Отдаленные звуки сражения наконец сменились тишиной. Контратака ФРЕЛИМО давно выдохлась, и Чайна мог снова перекинуть свои силы в опасные районы в низовьях реки Пангве.

Пока Шон наблюдал за всем этим, захваченный вертолет медленно поднялся со взлетной площадки и завис над холмом, затем совершенно внезапно нырнул в их сторону, звук его двигателя перешел в крещендо, и внезапно на Шона уставились многочисленные жерла скорострельных пушек в носу вертолета.

В то время как вертолет летел на них, он узнал лицо Чайны за бронированным стеклом кабины. Генерал взгромоздился в кресло бортмеханика, откуда можно было управлять 12,7-миллиметровыми пушками. Шон увидел, как стволы пушек движутся из стороны в сторону в поисках цели. Вертолет был всего лишь в пятидесяти футах над ними, так близко, что он даже видел, как сверкают на темном лице оскаленные в улыбке белоснежные зубы Чайны.

Их маленькая колонна еще не достигла края леса. Вокруг не было никакого укрытия, никакой защиты от ужасного оружия. Шон инстинктивно притянул к себе Клодию, пытаясь прикрыть ее своим собственным телом.

Оказавшись у них над головой, генерал Чайна поднял правую руку в ироническом приветствии, и вертолет круто повернул, взяв курс на северо-запад, быстро превратился в точку и исчез из поля зрения. Все молча уставились ему вслед, оцепенев от пережитого страха, пока Шон наконец не нарушил воцарившуюся тишину:

— Ну, пошли, ребята!

И снова солдаты взялись за носилки и двинулись вперед легким шагом, тихо напевая древнюю походную песню.

Производя разведку пути, Матату наткнулся на несколько разрозненных групп бойцов ФРЕЛИМО, но те отступали в безлюдные речные районы. После потери воздушной поддержки наступательный пыл ФРЕЛИМО, похоже, пропал окончательно, и ситуация стала расплывчатой и запутанной. Хотя им пришлось отклониться на север дальше, чем планировал Шон, Матату все же умудрился вести их, избегая прямого контакта с ФРЕЛИМО. Чтобы не снижать скорость, солдаты, которые несли носилки, постоянно менялись.

Перед наступлением ночи отряд остановился, чтобы отдохнуть и перекусить. Альфонсо вышел на запланированную связь со штаб-квартирой РЕНАМО и сообщил свои координаты. В ответ он получил лишь лаконичное подтверждение приема без каких-либо изменений приказа.

Они устроили пир из прихваченных русских консервов и покурили пахучих балканских сигарет в желтоватой бумаге.

Джоб опять пришел в сознание и хриплым шепотом пожаловался:

— У меня плечо будто лев грызет.

Шон добавил ему в капельницу ампулу морфия, и это дало такой эффект, что Джоб даже поел, сжевав несколько кусочков безвкусного консервированного мяса. Однако жажда его мучила намного сильнее, чем голод, и Шон, поддерживая его голову, помог ему выпить целых две порции на удивление вкусного русского кофе.

Шон и Клодия сидели рядом с носилками и ждали, пока взойдет луна.

— Мы опять пойдем через долину Хондо, — сказал Шон Джобу. — Как только мы доставим тебя в миссию Святой Марии, с тобой будет все в порядке. Один из католических отцов — доктор, а я смогу послать сообщение моему брату Гарри в Йоханнесбург. Я попрошу его послать самолет компании в Умтали. На самолете мы отправим тебя в Центральный госпиталь Йоханнесбурга, раньше, чем ты сообразишь, что тебя задело, парень. Там тебе будет обеспечен лучший медицинский уход в мире.

Когда поднялась луна, они продолжили путь. Была уже почти полночь, когда Шон объявил остановку на ночлег.

Из нарезанной травы он сделал себе подстилку рядом с носилками Джоба, и когда, лежа в его объятиях, Клодия уже проваливалась в сон, он прошептал ей на ухо:

— Завтра ночью я сделаю тебе горячую ванну и уложу между чистыми простынями.

— Обещаешь? — вздохнула она.

— Клянусь!

По глубоко укоренившейся привычке Шон проснулся за час до рассвета и пошел поднимать часовых на предрассветную смену.

