все еще и обойдется. Этот прием, почему-то непопулярный в широких кругах, иногда давал потрясающий эффект.