Стоящий рядом с наемником Делано Клер ухмыльнулся, самодовольно и многозначительно покосился на Фана. Это была его, приоса, заслуга, это под его пытками один из раненых карл рассказал про то, что здесь слой земли гораздо тоньше, чем в остальных местах.

Люди стали расступаться: к яме пробирался Шри Юшвар. В каждой руке он сжимал тесак с широким ржавым лезвием. Обнаженный грязный торс, украшенный многочисленными шрамами, темное худое лицо с блестящими узкими глазками, длинные, немытые патлы — все это делало вождя похожим на хищного лесного зверя, невесть зачем вставшего на задние лапы.

Приблизившись, Юшвар панибратски пнул локтем в бок приоса — тот качнулся, — поглядел на Фана, на Рико.

— Клянусь Немалой, сколько можно рыться в навозе?! — заорал он, нагибаясь над краем ямы. — Эгей, земляные черви! — Вождь ухмыльнулся.

Несколько лиц обратились к нему, и один из лесовиков прокричал:

— Оно дрожит.

— Это дрожат твои ноги, Шангар! — Шри, по жизни большой весельчак, громко захохотал.

Фан поднял руку, показывая, чтобы он умолк, однако вождь продолжал ржать на весь холм, и, в конце концов, наемник рявкнул:

— Заткнись, вонючка!

Пасть вождя, полная гнилых темных зубов, захлопнулась с хорошо слышным стуком. Узкие глазки стали еще уже, когда он уставился на Фана. Костяшки сжимающих рукояти тесаков пальцев побелели. Но Репков на вождя не смотрел — нагнувшись, громко спросил:

— Что дрожит?

Дикарь вместо ответа сильно топнул ногой. Фан оглянулся, встретился взглядом со стоящим позади Жилом и кивнул. Помощник, пройдя мимо и зацепив плечом Делано Клера, отчего тот вновь качнулся, слез в яму. Работники выпрямились, лопаты и кирки перестали вгрызаться в холм. Жил попрыгал, присел на корточки, положив ладони на землю, что-то сказал тому лесовику, который заметил дрожь. Лесовик высоко подпрыгнул и опустился на землю обеими ступнями. Жил кивнул, забрался по пологому склону ямы, отряхивая ладони, сказал Репкову:

— Вправду дрожит.

Наемник пожал плечами.

— Значит, не соврал тот карла, здесь у них купол или что-то такое. Копайте дальше! — повернувшись, Фан смерил взглядом вождя, который все еще пронзительно смотрел на него, взглянул на Рико и сказал обоим:

— Темнеет. Прикажите всем зажечь факелы. И скажите им: вот-вот будем внутри. Пусть часть встанет вокруг ямы, а остальные от нее к воротам, тремя рядами. Как только пробьем купол — те, что возле ямы, прыгнут вниз, — он заговорил тише. — Их карлы убьют, но остальные побегут один за другим и смогут прорваться.

Фан знал: в такой момент командир должен сказать что-то своим солдатам, произнести речь, чтобы разжечь в их сердцах... разжечь хоть что-нибудь: бесстрашие, желание защищать свой дом, ярость или алчность. Но наемник не умел говорить речи, да и желания такого не было: его уже тошнило от вида этих чумазых рож.

Рико и вождь заспешили сквозь толпу, отдавая приказы и расставляя людей.

Темнело, и вскоре со всех сторон зажглись факелы. В яме продолжалась работа, вокруг встали два десятка дикарей со Шри Юшваром во главе. Чего у вождя было не отнять, так это бесстрашия — смерти он не боялся. Делано Клер куда-то пропал, наемник даже не заметил, когда он ушел.

Жил, некоторое время назад спустившийся в яму, произнес:

— Есть.

Работа прекратилась, люди подались вперед. Забрав факел у стоявшего рядом ополченца, Репков сбежал вниз, расшвыривая сапогами рыхлую землю. Жил, отложив кирку, нагнулся. Фан присел, подсвечивая факелом: там были доски и тонкие щели между ними. Жил перевел взгляд на Фана, ожидая приказа. Наемник выпрямился, оглядел силуэты людей на фоне темнеющего неба, громко сказал:

— Расчищайте вокруг. Так, чтобы можно было поджечь ихний купол с разных сторон. Чем больше расчистите — тем больше народа останется в живых. И масло! Несите масло.

