Что-то схватило меня за щиколотки и потянуло вверх. Я стал брыкаться, но меня тянуло все сильнее и наконец, как пробку из узкого бутылочного горлышка, выпихнуло из лаза и, приподняв в воздухе, швырнуло на устланный соломой пол.
* * *
– А мне показалось, что-то мелькнуло за окном, когда мы вошли. Что-то такое чудное, с алыми полосками…
– Точно, Дрюм, детка, такой чудной полосатый глюк. Детка-глюк – ха-ха-ха!
– Очень смешно. Я не детка, понял?
Они стояли надо мной, все трое, тяжело дыша.
– Шибко прыткий, – заметил Дрюм. – Я и не знал, что в нашем клоповнике есть такие щели. Как это ты так быстро нашел одну из них?
Лежа на спине, я поднял ногу и лягнул Дрюма пониже живота. Нехорошо бить деток, но мне это доставило удовольствие. Он хрюкнул и упал.
– Пробей башку! – разъярился вдруг Советчик. –
Клок вырвав бороды, швырни в лицо!
А может быть, потянешь за нос?
Ложь забьешь им в глотку? —
Он орал все громче, словно намереваясь расколоть мне череп:
До самых легких?
Кто желает первым?! —
громовым голосом закончил Советчик, а потом что-то треснуло, и он смолк.
Я тоже разошелся и крикнул:
– Так кто хочет получить первым?
– Первый уже получил, – заметил Плутарх. – А щас ты получишь… – Он заехал мне ногой по ребрам.
Я скривился и умолк – вот и вся польза от поэзии.
– Вставай.
Глядя на заряженные самострелы в их руках, я тяжело поднялся.
– Руки за спину. Пшел к двери.
Я бы мог поспорить с ним, я бы мог даже поспорить с двумя – Дрюм пока в счет не шел, – но спорить с самострелами бессмысленно, и потому я подчинился.
– Дрюм, хватит плакать, – раздалось за моей спиной. – Пошли уже.
– А у меня еще и детей-то нет, – всхлипнул Дрюм. – И может быть, таперяча никогда и не будет…
– Будут у тебя детки, детка. В случае чего мы вот с Корчем тебе подсобим. Знаешь, чего его Корчем прозвали? Ежели не знаешь, так он тебе опосля расскажет. – Говоря все это, Плутарх связал мои руки за спиной и подтолкнул.
Мы пересекли коридор и стали спускаться по лестнице.
– Куда ведут? – пискнул Советчик. – Ты дальше не иди!
– На казнь ведут. Как я могу не идти?
– Этот паря таки двинутый. Сам с собой разговоры ведет.
– Насмешка недостойных над достойным…
– Точно.
– Чего ты сказал, Рыжий?
– Это я не тебе, Плутарх.
А ежели заманят вас к воде
или на выступ страшного утеса,
нависшего над морем, и на нем
во что-нибудь такое превратятся,
что вар лишит рассудка и столкнет
в безумие?..
– Да нет, меня вешать ведут. Что ты мелешь?
Мириться лучше со знакомым злом,
чем бегством к незнакомому стремиться.
– Ну что за ерунда, а? И вообще, успокойся. Кризисная ситуация миновала. Теперь мы вновь в ожидании кризиса – самого крупного и самого последнего кризиса в моей жизни.
Когда на суд безмолвных, тайных дум
я вызываю голоса былого, —
утраты все приходят мне на ум,
и старой болью я болею снова.
– В смысле, фактор-икс опять дает о себе знать?
В голове раздалось громкое «Уф-ф!», и Советчик провозгласил не то стихами, не то прозой:
– Клин клином вышибают.
– Это чего?
– Если я вас правильно понял, хозяин, на протяжении последнего времени вы поддерживали в крови определенное количество алкоголя?
– Ну, можно и так сказать.
– То есть, по сути, напившись в первый раз, вы потом не увеличивали этот процент, а лишь удерживали его на том же уровне. Как сейчас ваше состояние?
– Башка трещит, – признал я. – Во рту пересохло. И вообще муторно на душе.
– Правильно, это называется похмельем. Вы знакомы с концепцией похмелья?
– А это еще что такое?
– Чтобы, образно выражаясь, придавить винные пары в голове, чтоб организм, а вместе с ним и дефзонд вновь заработали на полную катушку…
Лестница закончилась, мы подошли к двери, из-за которой доносился приглушенный шум.
– Это, к сожалению, не стопроцентный выход, может и не сработать, но других вариантов я не вижу…
Я не заметил, чтобы кто-то толкнул ее, – мне показалось, дверь распахнулась сама собой. Я шагнул вперед.
– Так что же делать?
– Вам надо немедленно опохмелиться, хозяин.
Жаркий полдень Ссылки обрушился на меня вместе с гулом голосов не одного десятка людей, и сквозь этот гул как сквозь вату донесся голос Советчика:
– Немедленно выпить. Покрепче и побольше!
* * *
Солнце слепило глаза, толпа вокруг колыхалась, гул пуховой периной окутывал замковый двор.
– Выпить? – беззвучно закричал я. – Ты не мог сказать раньше? Где я, по-твоему, возьму сейчас выпивку?!
Наемники, давно переставшие обращать внимание на бессвязные реплики подконвойного, подталкивали меня в спину и переговаривались:
– Шик, да? Я давно обратил на них внимание. Вот это шузы…
– А как делить?
– Может, каждому по штуке?
– Дурачина ты, детка. Математик хренов… Нас же трое! Да и зачем тебе один шуз?
– Ну, э… Не знаю…
– Может, жребий кинем?
Я разинул рот и вновь беззвучно завопил:
– Так где мне достать выпивку? Отвечай!
Казалось, что весь замковый двор качается, как палуба корабля в бурю. Яркие краски, гул и близость смерти действовали одурманивающе.
Но это только вихрь
бессвязных слов…
– Отвечай!
Будь осторожен. Робость – лучший друг.
Враг есть и там, где никого вокруг.
– Никого вокруг? – Безумными взглядом я окинул десятки окружающих меня лиц, будто сливающихся в одно огромное лицо со смазанными чертами…
Пощипывает уши страшный холод,
лицо мне ветер режет, как в мороз.
Который час?
Я взмолился:
– Не сейчас, Советчик! Это еще не кризис – кризис будет впереди. Слышишь меня?
Что ж кажется тогда
столь редкостной тебе твоя беда?
– Не кажется, а так оно и есть! Кризис наступит, если ты сейчас ничего не посоветуешь. Ну же, неужели тебе наплевать, что со мной будет?
Ни хриплая прерывистость дыханья,
ни слезы в три ручья, ни худоба,
ни прочие свидетельства страданья
не в силах выразить моей души.
Вот способы казаться, ибо это
лишь действия, и их легко сыграть,
моя же скорбь чуждается прикрас
и их не выставляет напоказ.
Мой взгляд сам собой выделил из толпы одну фигуру, одно лицо…
Карась стоял, подмигивая мне, правую руку он держал под широкой рубахой…