Альфонсо отбросил одеяло, вскочил и отправился с ним. Когда они обошли часовых, то остановились на краю лагеря, и Альфонсо предложил ему одну из русских сигарет. Они курили, прикрывая ладонями огоньки тлеющего табака.

— Это правда, что ты рассказывал мне про Южную Африку? — неожиданно спросил Альфонсо.

— А что я тебе рассказывал?

— Что там люди, даже черные, каждый день едят мясо.

Шон в темноте улыбнулся, позабавившись концепции рая в представлении Альфонсо, как места, где люди едят мясо каждый день.

— Иногда им надоедают бифштексы, — подтрунил он над ним, — и тогда они выбирают цыпленка или барашка.

Альфонсо покачал головой. В то, что африканец может устать от мяса, просто невозможно было поверить.

— А сколько зарабатывает чернокожий в Южной Африке? — спросил он.

— Около пятисот рэндов в месяц, если это обычный неквалифицированный рабочий, но там много и черных миллионеров.

Пятьсот рэндов было больше, чем человек зарабатывал в Мозамбике за год, и это еще, если ему вообще посчастливится найти работу. А миллион — это была такая цифра, которая просто выходила за пределы воображения Альфонсо.

— Пятьсот рэндов. — Он удивленно покачал головой. — А разве им платят в рэндах, а не в бумажных эскудо или зимбабвийских долларах? — взволнованно спросил он.

— В рэндах, — подтвердил Шон.

В сравнении с другими африканскими валютами рэнд был так же надежен, как золотой соверен.

— И в магазинах полно товара, товара, который человек может купить на свои рэнды? — подозрительно спросил Альфонсо.

Ему было трудно представить полки, полные товаров, предназначенных для продажи, исключая шеренги трогательных бутылок с местной газированной водой и пачки дешевых сигарет.

— Все, что хочешь, — заверил его Шон. — Мыло и сахар, растительное масло и консервированная кукуруза.

Для Альфонсо все это было позабытой роскошью.

— Сколько хочу? — переспросил он. — И никаких карточек?

— Столько, за сколько сможешь заплатить, — снова заверил его Шон. — А если твой живот набит до отказа, то ты можешь купить туфли, костюмы, галстуки, транзисторные приемники или темные очки…

— А велосипед? — взволнованно спросил Альфонсо.

— Только люди из самых низов ездят на велосипедах. — Шон улыбнулся, наслаждаясь сам собой. — Остальные раскатывают на машинах.

— У черных есть собственные машины?

Это Альфонсо обдумывал довольно долго.

— А для такого человека, как я, там найдется работа? — спросил он очень застенчиво, что было вовсе не в его характере.

— Для тебя? — Шон сделал вид, что задумался, а Альфонсо покорно ждал его приговора. — Для тебя? — повторил Шон. — У моего брата золотые рудники. Ты смог бы стать бригадиром уже через год. А через два — вырасти до начальника смены. Я могу устроить тебе работу в тот же день, как ты прибудешь на копи.

— А сколько получает бригадир?

— Тысячу, две тысячи в месяц, — пообещал Шон. Альфонсо был поражен. В РЕНАМО ему платили примерно один рэнд в сутки, причем в мозамбикских эскудо.

— Да, я бы не прочь стать бригадиром, — задумчиво пробормотал он.

— А разве хуже быть сержантом РЕНАМО? — продолжал подшучивать над ним Шон.

Альфонсо иронически рассмеялся.

— Конечно, в Южной Африке ты не сможешь голосовать, — продолжал разыгрывать его Шон. — Право голоса имеют только белые.

— Голосовать? Что значит голосовать? — спросил Альфонсо, но потом сам ответил на свой вопрос: — В Мозамбике у меня тоже нет права голоса. Никто не голосует в Замбии, Зимбабве, Анголе, Танзании. Никто не голосует в Африке, разве что пожизненно выберут президента, да однопартийное правительство. — Он покачал головой и фыркнул. — Право голоса? Ты не можешь съесть право голоса. Или надеть его, или поехать на нем на работу. За две тысячи в месяц и за полный живот ты можешь забрать мое право голоса себе.

— В любое время, когда окажешься в Южной Африке, заходи навестить меня. — Шон потянулся и посмотрел на небо.

Уже можно было различить кроны деревьев. Вот-вот должен наступить рассвет. Они загасили окурки и поднялись с земли.