Он стал взбираться, поскользнулся в осыпающейся земле, упал на колени. Шри Юшвар что-то негромко сказал, лесовики вокруг засмеялись. Не обращая на них внимания, Фан достиг края ямы, встав спиной к ней, переглянулся с Рико. Тот сказал: «Мои люди готовы» и похлопал по сигнальному рогу. Позади раздались скребущие звуки — теперь там не копали, но счищали землю, отбрасывая ее на склоны, обнажая все больший участок досок. Между людьми пробрался Делано Клер. Он издавал короткие бессмысленные смешки и подмигивал окружающим. Обеими руками приос сжимал перед собой короткую дубинку, головка которой была утыкана гвоздями со срезанными шляпками. «Оно наклонное, — донесся сзади голос Жила. — Слышь, Фан, это точно навроде купола...» Репков не слушал, он глядел на палисад, на ряд голов, повернутых лицами к нему. В свете факелов то поблескивали красным, то гасли мертвые глаза: все смотрели на Фана. Наемник стиснул ладонью рукоять меча, и по спине его между лопаток, покалывая кожу ледяными иголочками, пробежала волна озноба. Испарина вдруг выступила на лбу, Репков содрогнулся — но внешне это никак не проявилось, он вздрогнул внутри себя, вздрогнула его душа — и мысль, отчетливая, как головы карлов на верхушках столбов, посетила его... «Скольких я убил в своей жизни?» Не замечая своего жеста, он поднял руку и провел тыльной стороной ладони по лбу. Вдруг мучительно зачесался шрам, идущий от коротко стриженных волос наискось к виску. «Скольких убил, пусть не сам — сколько погибло, быстро или нет, легко или в муках, по моей вине? Неужели все это сойдет мне с рук? Наказание... — это слово забилось в его голове. Пальцы Репкова раздирали зудящий шрам все ожесточеннее, будто хотели сорвать кожу. Лицо, завороженное от окружающих запястьем, сморщилось. — Наказание. Каково наказание за все, что я совершил? Неужели — никакого?»

Низко в небе позади палисада, позади мертвых, поблескивающих глазами голов что-то вспыхнуло. Это на носу и бортах подбирающегося в полумраке к холму ковчега разом засияли огни. Они высветили массивное продолговатое тело, показавшееся наемнику живым — чудовищем, летающим левиафаном, который приближался, чтобы сожрать его: кара, посланная из-за неба теми, кто обитал там... На носу монстра огни озарили несколько фигур и нечто вроде поблескивающей длинной трубы, направленной параллельно земле. Наемник вскрикнул.

На этот раз Бьёрик решил загрузить в запальную полку совсем немного горючего песка. Ковчег летел низко, а чугунное ядро, которым Доктус, движимый естествоиспытательским любопытством, все же уговорил мастера зарядить огнестрел, было тяжелым. Они хотели выстрелить не издалека, но приблизившись к Норавейнику чуть ли не вплотную. Был отдан приказ вести себя тихо. Людям не свойственно смотреть на небо — оттуда им ничто не угрожает, и мастер рассчитывал, что их до последнего мгновения не заметят. Старики и женщины с детьми сгрудились в трюме и на корме. Карлы с топорами и луками собрались у носа. Темнело, но огней зажигать не стали, лишь расставили лампы на носу и бортах.

Когда нос ковчега был уже почти над палисадом, Бьёрик поджег фитиль. Они с Доктусом попятились, мастер махнул рукой. Позади зачиркали кресала — гноморобы разжигали лампы. Через узкое отверстие огонек достиг запальной полки. Громыхнуло — но не слишком громко. Ядро, вылетев из ствола, понеслось по короткой крутой дуге и упало в толпу внизу.

Еще в Форе во время испытаний Бьёрику доводилось видеть взрывы, но этот оказался совсем не таким. От ядра, упавшего в толпу людей за палисадом, разошелся вал стального свечения, прокатился, сминая тела, мертвенным серебристым светом озарил склон холма. Из центра выстрелил фонтан мутно-белых искр, густой, будто каша, и бесшумный — он достиг высоты, на которой летел ковчег, лизнул емкость... Она откликнулась паутиной свечения, светом той магии, что пропитывала слои крученого шелка вместе с гуттаперчей, маслом и клеем.

С бортов карлы уже метали топоры и стреляли из луков. Нити светящейся паутины, сначала зеленые, втянули в себя стальной цвет фонтана, налились им, набухли и лопнули с еле слышным хлопком. Весь ковчег содрогнулся — и начал падать.